Вперед, сыны Эллады!

Как мы убедимся далее, служба Дмитрия в адъютантах у Раевского не прошла даром.

…В одном из справочников начала 19 столетия говорилось, что губернский город Российской империи Киев расположен на восточном краю губернии, на правом берегу Днепра, на расстоянии 1554 верст от Санкт-Петербурга, в 945 верстах от Москвы и 612 верстах от Одессы. Неизвестно, каким образом обошлась бы судьба с древним русским городом, если бы не стремительное освоение юга России. Незабвенная императрица Екатерина II жертвовала земли российским вельможам, волевым решением переселяла крестьянский люд, создавала южный оборонительный пояс, поощряла торговлю. Подлинным событием в жизни Киева стало перенесение уездных «контрактов» (ярмарок) в город. Неспешное и казавшееся дремлющим бытие вдруг пробудилось от звуков бубенцов, от несмолкающего людского говора, от надрывного рева живности и гортанных криков птиц. Запестрели яркими красками улицы и торговые ряды, потянулись в город со всей округи возы, телеги и кареты вновь испеченной малороссийской знати. К великому удовольствию ясновельможных, в Киеве появилось доселе невиданное зрелище – театр. Трудами доморощенных умельцев вторую жизнь обрели древнерусские святыни – Софийский собор и Лавра.

Животворная и нетленная связь времен несомненно сказалась на решении Константина Ипсиланти навсегда обосноваться в Киеве, а в одном из писем Александру I он высказал пожелание, чтобы сыновья Александр, Николай и Георгий поступили на военную службу.

Можно утвердительно сказать, что оставаться простым обывателем и созерцателем событий бывший валашский господарь не собирался. Между Киевом и Петербургом шла оживленная переписка, а фельдъегеря стали частыми гостями в доме Ипсиланти. Напомним, что уже второй год Россия вела войну с Турцией, и никто лучше Ипсиланти не знал подлинной обстановки, царившей в Османской империи, никто не располагал сведениями о силе и мощи турецких гарнизонов в придунайских крепостях. Константин Ипсиланти имел собственные взгляды на развитие событий и предостерегал российского монарха о возможном вторжении французских войск в придунайские княжества.

Князь явно ошибался, Наполеону требовалось, чтобы Россия как можно глубже увязла в войне против Турции и не имела возможности маневра силами. Увы, по образному выражению Наполеона, «эти собаки турки позволили дать себя разбить»[23 - Один рубль серебром равнялся четырем в ассигнациях.]. Партнерство Турции и Франции рухнуло и мир с Россией становился неизбежным.

Все эти долгие годы, пока на берегах Дуная шло соперничество оружия российского с турецким, Константина Ипсиланти не покидала надежда на то, что победа в войне принесет его многострадальной родине свободу. Бывшему господарю Валахии не суждено было дожить до этого момента.

Константин Ипсиланти был женат дважды. От первого брака князь имел дочь Елену, которая в дворцовых книгах валашского господаря именуется «светлейшая бейзадела». Судьба дочери устроилась неожиданно и счастливо – она вышла замуж за дипломата и археолога А. Ф. Негри[24 - Кутузову.].

Второй избранницей Константина Ипсиланти стала Елизавета Вакареско, происходившая из знатного валашского рода. Семейные традиции – жениться только на соотечественницах, вероятно, были поколеблены обаянием и жизнелюбием Елизаветы, на долю которой выпало завидное счастье иметь двух дочерей-красавиц: Екатерину, которая была замужем за гражданским губернатором Бессарабии К. Катакази, и Марию, фрейлину императрицы Елизаветы Алексеевны, а также пятерых сыновей – героев и изгоев.

Глава 4. На службе России

…Полковой писарь Федор Сотин обмакнул перо в чернильницу и оглядел с ног до головы юношу, стоявшего перед ним. Юноша представился: «Александр Ипсиланти» – и протянул прошение, на котором стояла размашистая императорская резолюция: «Зачислить в кавалергарды с чином корнета»[25 - Е. К. Негри, урожд. Ипсиланти (1788–1837). Пушкинская дорожка в Некрополе Александро-Невской лавры в Санкт-Петербурге.].

Писарчук аккуратно вписал это звание в графу «Чины». Русские дворяне, имевшие древнюю родословную, поступали в полк с низшим офицерским чином. А дальше уж как Господь повелевал и, конечно, император. Царь чествовал гвардейцев, ценил в них удаль и отвагу, сквозь пальцы смотрел на проделки и непременно поощрял отличившихся. Александру Ипсиланти же покровительствовала вдовствующая императрица Мария Федоровна – ее имя в списке полка значилось в числе первых.

Писарь продолжил заполнять послужной список, и когда дошел до графы «Образование», то получил от юноши следующий ответ: «Я имею только домашнее образование». Это означало, что греческий князь «по-российски, по-немецки, по-французски и по-молдавски читать и писать умеет и алгебры знает». Писарь не стал вдаваться в подробности, а так бы наверняка выяснил, что не заграничные учителя определили взгляды и симпатии вновь испеченного кавалергарда, а незабвенный Ригас.

Среди частей русской гвардии Кавалергардский полк занимал особое положение. О кавалергардах петербуржцы поговаривали в шутку: голубая кровь, дескать, течет в жилах не только у них, но и у лошадей. «Настоящий кавалергард должен быть без страха и упрека» – таков был девиз полка, шефом которого являлся граф Федор Петрович Уваров. Лихой кавалерийский рубака и опытный военачальник, на счету которого имелось немало славных боевых дел, имел перед государем заслугу особого рода. В роковой день 11 марта 1801 года он, флигель-адъютант, дежурил у комнаты наследника. А когда Павел I пал от рук заговорщиков, Уваров взял на себя охрану юного российского монарха, помог ему перебраться из Михайловского замка в Зимний дворец, повсюду сопровождал Александра Павловича. Уваров, пожалуй, единственный из заговорщиков, к которому император на протяжении всего царствования сохранил ровное отношение и благосклонность.

22 ноября 1808 года вошло в жизнь Александра Ипсиланти как святой и торжественный день. Посвящение в кавалергарды и вручение именного оружия, по традиции, было приурочено к христианскому празднику – тезоименитству святых Захария и Елизаветы – отца и матери Иоанна Крестителя, небесных покровителей кавалергардов. В полковой церкви на литургии хор певчих провозгласил: «Многая лета!» и юный кавалергард, слегка волнуясь, повторил за командирами слова присяги – присяги на верность России.

Какие мысли пронеслись в голове Александра Ипсиланти, когда на посвящении он поцеловал Евангелие и Распятие? Отныне он вступал в жизнь, где превыше всего были законы воинской чести, где офицера ценили за мужество, за ратное мастерство.

Не следует забывать, что Александру было без малого шестнадцать лет от роду и рядом с теми, кто познал вкус боевой жизни, он выглядел неоперившимся юнцом. И тут на помощь пришли товарищи: Михаил Лунин, носивший в петлице орден св. Анны IV степени за участие в битвах при Еейльсберге и Фридланде; князь Сергей Волконский, чье мужество во второй войне России с Францией было оценено орденом св. Владимира IV степени и шпагой с надписью «За храбрость»; Михаил Орлов – чудом оставшийся в живых в Аустерлицкой и Фридландской бойнях; князь Петр Лопухин[26 - Корнет – младший офицерский чин в кавалерии.], произведенный в поручики за Прейсиш-Эйлау Александр Ипсиланти мужал на глазах, постигая сложную и мудреную науку верховой езды, стрельбы, рубки в конном строю. Кавалергарды соперничали в удали, в джигитовке, являлись непременными участниками высочайших смотров и парадов. Между разводами, караулами и боевой учебой шла жизнь буйная, кипучая, с неизменными шумными вечеринками. В часы «святого безумства» искрометные шутки чередовались с розыгрышами, импровизированные хоры славили Бахуса, проникновенно и задушевно звучала поэтическая лира.

Ради Бога, трубку дай!
Ставь бутылки перед нами,
Всех наездников сзывай
С закрученными усами!

Жизнь летит, не осрамися,
Не проспи ее полет.
Пой, люби да веселися –
Вот мой дружеский совет.

Удалые, бесшабашные стихи Дениса Давыдова вызывали бурю восторга и гвардейцы, ничтоже сумняшесь, действительно следовали советам бывшего кавалергарда. Но лишь немногие знали, что в комнатах, занимаемых Михаилом Орловым, звучали иные стихи и иные песни. Собрание масонской ложи «Палестины», куда входили друзья Ипсиланти, неизменно начинались с гимна, написанного Василием Львовичем Пушкиным:

Servir, adorer sa patrie
C’est le devoir d’un bon maзon[27 - В предисловии к «Сборнику биографий кавалергардов» (1901) С. Панчулидзев упоминает 18 фамилий офицеров-кавалергардов – участников декабрьского вооруженного восстания 1825 года, сопроводив их таким комментарием: «Биографии этих лиц, как участников „14 декабря“, полк решил не помещать в своем „Сборнике“. Пусть судит их история, но политика не дело воина. Вступая на политическое поприще он нарушает свои священные обязанности; изменяет своему долгу перед Престолом и Отечеством». Биографии братьев Ипсиланти: Александра, Николая и Дмитрия помещены в 3-м томе.]

в ложе «Палестины» считается 4 марта 1809 года. Отличительный знак ложи – миниатюрный золотой меч с выгравированным девизом: «Pro Deo Imperatore et Fratribus» («За Бога, Императора и Братьев»). Появление меча в символике ложи было не случайно. Он означал борьбу, защиту невинных и власти ордена судить и казнить изменников. К моменту принятия в ложу Александра Ипсиланти, она насчитывала около восьмидесяти человек. Во главе ложи стоял видный аристократ, царедворец и меценат граф Михаил Юрьевич Вильегорский.

Ипсиланти с пылом, присущим молодости, жадно впитывал мысли «братьев», пытался проникнуть в суть таинственных и загадочных ритуалов. Однако юный греческий князь вряд ли подозревал, что ложа «Палестины» – часть обширной и разветвленной системы, корнями уходившей во Францию. Вильегорский умело скрывал это, иначе ему было бы несдобровать – Россия находилась на пороге очередной войны с Наполеоном. Булыпая часть русского общества расценивала Тильзитский договор как хрупкую кладочку, разделявшую мир от войны. В июне 1812 года она рухнула под тяжестью шестисоттысячной армады, и наполеоновские полчища, сея смерть, устремились вглубь страны.

…Мы оставили нашего героя 20 июля 1812 года, в ночь перед очередным сражением. Увы, в этот день удача отвернулась от Кульнева. Авангард, которым он командовал, попал в засаду. С узкой дороги не свернуть, ни вправо, ни влево, не построить каре. Кульнев послал Ипсиланти за подмогой, а сам, замыкая отступление, стремился отойти к Сивошино. Вот спасительная Дрисса. Переправа. И тут свершилось непоправимое – французское ядро угодило в ноги Кульневу. Генерал рухнул как подкошенный и едва успел вымолвить: «Друзья, спасайте Отечество…», как испустил последний вздох.

Похоронили героя на высоком берегу Дриссы, невдалеке от почтовой станции, где Яков Петрович увидел свет Божий. Ипсиланти не сдерживал слез, не сдерживали слез и бывалые гродненцы.

«Свирепый пламень брани» навсегда стал символом гусар, а полк императорским указом стал именоваться Гродненским гусарским генерала Я. П. Кульнева полком[28 - «Обожать свою Родину, служить ей – вот долг истинного каменщика» (фр.).]. По старшинству командиром гродненцев стал полковник Федор Васильевич Ридигер[29 - 6 июля 1813 года.].

Горечь утраты не затмила разум Ипсиланти. Воюя рядом с Кульневым, греческий князь прошел такую боевую школу, которой мог бы позавидовать любой офицер.

Начиная с августа эпицентр военных событий на петербургском направлении переместился к древнему славянскому городу Полоцку, который французы заняли в июле без боя. 6 августа Витгенштейн предпринял попытку выбить неприятеля из города. Она вполне могла закончиться полным поражением, если бы не гродненцы, которые, прикрывая отступление главных сил, жалили преследователей, словно осы.

В реляции, представленной Ридигером графу Витгенштейну, упоминался и Александр Ипсиланти, который участвовал в отбитии от неприятельских рук наших орудий «и за подвиг сей примерно заслуживает награды».

Орден святого равноапостольного князя Владимира был учрежден Екатериной Второй 22 сентября 1782 года и имел четыре степени. Александр Ипсиланти получил орден из рук командира корпуса графа Витгенштейна и дорожил этой боевой наградой, пожалуй, более, чем остальными. Еще бы! Ведь она была первой, а девиз ордена: «Польза, Честь и Слава», как ничто иное, отвечал высоким помыслам греческого князя.

Один из участников сражения за Полоцк, которое началось 6 октября, вспоминал: «Пусть представят себе город сей, окруженный со всех сторон палисадом и рвом, а с западной стороны речкой Полотой, текущей внизу ужасно глубокой рытвины, через которую сделан токмо деревянный мост, как над пропастью висящий и примыкающий к самому городскому въезду, прорытому сквозь весьма высокую гору, с сей стороны город совершенно закрывающую, которая по обеим сторонам была укреплена наверху батареями, а внизу шансами для ружейного огня…» Пройдут годы и народ назовет этот мост Красным, не по красоте творения безымянных мастеров, а по обильно пролитой на нем крови.

Бои в Полоцке шли за каждую улицу, каждый дом. Вот где пригодилась наука Кульнева! Натиск, натиск и еще раз натиск! И под напором гродненцев французы побежали из города. Участие Ипсиланти в этом кровопролитном сражении было отмечено императорским указом, а наивысшей наградой стала сабля с надписью «За храбрость».

Необходимо сделать небольшое отступление. Все представления к боевым наградам составлялись в штабах корпусов и подписывались их командирами. Из императорской канцелярии они выходили в виде именных указов, которые неизменно заканчивались стереотипной фразой: «Пребываю к Вам благосклонным. Александр». Но ведь мы-то знаем, что Ипсиланти ослушался государя, а своевольства Александр Павлович, который, по образному высказыванию современника, частенько употреблял «кнут на вате», не терпел, а тем более не поощрял. Нам известно и то, с какой неподдельной любовью Александр Первый относился к матушке Марии Федоровне, сверяя с ней сокровенные чувства и помыслы. Греческий князь был любимцем вдовствующей императрицы Марии Федоровны и, вероятно, она-то и уговорила сына сменить гнев на милость. «Берегите себя» – вот смысл собственноручной записки, приложенной к императорской награде, бриллианты на которой переливались всеми цветами радуги.

17 октября 1812 года последовал очередной указ Александра Первого о производстве Ипсиланти в чин штаб-ротмистра. Чашники, Смоленцы и, наконец, Березина – слово, которое стало синонимом крушения захватнических планов императора Франции.

…Посреди разбитой рати
Едет вождь ее, привыкший
К торжествам лишь да победам…
В пошевнях на жалких клячах,
Едет той же он дорогой,
Где прошел еще недавно
Полный гордости и славы…[30 - С 1824 года – Клястицкий генерала Кульнева полк.]

Гродненцы вместе со всей армией вошли в Вильно, куда 25 декабря 1812 года приехал со свитой Александр Первый. В этот же день был обнародован императорский манифест. Имелись в нем и такие слова: «…Спасение России от врагов, столь же многочисленных силами, сколь злых и свирепых в намерении и делах, совершенное в шесть месяцев всех их истребление, так, что при самом стремительном бегстве едва самомалейшая токмо часть оных могла уйти за пределы наши… есть поистине достопочтенное происшествие, которое не изгладят века…»

Радость победы была безмерной, но шел пост, а презреть христианскую традицию даже в такой светлый день, когда с уст солдат и офицеров не сходило желанное слово «Виктория!», считалось в армейской среде верхом неприличия. Зато в рождественскую ночь 1813 года победители сполна отвели душу. Гродненцы исключением не являлись. Звучали тосты, вино лилось рекою. Только вот на офицерском застолье штаб-ротмистр Александр Ипсиланти отсутствовал. Греческого князя вытребовал к себе император.

Нам не известно содержание беседы государя и Ипсиланти. Но 7 января 1813 года, выполняя волю российского монарха, русская армия (а с нею и Гродненский гусарский полк) перешла Неман с целью «спасти Европу от их общего притеснителя». В заграничном освободительном походе одним из батальонов гродненцев командовал ротмистр Ипсиланти.

Один из сослуживцев греческого князя писал на родину: «Сколь война сия ни была кровопролитной, но мы охотно желаем еще сражений, чтобы получить твердый мир для отечества нашего. Мы оставили Россию и идем теперь в иностранных землях, но не для завладения оными, а для их спасения».

Какое-то внутреннее чувство подсказывало Ипсиланти, что все жертвы и потери России окажутся напрасными, уж слишком непостоянны были «союзнички»: австрийцы и пруссаки, не единожды битые Наполеоном и втянутые «корсиканским чудовищем» в войну против России в 1812 году. Кутузов, Раевский, Милорадович, мнением которых бесконечно дорожил Ипсиланти, в один голос предлагали Александру Павловичу «вложить меч в ножны». Однако их голоса оказались голосами вопиющих в пустыне. Заграничный поход продолжался.

16 апреля 1813 года в Бунцлау скончался спаситель России, светлейший князь Смоленский, генерал-фельдмаршал Михаил Илларионович Кутузов. В Александре Павловиче вновь взыграло честолюбие стратига. Неудачи не заставили себя ждать.

Одну за другой Наполеон надавал веских оплеух союзным бездарностям под Лютценом и Бауценом[31 - Майков А. «Сказание о 1812 годе» (1876).]. Сражение под Дрезденом, проходившее с 13 по 15 августа 1813 года, вновь показало, что ведомые иностранцем, австрийским фельдмаршалом Шварценбергом, союзные войска уповают лишь на Бога и русских.

Незадолго до этого сражения император Александр Павлович пожаловал Александра Ипсиланти в подполковники[32 - 18 июня 1815 года.]. Пирушку по такому случаю отложили до победы под Дрезденом. Увы, виктория не состоялась, более того, битва едва не завершилась разгромом[33 - Потери союзной армии составили более 25 000 человек.]. Однако обо всем по порядку.

Три дня над обширной равниной, которую серпантиновой лентой пересекала Эльба, близ стольного града Саксонии, который в Европе величали не иначе как «столицей искусств», витийствовал гений Наполеона. Презирая австрийцев и пруссаков за малодушие, великий полководец направил удар на левый фланг, где располагалась прусская пехота. Прикрывала ее русская кавалерия, в составе которой находились гродненские гусары.