Исчезнувшее свидетельство

Мой ответ вполне удовлетворил ее.

– Вот и замечательно, – произнесла она таким тоном, каким обычно заканчивают неприятный, обременительный разговор. – Собственно, я хотела побеседовать с вами совсем о другом. Если бы вы не пришли, я бы вам все равно позвонила… О том, что вы сообщили мне в прошлый раз, я рассказала сотрудницам нашего отдела. И тут выяснилась одна интересная деталь, опять-таки связанная с акварелью с видом усадьбы Мусина-Пушкина. Около года тому назад, сразу после открытия посвященной «Слову» экспозиции, в музей пришел какой-то старик. Я в то время отсутствовала, была в командировке в Москве. Осмотрев экспозицию, он обратился к женщине, работавшей у нас тогда старшим научным сотрудником, и сделал ряд замечаний. В частности, посоветовал следующее: если мы не имеем подлинной акварели с видом усадьбы Мусина-Пушкина в Иловне, то лучше, чем вешать плохонькую копию, поместить в экспозиции номер журнала, в котором была напечатана гравюра, сделанная с этой акварели.

– Копия мне тоже не понравилась, среди других экспонатов она выглядит неестественно. Вы не находите?

– Совершенно согласна с вами! Я это заявила еще при подготовке экспозиции, но к моему мнению не прислушались. Кстати, на включении в экспозицию копии настояла та самая сотрудница, к которой подходил этот старик.

– Странно, почему она вдруг проявила такую настойчивость? Мне, неспециалисту, и то видно, что журнальная репродукция была бы здесь уместней.

– Видите ли, в чем тут дело… – замялась Лидия Сергеевна. – Ее муж – художник. Он и сделал копию.

Лидия Сергеевна призналась в этом с таким виноватым видом, словно речь шла о ее собственном муже, которому она устроила протекцию. И я воздержался от комментариев, поинтересовавшись, что же произошло дальше.

– Нашей сотруднице спокойно выслушать бы посетителя, а она обиделась, стала говорить с ним на повышенных тонах. Старичок тоже оказался с характером и заявил, что при таком отношении к советам посетителей настоящего музейного работника из нее не получится. Ну, она после этого еще пуще завелась. Кончилось тем, что старик произнес в сердцах: «Хотел вам ценный подарок сделать, который украсил бы вашу экспозицию, а теперь ноги моей у вас больше не будет».

– Ваша сотрудница не спросила у него, что он имел в виду?

– Старик сам показал на копию с видом усадьбы Мусина-Пушкина в Иловне и обронил, прежде чем уйти: «У вас висит никудышная копия, а у меня дома хранится подлинник, с которого была сделана журнальная репродукция!»

– Откуда вы узнали об этом случае? Рассказала та женщина?

– При ее самолюбии она ни за что бы не сообщила такое. Но их разговор слышала другая наша сотрудница, которая только сегодня и вспомнила его. А та женщина, поругавшаяся со стариком, вскоре ушла от нас, потом и вовсе уехала из Ярославля в Москву, сейчас работает экскурсоводом в Третьяковской галерее.

На всякий случай я попросил Лидию Сергеевну назвать мне имя и фамилию женщины, что она и сделала.

– Редко, но среди музейных сотрудников попадаются и такие, которые свое дело совершенно не любят. Эта женщина – одна из них, потому и не задержалась в нашем отделе. Но темный след после себя оставила. Я не сомневаюсь, что человек, приславший вам акварель, и тот старик, с которым она поругалась, – одно и то же лицо.

Здесь я был целиком согласен с Лидией Сергеевной, однако осталось подозрение, что акварель, которую я принес в музей, тоже копия, только более умело исполненная. Лидия Сергеевна отвергла его моментально и решительно:

– Исключено! Я уже показывала вашу акварель специалистам, и они единодушно признали ее подлинность. Но с ней связана еще одна загадка, которую я никак не могу разрешить… – Лидия Сергеевна замолчала, рассеянно постукивая по столу пальцами.

– Загадка? – насторожился я – это слово с детства действовало на меня завораживающе. – В чем же она состоит? Может, попытаемся разгадать ее вместе?

– Я сама хотела предложить вам это. Хорошо, что вы зашли к нам. Подождите, я скоро вернусь. – И Лидия Сергеевна покинула кабинет.

Чем дольше я общался с этой тихой, скромной женщиной, тем большую симпатию испытывал к ней. Она была уже в годах, в ее пепельных, коротко остриженных волосах пробивалась, хотя и не очень заметно, седина, но во внешности и в поведении оставалось что-то неподвластное возрасту (наверное, ее непосредственность), а в задумчивых глазах по-прежнему светилось любопытство молодости.

Мне было известно: в музейных кругах Лидию Сергеевну считали серьезным и опытным исследователем «Слова о полку Игореве». Однако со всеми, начиная от рядовых экскурсантов и кончая маститыми учеными, она вела себя так, что тем и другим казалась, вероятно, обыкновенной школьной учительницей, самозабвенно и преданно влюбленной в древнее произведение.

Совершенно разные люди – Окладин и Пташников – были на удивление единодушны, когда речь заходила о Лидии Сергеевне, – оба относились к ней с огромным уважением. При этом сама Лидия Сергеевна никогда не делала никаких попыток обратить на себя внимание, блеснуть своими обширными знаниями. Больше того, как это только что случилось в разговоре со мной, она очень часто уходила в себя и забывала о человеке, с которым беседовала. Наверное, в других людях это качество вызывало бы у меня раздражение, но в Лидии Сергеевне оно казалось по-детски милым и простительным.

Вернувшись в кабинет, она положила на стол «мою» акварюль и растрепанный, с пожелтевшими от времени страницами журнал – тот самый, в котором была напечатана гравюра, сделанная с акварюли, изображавшей усадьбу Мусина-Пушкина в Иловне.

– Сравните эти рисунки между собой. Вы не находите здесь одну странность?

Я положил рисунки рядом, один над другим, и убедился, что гравюра сделана именно с этой акварели, причем с фотографической, удивительной точностью: на ней тщательно, скрупулезно был прорисован каждый листочек деревьев, окружавших здание, каждый блик на его фасаде, все, даже самые мелкие детали и особенности плывущих в небе кучевых облаков. Гравер не оставил своего имени, но, несомненно, это был настоящий мастер. Так же не было известно и имя художника, нарисовавшего акварель, из чего Лидия Сергеевна сделал осторожное предположение, что это крепостной художник графа Мусина-Пушкина, обладавший ярким и оригинальным талантом.

Но о какой странности говорила Лидия Сергеевна?

Я так долго всматривался в акварель и журнальную репродукцию, что у меня зарябило в глазах, однако никакой «странности» не нашел, в чем признался Лидии Сергеевне.

Бледные губы женщины тронула довольная улыбка:

– Не расстраивайтесь, мне целый час потребовался, чтобы найти здесь одно маленькое несоответствие. Что-то неладное я почувствовала сразу, как только увидела вашу акварель, но в чем тут дело – сама себе объяснить не могла. Посмотрите сначала на акварель. Видите на боковой стороне здания, на третьем этаже, окна? Пересчитайте их. А теперь взгляните на гравюру.

– Одного окна не хватает! Последнего, углового! – воскликнул я, удивившись, что сразу не заметил этого отступления. Впрочем, найти его было не так-то и легко – на акварели оно было едва прорисовано. И тут же мне в голову пришла другая мысль: – А может, гравер просто ошибся и никакой загадки здесь нет и в помине?

– Вы же сами убедились, что он, работая над гравюрой, проявил прямо-таки фотографическую точность.

Я вынужден был согласиться с Лидией Сергеевной:

– Да, вы правы… Но я не понимаю, какой вывод можно извлечь из этого?

– Давайте рассуждать вместе. Ясно, что гравюра в журнале сделана именно с акварели. Это подтвердили и специалисты, к которым я обращалась за помощью: они наложили фотографию с акварели на фотографию с гравюры – и получили точное совпадение изображений. Отличие только в технике исполнения и в отсутствии на гравюре углового окна. Можно предположить, что автору гравюры было прямо заказано не рисовать этого окна.

– Но с какой целью?

– Здесь остается только гадать, поэтому сначала лучше рассмотрим второе предположение: гравюра рисовалась с акварели в самой усадьбе Мусина-Пушкина; художник, пересчитав окна на боковой стороне третьего этажа, убедился, что на акварели одно окно лишнее, и убрал его.

– То есть, ошибся автор акварели? – уточнил я.

– А может, и не ошибся. Почему не предположить, что к тому времени, когда рисовали гравюру, это окно по какой-то причине было заложено?

– Но ведь это только предположение?

– Да, но потом я нашла ему подтверждение…

С этими словами Лидия Сергеевна раскрыла вложенный в журнал конверт и положила передо мной фотографию какого-то здания, в котором я не сразу узнал дом Мусина-Пушкина в Иловне – до того у него был жалкий, обшарпанный вид.

– Фотография сделана незадолго перед затоплением Иловны Рыбинским водохранилищем. До этого в здании размещалось сельскохозяйственное училище. Пересчитайте окна третьего этажа – и вы убедитесь, что автор гравюры нарисовал ровно столько окон, сколько их было накануне затопления.

Тщательно рассмотрев фотографию, я убедился, что Лидия Сергеевна права – в сравнении с акварелью одного окна на ней не хватало, вместо него в этой части здания была ровная стена без каких-либо намеков на окно.

– И все-таки я не понимаю, почему вы придаете такое большое значение этому окну? Ну заложили одно окно! Что же здесь особенного?

Лидия Сергеевна смутилась так, словно я уличил ее в чем-то предосудительном.

– Знаете, я и сама не могу объяснить себе, почему это лишнее окно на акварели не дает мне покоя, вроде бы такая мелочь… А с другой стороны, нельзя не учитывать, что, судя по датам, и акварель, и гравюра были нарисованы еще при жизни Мусина-Пушкина, с разницей в один год. Значит, окно было заложено по личному указанию графа. И еще одно красноречивое обстоятельство: поручая художнику сделать гравюру с акварели, Мусин-Пушкин распорядился не рисовать окно, которое было на акварели. Следовательно, он не хотел, чтобы об этом окне кто-либо знал. Рассуждаем дальше. Через какое-то время гравюра печатается в журнале, а акварель как бы исчезает – почти двести лет она нигде не упоминается, нигде не фигурирует. Где она хранилась все эти годы, в каком собрании? И вдруг столь же неожиданно, как исчезла, акварель опять появляется на свет!

– Действительно, в вашем изложении это выглядит загадочно, – согласился я с Лидией Сергеевной, но тут же добавил: – Хотя исчезновение акварели можно объяснить очень просто: она могла попасть в какое-нибудь частное собрание, где на нее просто не обращали особого внимания.

– Возможен и такой вариант, – кивнула Лидия Сергеевна. – Но мне все-таки представляется, что у акварели более сложная, более запутанная судьба. И связана она именно с заложенным окном. У меня такое ощущение, что к исчезновению акварели с глаз людских приложил руку сам Мусин-Пушкин…

Несколько секунд Лидия Сергеевна помолчала, а потом доверительно произнесла:

– У меня к этому человеку – особое чувство, словно мы с ним старые и близкие знакомые. По моему глубокому убеждению, его не понимали современники и несправедливо оценивает наше поколение, даже специалисты, которые изучают его жизнь и деятельность. Это был не чудаковатый меценат, как иногда его представляют, а серьезный, вдумчивый исследователь и замечательный коллекционер-труженик. Просто в его время отношение к коллекционированию было другое – снисходительное и легкомысленное, потому и коллекционеры представлялись людьми несерьезными, чуть ли не блаженными. Все это граф в полной мере испытал на себе…

В голосе Лидии Сергеевны прозвучала такая боль, словно она действительно вспоминала близкого человека, с которым была давно знакома.