Реальность чуда. Записки целителя

Я поступил в Ленинградский педагогический институт им. А.И.Герцена. Закончил отделение русского языка и литературы. Затем аспирантуру по кафедре советской литературы. Институт расширил мой кругозор, научил меня постигать многозначность текста и научил работать с документами.

У меня была возможность остаться преподавать в институте, но в Москве меня ждали жена и сын. Я переехал в столицу. Здесь меня сначала полтора года не прописывали (детали опускаю). Я регулярно беседовал с участковым милиционером. На первых порах он предлагал мне вернуться в Ленинград. Потом мы подружились. И участковый подсказывал, куда я должен дальше жаловаться на его начальство.

Когда появилась прописка, возникла новая проблема – никто не брал на работу. Я храню реестр 120 учреждений с именами руководителей и кадровиков, к которым я обращался: часами ждал в приемных, объяснял, что я умею; писал заявления, автобиографию (непременно от руки); заполнял анкеты, ждал ответа. Каждую неделю о себе напоминал. И получал неизменный отказ.

Было горько и смешно, когда года через два, начав широко публиковаться, я ходил в те же редакции, в те же просветительские учреждения в качестве желанного автора и полусвадебного генерала, участника торжественных мероприятий. В роли недавнего просителя меня никто не помнил.

Спасли меня в пору неудач три обстоятельства.

Первое. Меня поддерживала жена, ныне покойная Элла Гдальевна Камова, которая оказалась единственным человеком, кто в меня в ту пору верил. Когда от непрерывных поражений я начинал тупо смотреть в стену, она говорила: «Ты – как жук-скарабей. Если долго соприкасаешься с навозом, то забываешь, что умеешь летать».

Однажды я молча пообещал себе, что оправдаю эту веру в меня.

Второе. Я понял: нельзя, чтобы это тягостное время пропадало впустую. Наоборот, оно должно работать на меня. Теперь, чем бы ни заканчивался очередной поход в поисках работы, я возвращался домой, садился за стол и писал хотя бы две страницы. Пухнущая стопка исчерканных страниц – таков был мой ответ кадровикам из отставных чекистов.

Я и сегодня помню эти непробиваемые, мумифицированые лица. Пиджаки с почти маршальским набором орденских колодок. Кадровики никогда не смотрели тебе в лицо и как бы ничего из сказанного тобой не слышали. Это были остатки еще ежовского набора. Знаменитые «ежовые рукавицы».

Почти каверинский девиз «Писать – и не сдаваться» дал мне силы духовно не расплющиться под обвалом унижений, а заодно и от дикой нищеты, когда в кармане порою не было 10 копеек на маршрутку или 15 копеек на бутылку молока.

Исписанные страницы крепили во мне убеждение, что перелом близок. Я приучил себя сохранять твердость духа и ясность мысли в любых обстоятельствах. Это позднее пригодилось и в целительской работе.

Как-то под утро я утомленно поставил на последней странице большую жирную точку. Размашисто расписался. И лишь только открылась почта, отослал папку в Ленинград. В издательстве рукопись, естественно, помурыжили, но прислали аванс. А там и десять авторских экземпляров. Следом позвонили с почты и шепотом велели: «Придите получить перевод. Нести вам домой никто не соглашается». Я побежал на почту. Это был гонорар. Такого количества денег я в руках никогда прежде не держал. Я ощутил себя «скупым рыцарем», бальзаковским Гобсеком и властелином мира одновременно!

Когда же я стал ходить по газетно-журнальным редакциям, показывая и даря (с автографом!) свою первую книжку, на меня уже смотрели по-иному. Я перешел в категорию подающего надежды.

А третьим обстоятельством оказалась невзрачная вывеска. В одном из грязных закоулков возле метро «Дзержинская» (теперь – «Лубянка») я сначала увидел вывеску «Вторсырье. Районная контора». А рядом – «Редакция газеты «Московский водник».

Главный редактор, Евгений Иванович Среднее, улыбчивый, полный человек, по возрасту был года на два старше меня. Чтобы принять или уволить с работы, ему не требовалось согласие отдела кадров. Он дал мне контрольное задание. Я принес ему статью. Он положил мне жалование в 60 рублей. Я вышел на работу и занялся… журналистскими расследованиями.

Тираж у газеты был 2500 экземпляров. За подвал платили от 3 до 5 рублей. Но именно в «Московском воднике» я прошел первую и самую главную свою школу журналистики. Этому помогла одна тонкость. Газета считалась органом Московского речного пароходства. Но в результате давней бюрократической казуистики формально «Московский водник» напрямую подчинялся… отделу печати ЦК КПСС. Сам ЦК об этом давно забыл. Но если пароходство сильно давило на Среднева, он мягко, с улыбкой, напоминал: «Я все понимаю. Но мы подчиняемся ЦК партии. Хотите – зайдем, посоветуемся?» Иметь дело с «любимой партией» никто не хотел. И статьи из многотиражки «Московский водник» перепечатывали большие газеты. Чаще других – «Известия» и «Труд».

Среднев с первых шагов поддерживал меня в моих проектах. Если я что-то нащупывал, он отпускал меня на пять-семь дней в «свободный поиск». Я, скажем, разобрался, куда в Южном порту столицы исчезают триста (!) тонн арбузов из каждых шестисот, что прибывали на баржах из Астрахани. И вышел «гвоздь» – статья «Благополучие на арбузной корке».

В следующем материале «Сухов и Компания» я рассказал о громадных хищениях в системе УРСа (Управления рабочего снабжения) Московского пароходства. Снабженцы обирали экипажи судов и туристов-пассажиров.

На очереди был еще один скандальный материал – о том, как в Южном порту разворовывали имущество всех новых судов иностранной постройки. Три-четыре лайнера в год закупало советское правительство. Роскошные многопалубные суда поступали в пароходство. В тот же день составлялся акт, что за время пути от верфи в ГДР до Москвы фарфоровая столовая и чайная посуда, декоративные вазы, хрустальные светильники, мельхиор, тонкое постельное белье и т. п. «от сильной качки разбились и повредились в пути». В Москве (уже за счет пароходства) те же суда в короткий срок комплектовались другими сервизами, вазами и бельем, но уже отечественного производства. Ущерб («в твердых ценах») достигал 300 000$ в год. Доллар в ту пору стоил 70 копеек. На черном рынке ценность украденного была много раз выше официальной.

Полдюжины мелких жуликов проворачивать регулярные операции такого масштаба в эпоху сплошного дефицита не могли. Средневу и мне стало очевидно: мы вышли на громадную разветвленную банду. (Слова «мафия» в русском языке тогда еще даже не существовало!) Главными участниками аферы были десятки высокопоставленных чиновников во главе с самим речфлотмикистром товарищем К[1 - Фамилию министра речного флота РСФСР я мог бы привести полностью, но, как писал В. В. Маяковский, «я такого не хочу даже вставить в книжку».].

Когда же в пароходство, а затем и в министерство просочилась информация, что нам, в редакции, известно, как грабят новые лайнеры, началась жесткая кампания против «Московского водника». Дважды приглашал к себе меня, литсотрудника многотиражки, заместитель министра по кадрам. Долгие увещевательные беседы заканчивались ничем. На попятную я не шел и в торг не вступал.

Тогда «Московский водник» внезапно закрыли. «За нерентабельность». Отдел печати ЦК промолчал. В стане наших врагов началось ликование. Е.И.Средневу, главному редактору лучшей в СССР бассейновой газеты, предложили должность литсотрудника отдела писем в союзной газете «Водный транспорт». Ниже была только должность курьера и сторожа. В другие издания Евгения Ивановича не взяли: тянулся шлейф загадочного для посторонних скандала. Средневу нужно было кормить семью. В тесной, тусклой комнатенке он сел работать «с письмами трудящихся – речников», которые поступали в «Водный транспорт».

Меня же, беспартийного и теперь снова безработного журналиста, вызвали в транспортный отдел Московского комитета партии. Я мог не пойти. В партии я не состоял. Увольнять меня уже было неоткуда.

Однако я понимал: «в случае неявки» меня объявили бы трусом. Я бы дал бесценный повод заявить, что факты, изложенные в моей последней публикации «Сухов и Компания», «чистое вранье», поскольку «прямого и честного разговора в Московском комитете партии Камов испугался».

Я пришел. Уже несуществующую газету «Московский водник» я представлял один. А ждали меня человек пятьдесят: «герои» моей последней публикации, высокие чины из министерства и московского пароходства, сотрудники транспортного отдела МК.

В присутствии всей этой разгневанной публики заведующий отделом сурово потребовал, чтобы я, не сходя с места, написал заявление примерно такого содержания:

«В МК КПСС.

(Транспортный отдел)

Факты, изложенные мной в статье «Сухов и Компания», не соответствуют действительности. Я, молодой журналист, по неопытности оклеветал хороших людей, в том числе заслуженных членов партии.

Приношу им свои извинения».

В ином случае, пугали меня, я не напечатаю больше ни одной строки.

Когда же в ответ на обвинения в неопытности и клевете я стал вынимать из портфеля и класть перед партдеятелями из МК пачки документов, – бумаги никто в руки не взял и даже краем глаза на них не взглянул. Целью «поболыневистски принципиального разговора» было «дожать этого журналиста».

«Дожать» не удалось, хотя против меня выступили десятка полтора ораторов. Писать отречение от собственных публикаций я отказался. И ушел из МК очень довольный собой.

Только дома, припомнив подробности разговора и намеки, понял: дела мои плохи. Транспортный отдел Московского городского комитета партии держал сторону заведомых грабителей. Пришли на ум и предупреждения знакомых работников Южного порта, что теперь везде и всюду мне следует быть очень осторожным…

Ночь я не спал. А утром нашел свое мальчишеское удостоверение члена «Бригады содействия милиции». (В конце концов, я тоже когда-то работал «в органах».) Взял папку с документами, которые не пожелали смотреть в МК, и отправился в Министерство по охране общественного порядка (так называлось в ту пору МВД). Отдать бумаги я согласился только в руки самого начальника главка ОБХСС. Для меня это был последний шанс на благополучное завершение «производственного конфликта».

Через неделю в Южном порту были уволены сотрудники речной милиции. Все до одного. Это они обеспечивали бесконтрольное круглосуточное воровство и беспрепятственное движение транспорта с награбленным. Взамен Петровка, 38 (по указанию из главка ОБХСС) прислала своих людей.

А еще дней через десять в пароходстве начались обыски и аресты. Документы под охраной офицеров с той же Петровки вывозили грузовиками. Под суд попали 14 человек – воры средней руки. Крупные пока что оставались в кожаных креслах, но испуг среди них был велик чрезвычайно. Все помнили о недавней судьбе директора Елисеевского гастронома, расстрелянного по прямому указанию Н.С.Хрущева за операции с валютой.

Спустя три дня после первых арестов в Южном порту литсотрудник отдела писем газеты «Водный транспорт» Е.И.Среднее был назначен заведующим экономическим (т. е. самым главным) отделом того же «Водного транспорта». Одновременно Среднева выбрали секретарем парторганизации. При первом же случае наградили орденом Трудового красного знамени. Затем, не мешкая, назначили заместителем главного редактора. В последний раз Евгений Иванович, утвержденный самим Михаилом Андреевичем Сусловым, поил меня чаем, уже пребывая в должности Главного.

Но пока совершалось сенсационное восхождение Е.И.Среднева, сам я снова оставался безработным. По счастью, теперь это меня уже не огорчало. С августа 1962 года я занимался новым расследованием. На этот раз – обстоятельств гибели Аркадия Петровича Гайдара.

Хотя с момента смерти писателя прошло более 20 лет, никто, включая родню, не потрудился узнать, а как это случилось на самом деле. Я исходил вдоль и поперек деревни и леса возле села Леплява на Украине, где воевал партизан Аркадий Гайдар. Ездил и летал по стране на встречу с его боевыми товарищами.

Не реже раза в месяц выступал по радио и телевидению. Мои радиорассказы шли циклами по три передачи подряд. До меня так выступал только один человек – писатель Сергей Сергеевич Смирнов, автор народной книги «Брестская крепость».

Очерки и статьи о моем поиске теперь печатали газеты и журналы. Стало модным приглашать меня для чтения лекций о подвиге А.П.Гайдара в детские и даже взрослые аудитории[2 - Сейчас имя Аркадия Петровича Гайдара вызывает в лучшем случае неприязнь. На основе публикаций последнего десятилетия люди убеждены, что великий писатель и педагог совершил много злодеяний в годы гражданской войны. Из-за этих статей произведения Гайдара выбросили из школьных и даже детсадовских программ и практически перестали издавать.].

Мало кто знает: кампания против Аркадия Гайдара на самом деле была направлена против его внука, Егора, который в качестве политика сделал первый шаг в сторону рыночных реформ. Сотни обличительных публикаций против автора «Чука и Гека», которые почти одномоментно появились в газетах по всему тогда еще Советскому Союзу, были щедро оплачены краденным «золотом партии». Все было сделано в соответствии с девизом: «Если ты врешь, то ложь должна быть колоссальна».

Любопытная подробность: обвинения были самые пестрые, носили по большей части фантастический характер, не имели ничего общего с реальной биографией Гайдара и абсолютно ничем не подтверждались. Не было никакой документальной базы.

Для столь широкомасштабной кампании нужен был лидер. Стать им согласился писатель Владимир Алексеевич Солоухин, автор скандальных, фальсифицированных публикаций о В.И.Ленине и антисемитской книги «Последняя ступень».

Солоухин выдвинул тезис, что в годы гражданской войны А.П.Гайдар (тогда еще Голиков), потомок крепостного крестьянина, сын сельского учителя и матери-дворянки, занимался «геноцидом (то есть истреблением по расовому признаку!) русского и хакасского народов».

После того, как в «Огоньке» № 29 и «Литературной газете» № 35 за 1991 г. появились первые публикации Солоухина против А.П.Гайдара, я выступил в газете «Мегаполис-экспресс» № 49 за тот же год с открытым письмом. В нем я называл Солоухина клеветником и заявлял, что у него нет ни единого документа, который бы подтверждал обвинения.

В борьбе за доброе имя А.П.Гайдара меня поддержал Артем Боровик. В газете «Совершенно секретно» (1992, № 2 и 1993, № 8) были помещены две мои большие статьи в защиту любимого писателя нашего детства.

Ответом на эти публикации (через несколько лет!) стала книга Солоухина «Соленое озеро», где автор пытался полемизировать со мной.

Сейчас я заканчиваю непридуманный детектив, книгу-расследование «Игра в наперсток». Она имеет подзаголовок: «История одного литературного преступления». Книга поставит точку в затянувшемся споре. На основе архивных материалов, к которым никогда не прикасался Солоухин, я доказываю: и в увесистом «романе» (как именуется «Соленое озеро») нет ни одного документально подтвержденного доказательства преступной деятельности А.П.Гайдара в годы гражданской войны.