Длань Господня

Господский двор был велик, а всё равно все желающие поглазеть на свадьбу ротмистра Рене и сестры господина Эшбахта во двор не влезали. Одних солдат из рот Рене и Бертье пришло человек сто пятьдесят. Волков велел вперёд баб пускать. Пришли местные бабы и те, которых силком из-за речки привезли. Многие уже пузатые. Женщины и дети стояли в первых рядах.

А самыми первыми стояли блудные девки из трактира, им-то свои свадьбы даже во снах не увидать было, так хоть чужую хотели посмотреть. Позавидовать. А ещё народ шёл, так как знал, что ротмистр заказал из города угощений, и их уже привезли. В общем, для всех был праздник.

Перед алтарём было поставлено два кресла: для господина Эшбахта и для госпожи, ещё был стул для Карла Брюнхвальда, он был не совсем крепок после ран. Все остальные стояли. Брату Семиону помогали, конечно же, брат Ипполит да ещё два мальчишки из местных, а также особо верующий солдат из людей Бертье.

Брат Семион был великолепен и торжественен, когда это было нужно, и остроумен, когда возможно. Невеста была прекрасна, румяна и свежа, как и положено невесте, несмотря на её немолодые годы.

А жених был торжественен и серьёзен. И счастлив. И на невесту смотрел совсем как молодой.

Поп закончил дело быстро, всем не терпелось перейти к угощениям, кажется, и сам брат Семион был к этому расположен. А вот Волкова к концу церемонии стал опять бить озноб. И шея стала гореть, будь она неладна. Поэтому со всеми за столы он не пошёл, напомнил офицерам, чтобы изрядно не пили, так как завтра им надобно быть к утренней службе в Малене в лучшем виде и с лучшими людьми. Их там ждать будут, поэтому придётся выйти затемно. Офицеры ему пообещали быть вовремя, и тогда кавалер с братом Ипполитом пошёл к себе в дом, где монах стал снова его лечить.

Глава 8

Уже рассвело, хмурые, наверное, от утренней прохлады стражники со скрипом волокли огромные створки южных ворот в разные стороны, уже поехали в город первые телеги, на которых мужики везли в город всякое. Всё везли: от дров до гусей. Телеги начали было выстраиваться в очередь на въезд, мужики и купцы собачились из-за места поближе к воротам, грозились, хватались за кнуты. Но стражник, что был на башне, вдруг прокричал что-то. И сержант, что должен был осматривать телеги, заорал на мужиков и купчишек, чтобы они дорогу освободили побыстрее.

Люди думали, съезжая с дороги: не граф ли едет, отчего спешка такая. И тут на южной дороге появились добрые люди. Шли они колонной по четыре, все в хорошем доспехе, все при добром железе, с пиками и алебардами, а последние двадцать при мушкетах на плечах. По краям колонны и впереди сержанты, их сразу видно, они с белыми лентами на локтях. А главный сержант, прапорщик, нес ротный баннер бело-голубой. Перед ними ехали офицеры. Их трое, все на хороших лошадях. Все тоже при железе, в шляпах, бело-голубые ленты поверх кирас. А уже перед офицерами ехали два оруженосца, люди молодые и видные, один велик, другой красив. Тот, что красив, держал большой штандарт бело-голубой, а на нём чёрный ворон со злым глазом и факелом в лапах. А уже перед ними на коне-красавце ехал рыцарь. Сам он в доспехе, что покрыт узором диковинным, но доспеха не видно, только «руки» да «ноги» видны, так как поверх доспеха надет бело-голубой халат, что зовётся фальтрок. На голове у него берет чёрного бархата с пером белым.

Сам он важен, строг. А пред ним на простой лошадке едет неприятного вида мужичок со злыми глазами, сам в хорошем платье, едет и орёт, людей пугая:

– Прочь! Прочь с дороги! Кавалер Фолькоф едет! Кавалер, которого кличут Инквизитором.

– Кто таков? – спрашивали друг у друга мужики и купцы.

– Да как же, – отвечали им те, кто знает, – то Инквизитор, говорят, он в Хоккенхайме всех ведьм пожог. Вы что, не слыхали? Этой весной же было. Все о том говорили.

– Да нет, это то, что на Марте горцев побил крепко, – говорили другие.

– Горцев? Из кантонов? Из-за реки? – не верили люди.

– Их, их.

– Да когда же такое было? – всё сомневались мужики и купчишки. – Что не помнится такое.

– Да неделю как… – смеялись над теми, кто не знал эту новость. – Вы что же, не слыхали, все на рынке только о том и говорили всю неделю. Видно, вы из глуши приехали.

Дальше не успели люди поговорить.

Наверное, все, кто был на дороге и у ворот, вздрогнули, когда с башен вдруг резко и пронзительно завыли трубы. А потом глашатай хорошо поставленным голосом закричал сверху, чтобы всем было слышно:

– Город Мален, все коммуны его, святые отцы и епископ, консулат и нобили, гильдии и свободные мастера, торговцы и черный люд – все приветствуют славного кавалера Фолькофа и его людей, что побили еретиков, воров и собак из кантона Брегген, которые надумали вылезти на землю графства Мален.

– Вот. Ясно вам теперь, кто это? – говорили люди друг другу. – Говорю же, побил он еретиков на Марте.

Ну, теперь-то всем было ясно.

Снова завыли трубы, а за воротами ударили барабаны. Когда Волков въехал в ворота, его встретили двенадцать барабанщиков и толпы народа. Тут же на ближайшей колокольне ударили колокола. Барабанщики шли впереди, выбивая «походный шаг», который время от времени прерывался какими-то замысловатыми барабанными фокусами. Это было красиво, барабанщики дело своё знали. Звенели колокола, люди выходили к улице, по которой он ехал, все его привставали, а он всем кивал, но не очень уж милостиво. Только людям видным, что попадались по пути, он кивал вежливо. А некоторым, лица которых помнил, даже махал рукой. Всё это напоминало ему тот день, когда он привёз раку в Ланн. Только вот Ланн раза в два больше Малена.

Поэтому доехал он до главного собора города в два раза быстрее.

Как в Ланне встречал его на ступенях собора архиепископ, так и в Малене встречал его на ступенях собора епископ. Как и в Ланне, площадь окружало не менее тысячи зевак. Барабаны били, трубы ревели, колокола звонили, зеваки кричали кавалеру славу. Нечасто им в Малене доводилось встречать тех, кто побил злобных горцев. А Роха от озорства велел стрелкам зарядить мушкеты порохом, но без пуль, и дать залп в воздух. К шуму добавились ещё и клубы серого дыма.

Волков спешился, подошёл к епископу и стал перед ним на колено, склонил голову, сняв берет. Старый епископ, отец Теодор, благословил его святым знамением, а потом поднял с колена, стал целовать троекратно и говорил при этом:

– Не знаю, были ли дни у меня радостнее, чем этот. Может, и были, да их я не помню уже. Пойдёмте, пойдёмте, сын мой, буду читать мессу я в честь вас, все лучшие люди города уже собрались, ждут.

Они так и вошли в храм рука об руку. Шли медленно и торжественно по проходу меж лавок. Волкову и епископу все кланялись. В храме черни не было, даже в последних рядах были люди достойные, с жёнами и детьми пришли. Епископ и Волков всем отвечали. А уж те, кто был в первых рядах, у амвона, так то были всё городские нобили. Были и те, что Волкову денег занимали, были и те, кто приезжал к нему заём обратно требовать. Всем, всем кавалер улыбался и кланялся. Ему отвели место прямо между бургомистром и имперским штатгальтером. За ними сразу сидел первый городской судья и казначей городской палаты консулов, а также другие важные люди, а во втором ряду, сидел барон фон Фезенклевер. Рядом с ним другие земельные сеньоры, которых Волков видел на смотре и турнире у графа. Кавалер махал баронам и сеньорам рукой как старым знакомцам. Улыбался остальным.

Епископ был стар и мудр. Мессу затягивать не стал, ни к чему это было, говорил ярко и кротко. Говорил о тех, кто утратил веру, сошёл с пути истинного, стал яриться и упрямиться в неверии своём. Епископ говорил о том, что таких, кто упорствует в ереси своей, настигнет кара Господня:

– Остерегайтесь в слепоте своей, дерзостью своею гневить Господа нашего всемогущего, ибо всегда на дерзкого найдётся кара. Всегда дотянется до всякого еретика длань Господня. И в то утро на реке Марте дланью Господа был сей рыцарь Божий, – епископ указал на Волкова, – что сейчас сидит среди нас. Имя его Иероним Фолькоф фон Эшбахт. Он и есть Длань Господа, так пусть он и будет ею впредь. Аминь!

– Аминь! Аминь! Аминь! – неслось по рядам, люди вставали на колени, начинали креститься.

Было, нахваливали его, но совсем не так. Этот раз был проникновеннее. Трогал сердце его суровое. Он подумал, что нужно было сюда жену свою взять. Может, стала бы она уважать его больше после того, что тут о нём говорили. Не боли у него шея, так был бы счастлив. Ещё бы, епископ при всей знати графства звал его Дланью Господней. Было от чего возгордиться. Конечно, он не знал, чем всё закончится, может, его убьют горцы, а может, герцог отправит в тюрьму, но ради таких минут стоило идти к реке, стоило драться в тумане на рассвете. Стоило рисковать жизнью.

Он стоял вместе со всеми знатными людьми графства Мален, стоял в первом ряду и молился с ними вместе. Ну, конечно же, стоило. Только бы вот шея не болела бы, и всё вообще было прекрасно.

И когда епископ закончил, и подошло время причащаться, первым к причастию был позван Волков. И никто не думал оспаривать этого, ни один из городских нобилей не посмел стать первый к вину и хлебу. Все признали его первенство, во всяком случае, в этот день.

– Не уезжайте сразу, – сказал ему епископ, тихо давая ему «кровь и плоть» Господню. – Я велел приготовить обед, на нём будут все достойные люди графства. Разве что графа самого не будет. Офицеры пусть с вами будут. И для людей всех, что пришли с вами, тоже накроют столы.

Это было бы прекрасно, да вот всё та же шея не давала ему покоя.

– Да, я буду, – отвечал кавалер. – Если недуг не заставит меня искать уединения.

– Неужто так силен ваш недуг? – участливо спрашивал епископ.

– Рана совсем мелкая, а докучает как большая, – отвечал Волков, разглаживая ноющую шею.

– Страдайте, страдайте, сын мой, в страдании сила ваша, как жар рождает хороший меч, так страдание рождает сильного человека, – сказал мудрый поп.

Волков взглянул на него нехорошо и едва не спросил, мол, не хочет ли старик прийти и пострадать вместе с ним хоть немного, когда горцы опять переплывут реку, но не спросил, ума хватило, он только вздохнул и промолчал.

Пир был ранний и не такой богатый, как давали власти Хоккенхайма после сожжения ведьм. Но тоже проходил в городской ратуше и тоже был многолюдный. Волкова посадили между епископом и бургомистром. Все славили его, поднимали за его здоровье кубки, играла музыка негромко, важные господа интересовались подробностями речного дела, внимательно слушали его рассказ, хоть и был он немногословен. Все спрашивали про рану, желали выздоровления. Ближайшие госпожи, жёны и дочери лучших людей Малена, спрашивали у него дважды, отчего он без жены, может, беременна она. И когда узнавали, что нет, то желали ей скорейшего бремени, а ему здорового наследника. Он благодарил женщин вполне искренне, они желали ему как раз того, чего и он сам себе желал всем сердцем.

А тут после второй перемены блюд какая-то суета прошла в дверях ратуши, даже музыка прервалась на несколько секунд. Стало в огромном зале вдруг тихо и полетели слова негромкие:

– Графиня.

– Там графиня?

А Волков суете значения не придавал, говорил он с важным господином, имени которого даже не помнил, о всякой ерунде, что касалась вооружения городской стражи. А епископ, похлопав его по руке, говорил:

– Вот так гости. Не к вам ли, кавалер?

Волков поднял глаза и увидел её. Это была графиня. Брунхильда шла по залу в сопровождении двух молодых женщин среди столов и лавок. Шла уверенная в себе красавица, румяная, улыбающаяся, чуть располневшая, шагала бодро, чуть подбирая дорогущие юбки. По залу шла сама графиня фон Мален. Все мужи вставали, когда она проходила мимо, кланялись ей, а она кивала и милостиво улыбалась, а глазами искала его. Конечно, его. А увидав, стала обходить столы. Волков едва успел вылезти из-за стола, встать из кресла, как она, не стесняясь сотен глаз, кинулась ему на шею, обняла крепко, как умела, и как раз на рану пришлись объятия её. Ох и крепки были её руки, больно стало, но он терпел боль, только приговаривал негромко:

– Ну, довольно уже, хватит, весь город смотрит.