Инквизитор. Божьим промыслом. Стремена и шпоры

Лавка была убрана богато. И как только генерал вошёл в неё, из задних помещений тут же появился и сам хозяин, ну или очень богатый приказчик. Выходил он, улыбаясь, но как только разглядел, кто перед ним, тут же на его лице появилась гримаса высокомерия.

Он узнал генерала. Конечно, узнал. И сразу выпятил свой отлично выбритый подбородок, а его глаза с «мешками» стали холодны, как свинец. Он даже не соизволил поздороваться. Два этих человека сразу поняли всё друг о друге. Папист и, что ещё хуже, Рыцарь Божий видел перед собой настоящего упрямого еретика-лютеранина. Волкову надо было уйти безмолвно, но он подумал, что убегать Божьему Рыцарю перед еретиком не пристало, и посему он в полной тишине и под неприятным взглядом торговца прошёлся по лавке, разглядывая дорогие товары, разложенные на хорошо прокрашенном зеленом сукне, а потом произнёс как ни в чём не бывало:

– Неплохие вилки. Какой же цены будут?

Продавец сделал паузу. Прежде чем ответить, он смерил генерала долгим и невежливым взглядом и потом наконец соизволил произнести:

– Двадцать восемь талеров.

– За одну? – удивился барон.

– За одну, – отвечал торговец. И тут же добавил с высокомерием: – Если не нравится цена, можете поискать в другом месте.

«Могу, конечно, и поискать… А могу повесить тебя прямо на твоей вывеске и прямо сейчас!».

Но ничего подобного, конечно, барон вслух не произнёс, а пошёл по лавке дальше, пока среди всяких весьма искусных вещиц, что украсили бы стол всякому благородному человеку, может быть, даже и князю, не увидал одну небольшую чашу. Или, вернее, кубок. Сделан он был из золота. И делал его настоящий мастер.

Поистине, вещица сия достойна была пиршественного стола герцога Ребенрее. Волков не удержался и взял её в руки, повертел и, убедившись в её совершенстве, снова обратился к недружелюбному хозяину лавки:

– А эта вещь сколько стоит?

Теперь торговец даже улыбнулся, произнося цену:

– Четыреста пятьдесят талеров.

В его взгляде, в этой мерзкой его улыбочке так и сквозил высокомерный вопрос: что, не нравится?

Ни цена, ни сам купчишка, ни весь этот поганый город барону не нравились. Не нравились настолько, что он намеревался их сжечь. Но тем генерал и отличался от торговца, потому-то в тяжком солдатском ремесле и дотянул до своих лет, что имел выдержку и во всяких передрягах умел сохранить хладнокровие. Он поставил чашу на место и произнёс:

– Дороговато. В Вильбурге или в Ланне цены раза в два меньше.

– Вот и покупайте там, – уже не сдерживаясь, отвечал ему торговец.

– Так и поступлю, – сказал барон, отправляясь к двери, и уже на пороге, не сдержавшись, добавил с улыбкой: – Тем более, там можно найти вещи и поизящнее.

Он вышел на улицу и сел на коня, но прежде, чем поехать дальше, спросил у проходящей мимо упитанной женщины:

– Добрая госпожа, а как же называется эта улица?

– Это? Так это Собачья улица, – чуть смутившись после такого ласкового обращения от такого видного господина, отвечала толстуха.

– Собачья? – удивился барон. Всякие названия улиц слыхал он на своём веку, но это…

– Да, господин, так она у нас и зовётся – Собачья.

– Собачья, – повторил Волков, усмехнулся и поехал дальше.

Но едва они проехали сто шагов, как Хенрик поравнялся с ним и сказал негромко:

– Генерал, за нами опять какой-то ублюдок таскается. Капюшона не снимает. Мы останавливаемся, и он стоит, мы поехали, и он за нами попёрся.

– Думаешь, следит?

– Я его ещё на повороте к этой улице заметил, теперь он опять сзади идёт. Может, поскачем побыстрее – он пеший, не угонится.

– Нет нужды, – беспечно отвечал генерал. – Пусть ходит, нам пока скрывать нечего.

***

День уже катился к вечеру, когда он приехал на свою улицу и, за всё своё пребывание тут, в первый раз стал внимательно разглядывать крепкие ворота и заборы, за которыми скрывались хорошие дома. Некоторые дома были без заборов и своими фасадами выходили на улицу. Да, дома на улице Жаворонков были хорошие. Людишки тут жили обеспеченные. Один дом так и вовсе был по-настоящему красив. Нов, чист, имел большие окна и красивую дверь, а вот забора не имел. Барон даже остановился, чтобы оглядеть его получше, но начавшийся то ли снег, то ли дождь поторопил его домой. Да и нога уже начинала ныть.

Ужинал дома, изысканным петухом в вине, что приготовила ему за отдельную плату хозяйка. А уже после ужина случайно услышал, как она в передней договаривается с Гюнтером о стирке скатертей, и сразу вышел к ней.

– Госпожа Хабельсдорф.

– Господин барон, – приятная и опрятная женщина присела в книксене.

– Рад вас видеть, – Волков ей кивнул.

– Всё ли у вас хорошо, всем ли в доме вы довольны?

– Всем, всем, – уверил её генерал. – Петух был необыкновенно вкусен.

– Так его готовят у меня на родине.

– Это прекрасно. Мне нужно с вами поговорить; не могли бы вы пройти в мою спальню?

Тут госпожа Хабельсдорф немного замялась и посмотрела на Гюнтера, что был в той же комнате, что и они, занимался какими-то делами, а потом произнесла:

– Уж не пристало мне…, – и добавила, улыбаясь. – Я же замужем.

– Нет, нет, – Волков прижал руки к сердцу, – уверяю вас, вашей чести ничего не угрожает. Мне просто нужны некоторые пояснения.

– Да? – она всё ещё сомневалась и явно была обескуражена его просьбой – в ночь идти к мужчине в спальню. Но потом всё-таки согласилась: – Ну хорошо.

Волков проводил её в свою спальню и, отодвинув занавеску от окна, спросил, указывая на улицу:

– Госпожа Хабельсдорф, а вы давно тут живёте, на этой улице?

– Давненько, как замуж вышла, – теперь она была немного удивлена. Но всё ещё опасалась его, не подходила ближе.

А генерал отметил, что у неё неплохие зубы, все передние целы, и она ещё не очень стара, едва ли ей перевалило за сорок. И вообще она… аппетитна для своих-то лет.

– И всех здесь знаете? – продолжал он.

– Почти.

– А такого человека, как Вольфганг Шибенблинг, вы знаете? Кажется, он живёт на этой улице. Он, по-моему, бондарь.