Позвони мне

– Опять двадцать пять, – завёлся с пол-оборота Чапай и едва сдержался, чтобы не вышвырнуть дьявольский мобильник в студёное озеро. – И далась же Вам эта златокудрая девка. Разве не противно за всеми подглядывать, как прыщавый мальчишка в замочную скважину. Уж на что непреклонен наш Фурманов и тот по праздникам новобранцам самоволки скощает, понимает, что всякому человеку полезно бывает иногда и расслабиться. Это только на небесах жизнь спокойна да благостна, а в дивизии с утра до ночи мечешься между чёртом и ладаном. Поди ещё разберись, где сподручней. От Вас, между прочим, никто ещё весточки не присылал, не выступил в роли свидетеля, а доверяться пустым обещаниям про безмятежную райскую жизнь, согласитесь, не совсем привлекательно. И есть она сладкая загробная жизнь или нет её вовсе, кем-то вилами по очень мутной воде для соблазна, а может, и в насмешку, написано. Вот покончим с беляками, шашку над койкой приколочу, детишек полный дом приживу, сам нянчить стану. Разве я не понимаю, что с законной женой миловаться положено. Всё наладится, дайте срок.

– Лучше бы ты с этими занятиями не откладывал, – участливо посоветовал Создатель. – Всего ведь не предусмотришь, не забывай любимую присказку бывалых казаков: «Человек предполагает, а жизнь копытом лягает». Постоянно предостерегаю тебя, чтобы не засиживался по ночам в штабе с молодыми девчатами. Не ровен час – под покровом темноты накроет противник, на том и закончатся все твои беспокойные мытарства между чёртом и ладаном. От нас возвернуться, в самом деле, не просто, но ведь силком мы к себе никого не затягиваем. Живите на Земле хоть тысячу лет, как при старом паромщике Ное. Удавалось же вашим далеким пращурам не торопиться к нам в гости.

– За Вашу заботу спасибо, Отче наш, – начал вежливо откланиваться Василий Иванович. – Только захватить меня врасплох, за здорово живёшь, у противника не получится. У меня дозоры в секретах стоят, из самых надёжных, самых отважных бойцов. Я с ними и собственной кровушки на полях сражений немало спустил. Всё одно мы первыми с беляками покончим, отправим их к Вам на последнее исповедание. Вот тогда и убедитесь, какая там нечисть, один к одному, как на подбор собралась. Премного благодарен, что меня грешного не забываете, однако время под горло берёт. Возле шалаша, небось, ординарец давно на докладе стоит. Не серчайте, на службу пора, негоже командиру примеры разгильдяйства бойцам подавать.

Откланявшись, по строгому чину Георгиевского кавалера, Чапай неторопливо опустил заметно разогревшийся от долгой беседы мобильный агрегат в глубокий карман галифе и в который раз обратил внимание на одно загадочное обстоятельство. Во время сеанса телефонной связи с Создателем комдив постоянно испытывал странное ощущение физической близости, явственное Его присутствие буквально на расстоянии вытянутой руки. Несколько раз даже ловил себя на внезапном желании протянуть руку и прикоснуться к собеседнику. Но лишь только мобильная связь обрывалась, таинственный абонент молниеносно удалялся куда-то в поднебесье. Вот эта иллюзия близости Создателя и иллюзия молниеносного Его устранения по какой-то ракетной траектории была настолько убедительной, что Чапай всякий раз обращал свой недоумевающий взор в бесконечную небесную даль.

На сей раз, по странному стечению непостижимых без хорошей выпивки обстоятельств, он увидел высоко над озером плавно скользящего молодого ястребка. Распластав упругое перо режущего воздух крыла, тот стерегуще высматривал прозрачные воды Разлива, готовый в любую секунду поразить подуставшего от праздника жизни обитателя древнего озера. Неожиданно шалая мысль посетила комдива: «Быть может, это и есть преображенный Создатель, от такого штукаря чего угодно дождёшься».

Глядя не отрываясь на парящего ястребка, Василий Иванович легко, словно юнец, соскочил с ольховой коряги и, понятное дело, испытал глубокое удовлетворение от ощущения под ногами земной тверди. Хотел было подхватить походную бурку и направиться к командирскому шалашу, но остался верен строго заведённому распорядку и принялся выполнять инициативно возложенный на себя комплекс физических упражнений.

Он добросовестно проделал знакомые каждому физкультурнику круговые вращения рук, совершил глубокие поясные наклоны. Потом по-молодецки, будто скачущий мячик, преодолел череду упругих приседаний, наслаждаясь тугим скрипом хромовых трофейных сапог. И в довершение привычным рывком оголил навострённую шашку, сделал несколько с присвистом атакующих махов и лихо вогнал в ножны клинок. Только после окончания всех добровольно принятых на себя физических нагрузок комдив накинул каракулевую бурку и стремительно направился вверх по откосу, к известному всей дивизии чапаевскому шалашу.

Горящих и неотложных забот впереди предстояло бесконечное множество. Ещё не все распоряжения командира оставались должным образом принятыми к исполнению в связи с предстоящим генеральным сражением. Ещё планировали с Фурмановым объехать передовые эскадроны, провести партийные собрания, настроить личный состав на решительный, революционный лад. Да и с ординарцем предстоял тяжёлый, нелицеприятный разговор: надо же, наконец, положить предел его безрассудству, иначе и себя, и, чего доброго, самого Чапая под трибунал подведёт.

Глава вторая

На широкой лесной поляне, обрамлённой стеною вековых деревьев, под всеми парами кипела по-военному походная жизнь. Прямо против входа в командирский шалаш, на расстоянии не более десятка шагов, за большим, в три обхвата, дубовым пеньком, окружённым тесовыми лавками, суетился над разогретым самоваром чапаевский денщик. Долговязый, охламонского вида детина в вылинявшей гимнастерке что-то сварливо бормотал себе под нос, остужая резкими помахиваниями припёкшиеся ладони.

В ряду всевозможных отличительных несуразностей, характеризующих экзотическую натуру денщика по прозвищу Кашкет, самым неоспоримым его достоинством было умение залихватски играть на трёхструнной балалайке. Ещё не придумали на свете такой музыкальной мелодии, которую балалаечник не способен был изобразить с первого наигрыша, в самом виртуозном разрешении. Лишь только за эту незаурядную способность Чапай делал ощутимые поблажки Кашкету, на многое закрывал глаза. Хорошо бывает после жаркого боя ополоснуться нагишом в древнем озере, согреться у костра и послушать вечерком задушевное треньканье балалаечных наигрышей. На правой руке денщика, в результате ранения, отсутствовал большой и указательный палец, но оставшиеся три, в компании с тремя посеребренными струнами, с лихвой замещали малый симфонический оркестр.

Здесь же, у импровизированного кабинетного стола, то бишь командирского пенька, забавлялся приблудившейся собачонкой боевой товарищ комдива и бесстрашный сорвиголова ординарец Петька Чаплыгин. Между прочим, почтительно величаемый в дивизии Петро Елисеевич. Он подманивал псинку кусочком белоснежного рафинада, добродушно желая приобщить её с помощью сладкой жизни к цирковому искусству. Собачонка дерзко вскакивала на дрожащие задние лапки, но сразу же теряла неустойчивое равновесие и с визгом опрокидывалась на спину, чем приводила в неописуемый восторг здоровенного красноармейца. Ординарец был живым воплощением четвёртого богатыря, лишь по забывчивости художника не запечатлённого на любимой в народе картине, традиционно украшающей вокзальные буфеты и дворцы культурного просвещения.

При виде сосредоточенного, приближающегося наступательным шагом комдива в распахнутой бурке на Петькиной по-детски бесхитростной физиономии засветилась счастливая улыбка, отвечающая состоянию «жизнь удалась». Возникало полное впечатление, что ординарец готов раствориться в отеческих объятиях легендарного командира. Тем не менее без лишней фамильярности боец выструнился в неподвижной стойке и сделал под козырёк, демонстрируя готовность тотчас приступить к выполнению любого, самого рискового задания.

– Докладывай, герой, как ночевала дивизия? – без долгих предисловий поинтересовался комдив, по-петушиному выпячивая грудь перед габаритами сияющего молодца.

В ожидании ответа Василий Иванович сбросил за спину, прямо на росную ещё траву, походную бурку. Ловко захватил в обе руки потёртый до бронзовых залысин бинокль и начал рассматривать верхушки ближайших сосен.

То, что Чапай начинал разговор в деловом командирском тоне да ещё с приставленным к глазу биноклем, было недобрым знаком – об этом знал любой красноармеец доблестной дивизии. В данном случае Василию Ивановичу сделалось доподлинно известно, что ординарца в расположении ночью не было. Самовольная отлучка за пределы контролируемой территории являлась грубейшим нарушением воинского устава, фактически прямым отступлением от присяги.

Кашкет ещё с вечера стуканул командиру, что Петруха втихаря мотался за линию фронта, чтобы сменять у знакомого беляка за четыре трофейные гранаты золотое колечко для своей обожаемой невесты, пулемётчицы Анки. По закону военного времени, дело следовало без промедления пускать в трибунал, и вопрос этот всю прошедшую ночь не на шутку тревожил комдива. Но вылазка была точно геройской, не в смысле потери четырёх гранат, при очевидной нехватке огневых средств, а в смысле добычи подарка для любимой подруги. К тому же Петька не единожды своей боевой отвагой сохранял Чапаеву жизнь и, что самое важное, крепко умел держать язык за зубами. А уж это по революционным временам сразу тянуло на пару «Георгиев». Поэтому Василий Иванович отставил бинокль, пристально посмотрел ординарцу в источающие безмерную радость глаза и задал прямой, как хлопок карабина, вопрос.

– Сам покажешь колечко или дуру станешь ломать? – предельно недвусмысленно поинтересовался Чапай. И перевёл внимание на пройдоху Кашкета, который с показной бережливостью отряхивал с походной командирской бурки приставшие листочки и веточки.

Новость, надо прямо сказать, застала Петьку врасплох. Он даже в мыслях не допускал такой подлой засады, так как был абсолютно уверен, что операция прошла без сучка без задоринки. Если по-честному, то беляком был двоюродный его брат, Митька. С ним прошло безмятежное деревенское детство, с ним делил беспокойную молодость, и дружба эта никогда не терялась. При всей беспощадности гражданской войны, братья так и не научились видеть друг друга сквозь крестовины прицелов стрелковых оружий. Не было серьёзных причин, да и здравого смысла, разрушать годами скреплённую, живую кровную связь.

Не отыскать в целой округе более удачливого конокрада, чем Петькин двоюродный брат, поэтому они сообща частенько обстряпывали гривастые сделки. Не единожды братан втихаря наведывался в расположение чапаевской дивизии. Мог заявиться к Петьке просто на чай, но более всего для совершения доходных комбинаций. Две недели назад Митька не преминул поздравить с днём рождения сердечную зазнобушку почитаемого брата, пулемётчицу Анку. Заявился с роскошным подарком, в виде хрустящего кавалерийского седла чудесной английской работы, в заплечном солдатском мешке, и на обратном пути едва не угодил к чапаевцам в плен. Выручила горячая, из-под белого штабного офицера уведённая лошадь.

Как бы там ни было, но, после короткого замешательства, Петька всё одно озарился добродушной улыбкой и небрежно достал из верхнего кармана не по чину дорогой гимнастёрки злополучный трофей.

– А чего здесь таиться, можно не только взглянуть, а даже примерить. Я же не потянул его у своих боевых товарищей, – с нарочитой беспечностью предъявил на открытой ладони золотой перстенёк ординарец.

Чапаев мельком взглянул на сверкнувший трофей и, подчеркнуто, всем своим видом выражая презрение к золотой безделушке, кивком головы указал на центральный пенёк.

– Присаживайся, герой, давай почаёвничаем, – скорее приказал, нежели предложил командир. – Не хотелось разговаривать с тобой как с предателем революции, всё-таки не такого ординарца мне мечталось иметь при себе. Не знаю, как дальше службу нести получится, видно не судьба рука об руку завершать великое пролетарское дело. Теряем людей, и более всего бывает досадно, что не только в бою.

Кашкет особенно старательно орудовал за командирским пеньком с дымящимся самоваром, по-звериному ощущая нашкодившей шкурой, что парочки крепких зуботычин ему не миновать – и это при самом фартовом раскладе. О тяжести Петькиного свинцового кулака он знал не понаслышке, врождённая шельмоватость регулярно способствовала напоминанию его убедительного веса. Поэтому денщик предусмотрительно поставил для ординарца лучшую, почти без замятин походную кружку. Вопреки заведённому правилу, ближе, чем к комдиву, пододвинул к Петьке туесок с рафинадом и сушками. Василий Иванович, щуря глаз, хитро наблюдал всю эту застольную дипломатию и перво-наперво предупредил кулачного забияку, чтобы тот попридержал свой воинственный пыл.

– Тронешь Кашкета – лично спрошу, – коротко заявил, будто отрезал, Чапай. – Он правильно поступил, не осрамил, не уронил чести своего командира. Тебе разве неведомо, что нынче беляки по обоим берегам Урала свирепствуют. В любую минуту могут начаться военные действия, а мой личный ординарец болтается самовольно за линией фронта, чай распивает с противником. Ты, дуралей, не только себя, но и Чапая под трибунал готов подвести, всю дивизию способен из-за каких-то бабских капризов в два счёта продать. Тебе что же, Анкина юбка дороже нашей воинской славы? Может, ты и знамя дивизии на какую-нибудь золотую цацку махнёшь? Давай, доступ в штаб круглосуточно командирскому ординарцу открыт, тащи своему беляку боевое знамя, обагрённое кровью погибших товарищей.

– Ну какой из него беляк, – начал со всей непосредственностью защищаться попавший в переплёт ординарец, внешним видом не проявляя никаких признаков душевного беспокойства. – Это же Митька, брательник двоюродный мой. Я же никогда не скрывал своего к нему отношения, Василий Иванович. Кабы не больная мамаша на его холостяцких руках, он давно бы к нам в дивизию перебег. И потом кони у капелевцев больно уж ладные, Митька не может без заработков оставаться. Вы думаете, ваш вороной Вулкан, гордость дивизии, откуда в штабной конюшне по весне оказался? Брательника заслуга, по моей просьбе, как для себя самого подбирал.

У командира, после такого дичайшего откровения ординарца, в приступе гнева затрясся подбородок, бешеной кровью налились и без того огневые глаза. Он даже привстал над скамейкой, как готовящийся к атаке чёрный коршун.

– Так ты что же, подлец, выходит, Чапаю белогвардейскую кобылу подсунул? То-то вижу, она к офицерским аллюрам приучена. Да я с тебя за такую подлянку не просто шкуру, а все жилы спущу, не приму в расчёт никакие заслуги, даже боевые ранения. Вот тебе бабушка и Юрьев день, вот и оказался Чапай во вражеском окружении, не надо даже никаких войсковых операций для этого заморачивать.

– Добрый конь, командир, у него под хвостом белое знамя не намалёвано, – ничуть не смущаясь приступов гнева Чапая, парировал Петька. – Службу исправно несёт, копытами огонь вышибает. Навряд ли и Фрунзе таким скакуном перед строем похвалится. Я только не совсем понимаю, мы будем сейчас происхождением трофейных коней заниматься или золотому перстеньку по справедливости ладу дадим?

– Ты давай не юродствуй, со всем разберёмся, – пообещал, немного угомонившись, оседающий на скамейку комдив. – По порядку рассказывай, для чего и каким манером завладел золотой побрякушкой на вражеской стороне?

– Скажите, Василий Иванович, разве я не имею права своей невесте для свадьбы подарок добыть? – в свою очередь поставил вопрос ординарец. – Или прикажете ей под венец в красную косынку от товарища Фурманова вырядиться? За нашими девками и так скоро начнут бугаи по деревне гоняться, всю дивизию красными тряпками занавесили, живём, как на ярмарке. Надоело, командир, должна же быть хоть какая-то нормальная жизнь. У меня от крови багряной кошмары по ночам приключаются, только красной косынки на собственной подруге для полной комплектации недостает.

Чапаев нервно выскочил из-за стола, пнул сапогом некстати подвернувшуюся собачонку и вплотную подошел к сидящему на скамье ординарцу. Тяжело, очень недобро посмотрел ему в ясные очи и негромко процедил сквозь зубы:

– Ты, недотёпа, Фурманова не тревожь, попридержи на поворотах копыта, в контрразведке таким губошлёпам лихо рога заворачивают. И запомни: красный цвет – это знамя нашего пролетарского гнева, нашей революционной кровушки. Ничего худого с твоей Анкой не сделается, если под венец в красную косынку советской невесты нарядится. Кому, как не вам, ближайшим помощникам командира дивизии, подавать молодым бойцам пример пролетарского гнева и верности трудовому народу. Чай не великая барыня, за будь здоров может и без золотых бубенцов обойтись, не за ради них мы жизни свои в бою не щадим, не для этого революцию мировую затеяли.

В незавидном положении оказался бедолага Кашкет, сделавшись невольным участником обретающей политическую окраску свары. По правилам революционного жанра, следовало хотя бы кивать головой в знак солидарности с патриотической речью комдива. Но Петькин тяжёлый кулак, начинавший заметно сжиматься в кувалду на дубовой столешнице, не очень способствовал проявлению большевистского гнева.

– Насчёт барыни, это как для кого, – не сдавался настырный ординарец, – а для меня дорогая избранница – самая настоящая царица и есть, королева ни с кем несравненная. Имей на то власть, все сокровища мира, не раздумывая, возложил бы к её точёным ногам и всё одно оказалось бы мало. Вы или не были молоды, Василий Иванович, или никогда никого не любили? Да нет для меня в целом свете женщины краше, желанней, чем Аннушка, и почему это я не имею права подарить ей по случаю свадьбы золотое кольцо? Как хотите, так и понимайте, готов пойти под любой трибунал, не сбегу, по заслугам понесу наказание.

Петька неожиданно для себя самого вспомнил, как ещё в школе уважаемая всеми учительница рассказывала про влюблённых Ромео с Джульеттой и какое это несказанное удовольствие – умереть за великую любовь. Ему даже самому захотелось, чтобы его расстреляли, но обязательно в жарких объятиях подруги и чтобы долго потом можно было смотреть, как она рыдает, как сокрушается над его бездыханным телом и в отчаянии отправляется следом за ним. Правда, куда и зачем отправляется, было как-то не очень понятно. Может, даже на небеса, однако всего лучше, если в большую скирду пахучего приуральского сена.

– Может, ты и прав, чёрт тебя знает, – засомневался комдив, – может, мы и воюем за то, чтобы могли своим любимым самые дорогие подарки дарить. Только не надо мне пудрить мозги, я пока ещё в состоянии видеть разницу между вечерней зарёй и бараньими яйцами. Одно дело подарки невестам преподносить, другое дело – с противником в дружбе якшаться. Если каждый начнёт между белыми и красными по линии фронта скакать, по своему усмотрению на чай к кому попадя вечерком заворачивать, вся дивизия в балаган превратится. Мы люди военные, присягу перед лицом боевых товарищей давали не для того, чтобы анархию в строю разводить, война таких клоунов быстро приструнивает. Наказание понесёшь по всей строгости, чтобы впредь неповадно было. Я умею быть добрым товарищем, но и командиром строгим не забываю перед знаменем революции быть.

Самым крупным специалистом по части золотых и серебряных дел среди всего личного состава заслуженно считался проныра Кашкет. Вокруг него, как мухи вокруг варенья, постоянно крутились какие-нибудь дорогие вещицы. Однажды в отбитом у беляков офицерском обозе чапаевский денщик откопал старый валенок, доверху набитый ювелирными украшениями. То был знатный трофей, в награду за который сам товарищ Фрунзе подогнал в пулемётную роту три новеньких, ещё ни разу не бывших в употреблении «максима» и пару чистокровных донских рысаков. Кони, признаться, каким-то загадочным образом по-шустрому слиняли из тёплой конюшни. Главный лошадиный доктор, кавалер бесконечных заслуг перед именем мировой революции, некто Коценбаум Александр Соломонович, не уставал повторять, что зверюги обожрались некачественной соломы и в одночасье скопытились от сильного вздутия. Однако не знающие устали красавцы-пулемёты и по сей день исправно несли военную службу.

После истории с обозным валенком малая толика золотишка всё-таки просочилась в ряды красноармейцев. Время от времени то один, то другой предприимчивый боец выставлял на продажу или обмен дорогие безделицы. Денщик, несмотря на голодное военное время, заметно округлился мордой и сделался ещё больше ленив и беспечен. Не случайно молва утверждает, что «кому война, а кому и мать по всей форме родная».

Когда страсти за центральным пеньком чуток поутихли, доблестные стражи революции всё-таки принялись за утренний чай. Василий Иванович, перекатывая в ладонях горячую кружку, несколько раз не удержался и взглянул на злополучное золотое колечко, лучистым сверканием деликатно украшавшее Петькин крайний, самый маленький, палец. Неожиданно Чапай резко отставил недопитую кружку и предложил потягивающему липовый взвар ординарцу:

– Дай Кашкету взглянуть на невестин подарок, пускай разберётся, он хоть стоит твоих неприятностей. По мне, и дюжиной таких перстеньков не перевесишь позор, не смягчишь неизбежное теперь наказание. Удивил ты меня, по-предательски, со спины рубанул.

Враз преобразившийся корифей золотых и серебряных дел, всё ещё пряча шкодливый глаз, по-деловому принял из Петькиных тяжёлых ручищ искрящийся драгоценным сиянием золотой перстенёк. Денщик с важным видом заправского профессионала испытал изделие на вес, сначала в одной, потом в другой руке, и одобрительно кивнул головой. На зуб брать не стал. Долго и медленно, большей частью для фасона, вертел колечко со всех сторон, то приближая, то удаляя от глаз. Порой с таинственным видом отводил взгляд в сторону и, наконец, вернул изделие законному владельцу.

– Чего тянешь, дубина, докладывай, – вспыхнул от нетерпения ёрзающий на скамейке комдив.

Кашкет, не теряя достоинства крупного специалиста, сделал несколько мелких глотков горячего взвара, как оказалось только лишь для того, чтобы потрепать по спинке вертящуюся у ног блохастую собачонку. После чего ещё для солидности поразмышлял о чём-то своём, ухмыльнулся и, обращаясь непосредственно к командиру, огласил свой непреклонный вердикт:

– Так себе вещица, Василий Иванович, она хоть и золотая, из червонного материала сварганена, но стеклярус цены невысокой. Больно на американские фортели смахивает, в германскую кампанию частенько попадались такие штуковины. Не желаю никого обидеть, но, по мне, гораздо полезней было бы гранаты для военных баталий в дивизии сохранить. Хотя, когда речь идет о сердечной зазнобе, трудно бывает и разобрать, что на самом деле дороже.

У Чапая от результатов экспертизы майским днём заиграло на сердце. Нет слов, жалко, конечно, разрывных трофейных гранат, но всё же это гораздо приятней, нежели бы в пользу Петьки сложилась удача. Он всегда тайно и ревностно завидовал молодцеватому ординарцу. Завидовал его холостяцкой беспечности, да что греха таить, был очень неравнодушен к пылкой красавице Анке. Будь он хоть чуток по-моложе да не имей на руках законной семьи, ни за что не уступил бы сопернику молодуху.

Петька скорчил недовольную физиономию, подбросил золотой перстенёк на ладони словно орлянку и картинно опустил в верхний карман гимнастёрки. Так же спокойно допил липовый взвар, а остатки небрежно выплеснул через плечо. Его мучил один только нерешённый вопрос: «Стоит ли посвящать командира в исключительную биографию дорогого колечка или скрыть от греха подальше. Всё-таки что ни говори, но у вещицы родословная знатная, за такой, если слух просочится, по всему свету гоняться начнут, вместе с руками оттяпают. Не Кашкету, гадёнышу, сопли размазывать о моём трофее, даже не подозревает, скотина, что за ценность побывала в его шаромыжных руках». И ординарец, не терпящим возражения тоном, с презрением огласил свой, не менее суровый, вердикт:

– Много понимаешь, ишак, тебе только кобылам под зад заглядывать, под хвостом золотые червонцы искать. Неужели вы всерьёз доверяете этому фармазону, Василий Иванович, он же в ювелирных делах такой же знаток, как я в китайской грамматике. Ничего, дайте срок, уж я-то не поленюсь, натаскаю гадёныша в сокровищах разбираться, на всю жизнь за чужой спиной не схоронится, а память у меня крепкая, ещё поквитаемся.

– И чего ты, дуралей, ерепенишься, я денщику доверяю всецело, – выступил на защиту Кашкета повеселевший Чапай и даже дружески похлопал по плечу ординарца. – Он в этом деле толк понимает. Разве забыл, кто пудовый клад в отбитом белогвардейском обозе разворошил? Для всех это был просто валенок, а Кашкет, не будь дураком, сразу просёк, в чём секрет, и обнаружил вражеский схрон. Тебе бы самому у него чуток подковаться, тогда, глядишь, в следующий раз половчее окажешься. Сердцем чую, придётся повторно к беляку вылазку уже для возврата имущества делать. Мало того что военную присягу нарушил, ещё и в дураках оказался. Продул по всем фронтам противнику, все позиции просвистал. Видно зря при себе в ординарцах держу, так можно и до конюха дослужиться. Говорю же, теряю друзей, и не только в бою, от этого на душе сиротливо становится.