Вперед, сыны Эллады!

В народе ведь недаром говорится: «от любви до ненависти один шаг». Нам еще предстоит рассказать и о кишиневских «братьях», и об их работах, а пока возвратимся к 1816 году, который ознаменовал пик золотого века русского масонства.

«Благодетелем и венчанным российским якобинцем» называли масоны Александра Первого, в честь которого была названа одна из столичных лож – «Александра Благотворительности к коронованному Пеликану». Звучали на собраниях «братьев» и такие восторженные строфы:

Но днесь… угодно высшей воле –
Да нас ничто уж не страшит,
Днесь с Александром на престоле
Сама премудрость восседит…

«Сфинкс, неразгаданный до гроба», Александр I оставил о себе немало загадок. Одна из них – принадлежность русского государя к масонам. А вот о принадлежности великого князя Константина Павловича к «вольным каменщикам» свидетельств в избытке. Предполагаемый правитель Греции шел вторым по списку элитарной масонской ложи «Соединенных друзей», где мастером стула был А. Жеребцов.

Инсталляция ложи «Трех добродетелей» состоялась 11 января 1816 года. Церемонию открытия возглавил «высокопочтенный брат Бебер»[55 - Бебер И. В. – преподаватель физики и математики во 2-м кадетском корпусе, возглавил Великую директориальную ложу «Владимира к Порядку» главной национальной ложи России.], «Соединенных друзей» представляли Жеребцов и цесаревич Константин Павлович.

В одном из протоколов ложи «Трех добродетелей» от 19 декабря 1816 года имеется такая запись: «Князь Александр Ипсиланти, генерал-майор, присоединен к 3-й степени». Напомним, что в ложе «Палестины» князь Александр долгое время значился «учеником».

Вполне уместно задаться вопросом: как родилось название ложи? Последователи Аристотеля, развивая теорию добродетели как степени высшего счастья, утвердили в сознании человечества четыре основных добродетели: мудрость, справедливость, мужество, умеренность[56 - Аристотель позже расширил этот список и включил в число добродетелей кротость, щедрость, честолюбие, дружелюбие, любезность, правдивость.].

Бебер в своей вступительной речи сказал: «Единство и любовь к ордену Вольных Каменщиков – суть, на коей должно быть заложено и укреплено величественное и могущественное здание… Только братья… могут воздвигнуть… духовный и невидимый храм премудрости во славу Великого Архитектора… Великого строителя Вселенной».

В ритуале приема в ложу, кроме присяги, начинавшейся словами: «Я, имярек, обещаюсь перед Богом и клянусь святым Евангелием…», обязательными были вручение знака ложи, который «братья» носили на зеленой ленте. Мастер стула и надзиратели носили голубую ленту с золотистой каймой. На знаке были перекрещенные золотые кресты, якорь, меч.

И все же почему именно ложа «Трех…», а не четырех или более добродетелей? Перечислим имена тех, кто входил в ложу, и станет ясно, что «умеренность» во всем претила складу характеров боевых офицеров. За мастером стула, героем Отечественной войны отставным полковником П. А. Ржевским следовали по порядку «братья»: князья Сергей Григорьевич Волконский, Сергей Петрович Трубецкой, Илья Андреевич Долгорукий, Александр Ипсиланти; дворяне Матвей Иванович Муравьев-Апостол, Никита Михайлович и Александр Николаевич Муравьевы, Павел Иванович Пестель, Петр Иванович Калошин, Аврам Сергеевич Норов и другие.

Мы оставляем за пределами этой книги подробное исследование масонского движения в России и причины, которые привели собратьев Александра Ипсиланти на Сенатскую площадь 14 декабря 1825 года, однако нельзя не оставить без внимания сущность русского масонства.

«Избранные братья», «рыцари Востока», «князья Розового Креста» и прочая, и прочая, на протяжении многих лет создали государство в государстве, где не было места ни Православию, ни самому Помазаннику Божьему, и потому откровенной ложью веет от слов в записке видного масона графа Вильегорского, которая, побывав у военного министра С. К. Вязмитинова, легла на стол императора. Прочтем ее: «…В глазах правительства члены сего союза на счету самых верных подданных, преданных своему государю, любящих отечество и спокойных граждан, занимающихся масонством, яко приятным и полезным для ума и сердца упражнением».

Записка была подана государю не случайно. Ложа «Соединенных друзей» исчерпала себя и ее место с марта 1817 года была призвана заменить ложа «Северных друзей» с неизменными руководителями, в числе которых, как мы помним, значился брат российского императора Константин Павлович.

В полку «вольных каменщиков» в апреле 1818 года прибыло: среди посвященных в ложу – князь Николай Ипсиланти, корнет Лейб-гвардии Кавалергардского полка.

Александр и Николай Ипсиланти, масоны нижних степеней (а всего у масонов существовало 33 степени), о подлинных целях «вольных каменщиков» не знали и не могли попросту знать в силу строгой конспирации и утонченного словоблудия. За словами «свобода, равенство и братство» скрывался смысл, известный лишь избранным, внедрявшим в сознание «братьев» культ Верховного владыки, перст которого указует на неугодных правителей. Российский монарх Александр Первый, по одной из злонамеренных заповедей, должен был распрощаться и с властью, и с жизнью. Масоны планировали убить Александра Первого семь раз!

Вряд ли братья Ипсиланти надолго задержались бы в своих ложах, прознай они о коварстве и губительных замыслах «вольных каменщиков». Между тем в лице видных русских масонов Александр Ипсиланти нашел благодарных слушателей. На собраниях ложи он без обиняков мог говорить о Греции и ее многострадальном народе, свобода которого, по его словам, «не единожды являлась ему в радужных снах».

Жизненные пути собратьев князя Александра по ложе «Трех добродетелей» в скором времени разошлись, но судьбе было угодно, чтобы они встретились еще раз, другой…

«В Киеве тогда (в 1820 году – Б. К.) жил со своей семьей Н. Н. Раевский, – вспоминал бытописатель Малороссии С. Сулима, – командуя 4-м корпусом 1-й армии, штаб которого находился также здесь. То было веселое и славное время русского представительства в древнейшей столице русской и во всей Киевщине. Раевские были из числа богатейших помещиков Киевской губернии. Пышно жили они в Киеве, как и их богатые родственники… Могуч был тогда не только в Киеве, но и во всей Украине блестящий русский элемент».

Хлопоты князя Константина Ипсиланти о том, чтобы его сын Дмитрий был определен в адъютанты к герою Отечественной войны, оказались успешными, а в августе 1818 года из Петербурга в Киев перебрался и Николай, назначенный к Раевскому на такую же должность. Не многим было известно, что генерал от кавалерии Николай Николаевич Раевский был масоном и принадлежал к ложе «Соединенных славян», любезно предоставив свой дом для собраний ложи, в которую князь Николай Ипсиланти был принят безо всяких возражений. Среди «братьев» мы находим уже известные нам имена князей Сергея Григорьевича Волконского и Михаила Федоровича Орлова, будущих зятьев Раевского, князей Александра Петровича и Петра Петровича Трубецких. В год основания ложи обряд посвящения в масоны прошли греки: Георгий Матвеевич Кантакузин и Алексей Васильевич Капнист.

Многолюдный Киев – не слишком удобное место для собраний ложи. Иное дело Каменка, имение Екатерины Николаевны Давыдовой[57 - Екатерина Николаевна Раевская (1797–1885), дочь сенатора Николая Борисовича Самойлова (1750–1823). Фамилия Давыдова – по второму браку со Львом Денисовичем Давыдовым.], матери старшего Николая Николаевича. В документах ложи «Соединенных славян» «каменская управа» и «каменская сходка» фигурируют довольно часто, а саму Каменку впоследствии будут называть «Меккой декабристского движения юга России».

Уже на подъезде к Каменке у любого, еще издали увидевшего имение Раевских-Давыдовых, которое утопало в зелени и цветах, вырывалось невольное восклицание: «Диво!» К огромному барскому особняку, невдалеке от которого плескались воды озера, вела будто вычерченная по линейке главная дорога. Вдоль дороги, словно гвардейцы на строевом смотре, стояли аккуратно подстриженные липы. Дом матери Раевского был выстроен в греческом стиле, с куполом, колоннами и высоким фронтоном. Поздней осенью Каменка с ее патриархальным укладом выглядела не менее обворожительно нежели летом. Заглянем же в Каменку в Екатеринин день[58 - Великомученицы Екатерины (24 ноября).].

Именитые гости и родня хозяйки съезжались не только со всей округи, но и из Одессы, Екатеринослава и даже из Петербурга. О прибытии очередного визитера извещал оркестр дудочников, двери экипажей открывали чопорные швейцары, хранители традиций незабвенного екатерининского времени. Время в Каменке действительно будто остановилось. Екатерина Николаевна даже нарядом и украшениями подчеркивала, сколь дорога для нее память о золотом веке Екатерины Великой.

Хлебосольство хозяйки било через край. Перечислить всех, кто собирался и вел непринужденные светские беседы за роскошно сервированным столом, смысла не имеет. Но торжество завершалось, стихала изысканная музыка, разъезжались гости и за столом оставались лишь те, кто был посвящен в истинные цели наездов в Каменку. Сие не дано было знать даже Пушкину, искрометные эпиграммы которого вызывали неудержимый смех, в жизнелюбивой поэзии которого каждый из присутствующих искал и находил свой собственный смысл.

Единомыслие заговорщиков в отношении Пушкина было полным. «Души прекрасные порывы» следовало минимизировать и в целях безопасности держать поэта в неведении от далеко идущих планов. Собственноручное письмо Пушкина, написанное в Каменке и адресованное Н. И. Еречу, в полной мере подтверждает сказанное. «Теперь нахожусь в Киевской губернии в деревне Давыдовых[59 - Давыдов Василий Львович (1792–1855), декабрист, осужден по I разряду и приговорен к пожизненной каторге.], милых и умных отшельников, братьев генерала Раевского. Время протекает между аристократическими обедами и демагогическими спорами. Общество наше, теперь рассеянное, было недавно разнообразная смесь умов, оригинальных людей, известных в нашей России, любопытных для незнакомого наблюдения… Женщин мало, много шампанского, много острых слов, много книг, немало стихов…»

Библиотека Раевских-Давыдовых поражала обилием и разнообразием книг, собранных едва ли не со всего света. Женщин было действительно немного. Восемнадцатилетняя А. И. Потапова, гражданская жена Василия Давыдова, была обаятельна и бойка. Аглая Давыдова, жена Александра Львовича, по обыкновению блистала красотой и остроумием. Дочерей генерала Раевского Екатерину и Марию божественная лира Пушкина превозносила до небес. Им еще предстояло дать и несколько прекрасных строк нашей истории.

Читателю необходимо напомнить, что Пушкин находился в южной ссылке, и оттого-то в послании Н. И. Гречу не упомянул ни одной фамилии, ни одного имени. Перлюстрация писем людей неблагонадежных было в то время обычным занятием почтамтских чиновников. Мы же проследим мысль Пушкина.

«Смесь умов» привлекала своей оригинальностью. Вот величественный Николай Николаевич Раевский, о котором тогдашний гражданский губернатор Киева Густав Олизар заметил, что «нельзя было не ценить высокого благородства взглядов и прямоты старого генерала». Полной противоположностью друг другу были сыновья героя, блестящий гвардеец Николай и саркастичный Александр. Под стать ему был Иван Якушкин, который «казалось, молча обнажал цареубийственный кинжал». Сводные братья Раевского Василий и Александр Львовичи разнились по темпераменту, словно полюсы планеты. Философ и мечтатель М. Ф. Орлов поражал глубиной доводов, охлаждая пыл рвущихся в бой князей Николая и Александра Ипсиланти.

Роксана Скарлатовна Стурдза отметила в своем дневнике: «Князь Александр часто посещал опасные беседы». Об одной из них поведал в своих записках И. Д. Якушкин.

«…Для большего порядка при наших прениях был выбран президентом Раевский. С полушутливым и полуважным видом он управлял общим разговором. Когда начинали очень шуметь, он звонил в колокольчик; никто не имел права говорить, не спросив у него на то позволения… После многих рассуждений Орлов предложил вопрос: „Насколько было полезно учреждение Тайного общества в России?“ Сам он высказал всё, что можно сказать „за“ и „против“ Тайного общества. В. Л. Давыдов и К. Охотников были согласны с мнением Орлова, Пушкин с жаром доказывал пользу, которую могло бы принести Тайное общество. Тут, испросив слово у президента, я старался доказать, что в России невозможно существование Тайного общества, которое могло бы быть на сколько-нибудь полезно.

Раевский стал мне доказывать противное и исчислил все случаи, в которых Тайное общество могло бы действовать с успехом и пользой…»

«Тебя, Раевских и Орлова / И память Каменки любя…» – пишет Пушкин в одном из своих поэтических откровений, словно предчувствуя, что находится в преддверии событий судьбоносных и роковых и что греческой теме в скором времени суждено обрести звучание не только в призывных листовках и звуках боевых труб.

Пушкину принадлежит и великое философское изречение: «опыт, сын ошибок трудных». На «каменских сходках» и русские дворяне, и греческие патриоты обретали опыт, который приведет одних на эшафот и каторгу, других на поля кровопролитных сражений и в застенки тюрем.

Глава 7. Филики этерия

В ночь на 19 марта 1817 года в Петропавловскую крепость, в печально известный Алексеевский равелин, где содержались только государственные преступники, в сопровождении конвоя был доставлен «секретный арестант граф Николай Галати». Полицейский чиновник поверил греку на слово о его высокородном происхождении и на русский манер записал его имя и фамилию. На самом же деле уроженца Итаки звали Николаос Галатис, был он молод и легкомыслен, сорил деньгами, а более откровенен в беседах со своей пассией, некой мадемуазель Питш. Она-то и донесла на Галатиса в полицию. Причина доноса была смешна до слез – возлюбленный напрочь отказался выполнить очередной ее каприз. Тут-то мадемуазель и прорвало. Чего она только не наболтала! Дескать, Галатис принадлежит к некой ужасной секте, что в Петербурге имеет высоких покровителей, а в намерение его входит погубить российского монарха. Воспаленное воображение доносчицы возымело воздействие на полицейского чинушу, который немедленно настрочил рапорт тогдашнему министру полиции С. К. Вязмитинову Так Галатис оказался в тюремных застенках. На допросах выяснилось, что он действительно отпрыск аристократической семьи, что в его багаже письмо от князя Мирдиты в Верхней Албании Петра Гьомарки к Александру Первому, что имел встречу с Иоанном Каподистрией, статс-секретарем Министерства иностранных дел, что собирался поступать на русскую службу и что если бы Александр Первый удостоил его аудиенции, то он бы «довел до русского царя о привязанности к нему греческой нации и ее желании видеть августейшего покровителя для освобождения от ига угнетающих ее тиранов».

Распоряжение об аресте Галатиса отдал сам император, на жизнь которого согласно доносу был намерен совершить покушение заезжий грек. Следственное дело Галатиса вызвало у Александра Павловича неподдельный интерес. И вовсе не случайно. В нем фигурировали фамилии новороссийского генерал-губернатора А. Ф. Ланжерона, разрешившего Николаосу поездку в Петербург, министра полиции С. К. Вязмитинова, не возражавшего против таковой, бывшего господаря Молдавии князя Александра Маврокордато, у которого Галатис останавливался в Москве, чиновника канцелярии Министерства иностранных дел Константина Кандиоти, которого Иоанн Каподистрия называл своей правой рукой, и, наконец, сам статс-секретарь, который встречался с секретным узником.

Детективная история вполне могла завершиться для Галатиса трагически, а для высших государственных чинов России опалой, если бы государь оказался глух и нем в решении судьбы Галатиса.

Между тем на допросах выяснились весьма любопытные подробности о том, что Галатис принадлежал вовсе не к секте извращенцев или хулителей Господа и даже не к масонам, обласканным в правление Александра Первого, а к некому греческому обществу, именуемому «Филики Этерия». «Это общество, – сообщил следователю Галатис, – распространенное в Греции, члены которого имеются во всех странах, – общество весьма могущественное, состоящее из нескольких тысяч человек, цель его состоит только (курсив мой. – Б. К.) в освобождении моей родины из-под турецкого ига».

Надо полагать, что император с облегчением вздохнул, прочтя эти строки, и имел с Иоанном Каподистрией продолжительную беседу. Ко всему, Галатис являлся подданным Великобритании и статс-секретарь привел такие веские доводы, которые не оставили сомнения: Галатис вовсе не наемный убийца и не возмутитель спокойствия, да и организация, к которой он принадлежит, проникнута стремлением, схожим с интересами российской политики. В течение пяти дней узел был распутан, головы всех остались на своих местах, гнева правителя не последовало. Более того, император повелел сжечь все бумаги, которые были отобраны у Галатиса. Мера более чем предусмотрительная, учитывая болтливость члена «Филики Этерия». Сам же Галатис был отправлен в Кишинев в сопровождении полицейского офицера. В секретной сопроводительной депеше, написанной Иоанном Каподистрией наместнику Бессарабской области генералу А. Н. Бахметьеву и российскому генеральному консулу в Молдавии и Валахии А. А. Пини, относительно судьбы Галатиса говорилось, чтобы она была устроена по возможности «обезопасить оного от собственных безрассудков и преследования со стороны оттоманского правительства».

Итак, никаких указаний от Александра Первого относительно расследования деятельности самой «Филики Этерия» полицейские власти не получили. Все осталось на своих местах, а некоторое время спустя появилось утверждение, будто бы Александр Первый, граф Каподистрия и русский посол в Стамбуле граф Г. А. Строганов – «тайные вдохновители и организаторы этеристского движения».

Между тем у «Филики Этерия» были не только мнимые, но и подлинные основатели. Первая «Этерия», которую возглавлял Ригас Велестинлис, была обезглавлена, так и не набрав силы и не получив распространения в Греции. Иное дело вторая «Этерия», основание которой относится к 1814 году.

Оставшийся неизвестным автор, о принадлежности которого к греческой диаспоре России сомнений не имеется, описал победную эйфорию, царившую после окончания Отечественной войны 1812 года.

Зевеса лик светло сияет,
Бог встает и возглашает:
«Слава русским! – говоря. –
Только пусть высокомерность
и тщеславная надменность
в сердце русского царя
никогда не закрадется,
стражем мира на века –
угнетенных защищает
и закон распространяет
повсеместный навсегда…

Становилось ясным как Божий день, что Россия после кровопролитной и разорительной войны не сможет протянуть руку помощи единоверцам на Балканах. Однако никто из греков в ту пору не мог упрекнуть Россию в неизменном покровительстве православным христианам. Ни в одной стране так называемой цивилизованной Европы греки не имели ни настоящего приюта, ни подлинной свободы, ни дружеского участия, а тем более возможности поступить на государственную службу.