Исчезнувшее свидетельство

Пташников словно угадал мои мысли и, жадно затянувшись папиросой, сказал:

– Люблю музеи – переходишь из зала в зал, как из столетия в столетие. Каждый экспонат – будто лесенка в глубину прошлого. И с каждым шагом все больше возникает загадок, версий. Взять «Слово о полку Игореве». С какой стороны ни посмотришь на его историю – сплошные вопросы: кто был автором, почему не находятся другие списки, каким образом «Слово» оказалось в Ярославле, как случилось, что в огне погиб единственный список? И что ни вопрос, то лишняя пища для скептиков, которые договорились до того, что объявили «Слово о полку Игореве» мистификацией, литературной подделкой. И больше всего достается Мусину-Пушкину, который нашел древний список. Вместо того чтобы воздать ему должное за все, что он сделал для русской культуры, в чем только его не обвиняют…

Бросив окурок в стоящую рядом урну, краевед раздраженно повторил:

– Надо же до чего договориться – объявить «Слово о полку Игореве» литературной мистификацией!.. Между прочим, наш старый знакомый Михаил Николаевич Окладин вроде бы разделяет это абсурдное предположение.

Последнее замечание краеведа удивило меня – за время знакомства с историком Окладиным я убедился, что обычно он защищает общепринятое, установившееся мнение. Пташников же, наоборот, – был больше склонен к неожиданным версиям, к ломке привычных взглядов на исторические события и даже на те исторические факты, которые ни у кого не вызывали сомнений. Выходило, что в случае со «Словом о полку Игореве» Окладин с Пташниковым как бы поменялись ролями.

Обрадовавшись, что краевед сам начал разговор об историке, я спросил, давно ли они виделись.

– Как-то он позвонил мне по одному краеведческому вопросу. Кстати, разговор коснулся «Слова», мы заспорили. Но разве это телефонный разговор?

Вспомнив только что увиденную экспозицию и все, что узнал от краеведа о необычной судьбе «Слова о полку Игореве», я согласился с ним. Вместе с тем тут же ожили прежние подозрения: не причастен ли Окладин к анонимному письму? С чего это вдруг он тоже заинтересовался «Словом»? Не слишком ли много совпадений?

– Если вы всерьез решили заняться историей «Слова о полку Игореве», надо обязательно встретиться с Окладиным, – сказал Пташников. – Мне давно хотелось, как говорится, скрестить с ним шпаги. Он придерживается одних взглядов на «Слово», я – других, вы беспристрастно зафиксируете их. Вот и посмотрим потом, чьи доводы убедительнее.

Конечно, я сразу же согласился с краеведом – ведь именно на это и нацелил меня автор анонимного письма. Кроме того, мне представилось заманчивым написать об истории находки и гибели списка «Слова» не просто повесть, а повесть-расследование. Участие в расследовании запутанной судьбы древнего списка краеведа Пташникова и не согласного с ним историка Окладина как нельзя лучше отвечало поставленной задаче – еще до начала расследования между ними уже наметилась конфликтная ситуация. А посещение книгохранительницы Спасо-Ярославского монастыря еще раз убедило меня, что история «Слова о полку Игореве» полна тайн и загадок.

В этот день трудно было догадаться, что не менее таинственными окажутся события, которые будут сопровождать наше расследование от начала до самого его конца.

Мне не терпелось как можно быстрее приступить к делу, и я предложил краеведу сегодня же навестить Окладина. Но тут меня ожидало разочарование.

– К сожалению, на этой неделе Михаил Николаевич, как он сказал, будет очень занят. Давайте дождемся субботы. Вы сейчас домой?… А я загляну в библиотеку музея, там обещали подобрать для меня кое-какие материалы…

Случай, на который я понадеялся, действительно помог мне.

Дождавшись, когда краевед скрылся в дверях библиотеки – одноэтажного здания, прижавшегося к монастырской стене, – я поднялся по лестнице в церковь Ярославских чудотворцев, пристроенную к Спасо-Преображенскому собору. Здесь был оборудован актовый зал, а за ним находился маленький, как клетушка, кабинет, где и работала Лидия Сергеевна. Каким-то чудом сюда втиснули четыре письменных стола, но мне повезло – кроме Лидии Сергеевны сейчас тут никого не было.

Еще при первой встрече с этой хрупкой худощавой женщиной я обратил внимание на постоянную задумчивость в ее глазах – словно она все время прислушивалась к своему внутреннему голосу. Как я заметил, такая отрешенность часто бывает у людей, увлеченных любимым делом и не забывающих о нем ни на минуту. Именно к такому типу людей и относилась Лидия Сергеевна.

Когда я напомнил ей, при каких обстоятельствах мы познакомились, а это случилось, как я уже говорил, во время поисков новгородских сокровищ, она улыбнулась и, пригласив меня сесть, сказала:

– Вероятно, вместе с неугомонным Иваном Алексеевичем вы опять пытаетесь разгадать какую-нибудь историческую загадку? А где же он?

– У него какие-то дела в музейной библиотеке. До этого мы вместе с ним осматривали вашу экспозицию. Но в данном случае, явившись к вам, я действую самостоятельно. Больше того, у меня к вам убедительная просьба не говорить Ивану Алексеевичу о причине моего визита.

– Весьма неожиданное вступление. Видимо, вы готовите Ивану Алексеевичу какой-то сюрприз?

– Не совсем так, хотя речь действительно идет о сюрпризе. Но этот сюрприз, если его можно так назвать, предназначен вашему музею, а точнее – вашей экспозиции, посвященной «Слову о полку Игореве»…

Я развернул оберточную бумагу и положил на стол перед Лидией Сергеевной акварель с видом усадьбы Мусина-Пушкина в Иловне. Реакция женщины была такой, какую, признаться, я и ожидал увидеть.

– Господи! – воскликнула она, не отводя от акварели восторженных глаз. – Откуда у вас эта прелесть?!

– Вы считаете, подлинник? – все-таки уточнил я, хотя и не сомневался в ответе.

– Конечно, ее надо показать более сведущим специалистам, но я убеждена – они подтвердят ее подлинность. Ведь вы, наверное, знаете – в нашем музее хранится лишь копия акварели, которую местный художник перерисовал с гравюры, напечатанной в одном старинном журнале. В статье, которую иллюстрировала гравюра, сообщалось, что акварель находится в имении Мусиных-Пушкиных в селе Иловна Мологского уезда Ярославской губернии. Выяснить, что стало с этой акварелью после революции, нам не удалось, и мы решили, что кто-нибудь из рода Мусиных-Пушкиных увез ее за границу. Слава богу, этого не случилось! – Лидия Сергеевна торопливо вынула из стола листок бумаги и приготовилась писать. – Ну, рассказывайте, каким образом она попала к вам.

– А рассказывать, собственно, нечего.

– Как нечего?!

– Эту акварель прислал мне какой-то старик, пожелавший остаться неизвестным, и попросил передать ее в музей. Вот и вся история.

Женщина смотрела на меня недоверчиво.

– Вы говорите, акварель прислал вам какой-то старик? А откуда вы знаете возраст этого человека?

– Я понял из письма: он жалуется на болезни, думает о скорой смерти. Да и весь стиль письма, вплоть до почерка, убедил меня, что его писал пожилой человек. А почему вы вдруг заинтересовались его возрастом?

Лидия Сергеевна ответила не сразу:

– Вспомнила одного посетителя музея, который как-то осматривал нашу экспозицию. В тот день я вела экскурсию. Когда закончила ее, он подвел меня к копии акварели с видом усадьбы Мусина-Пушкина в Иловне и спросил, известно ли нам, где находится ее оригинал. Когда я рассказала то, что сейчас сообщила вам, он поинтересовался, за какую цену музей купил бы оригинал акварели, если бы он вдруг нашелся. Я прикинула наши возможности и назвала приблизительную цену. Услышав мой ответ, тот человек был явно разочарован. Помню, он усмехнулся и сказал, что в таком случае вряд ли оригинал появится в нашем музее.

– Вы можете описать этого человека?

– Ему около сорока лет, рост – выше среднего: разговаривая с ним, мне приходилось задирать голову. Темные, глубоко посаженные глаза. Тонкие, нервные губы… Вот, пожалуй, и все, что запомнилось.

– Давно он был в музее?

– Месяца два назад. Я бы и вовсе его не вспомнила, если бы не акварель, которую вы принесли. Конечно, мы привлечем специалистов и они как следует проверят ее подлинность, но я не сомневаюсь – это не подделка. Но вот что странно. Если она принадлежала старику, который переслал ее вам, то при чем тут человек, разговаривавший со мной? Ведь он спрашивал меня о цене акварели таким тоном, словно она была у него в кармане. Может, этот старик ее похитил?

Я пожал плечами – такая мысль не приходила мне в голову.

– А почему он прислал акварель именно вам? Почему, если решил сделать такой щедрый подарок, не отправил ее сразу в музей? – Лидия Сергеевна подняла глаза на меня.

Трудно говорить неправду, когда тебе смотрят прямо в лицо, но мне ничего не оставалось, как схитрить:

– Этого я и сам не могу понять. Одно обещаю: как только хоть что-то прояснится, сразу вам сообщу.

Спускаясь с галереи собора, я увидел мужчину, который до этого вместе с нами осматривал посвященную «Слову» экспозицию. Сейчас миниатюрным фотоаппаратом он снимал позолоченные главы Спасо-Преображенского собора, при этом, что удивило меня, оставаясь в черных очках. Но тут же мои мысли опять вернулись к разговору с Лидией Сергеевной. Связанный по рукам просьбой автора анонимного письма, я не мог рассказать ей все начистоту, поэтому чувствовал себя неловко.

Глава третья. Вызов брошен!

Правильно говорят: «Ждать да догонять – хуже некуда». Меткость этой пословицы я в полной мере испытал на себе, дожидаясь встречи с Пташниковым и Окладиным. О том, что встреча состоится, краевед по телефону уведомил меня еще в тот день, когда мы с ним побывали в музее. На мой вопрос, сказал ли он Окладину, что мы решили расследовать историю находки и гибели списка «Слова о полку Игореве», Пташников заявил:

– Ваша идея, сами и объясняйте, почему она у вас вдруг возникла. По правде говоря, я этого до сих пор не понял, но чувствую, ваш интерес к «Слову» вызван какими-то конкретными обстоятельствами, о которых вы не нашли нужным сообщить. Но меня, повторяю, это предложение вполне устраивает. Думаю, и Михаил Николаевич не откажется принять участие в расследовании такого рода.

Разговор с Пташниковым с одной стороны успокоил меня, что задуманное расследование состоится, а с другой – насторожил: уж если доверчивый краевед подозревает, что мой интерес к «Слову» вызван какими-то особыми обстоятельствами, то рассудительный Окладин и подавно догадается об этом. Если, конечно, не сам он написал анонимное письмо с предложением заняться этим расследованием, – такой вариант я все еще не исключал, хотя и гнал его из головы. Скорее интуиция, чем рассудок, подсказывала мне, что старик-аноним – лицо реальное, и он действительно обладает какими-то уникальными материалами, связанными с историей «Слова о полку Игореве», – акварель с видом усадьбы Мусина-Пушкина в Иловне была тому многозначительным и красноречивым подтверждением. А если так, то я должен выполнить условие анонима и никому не рассказывать о его письме. Кто знает, возможно, по какому-то своему каналу, на существование которого он намекнул, ему стало бы известно, что я не выполнил его условия, и тогда он прервет переписку со мной. А теперь, после его письма и посещения музея, я заинтересовался историей «Слова» всерьез.

В субботу, когда в назначенное время я пришел к Окладину, Пташников был уже здесь. Увидев меня, он, приподнявшись из кресла, чтобы пожать мне руку, воскликнул:

– Наконец-то явились! Я уже хотел рассказать Михаилу Николаевичу, что за расследование вы предлагаете нам. Едва удержался.

– Опять, наверное, что-нибудь необычное, связанное с убийством или покушением, – скупо улыбнулся Окладин, как всегда подтянутый, сдержанный и ироничный.

– Нет, на этот раз речь пойдет не о преступлении, – успокоил его краевед. – Но тоже о тайне, и очень древней – ей уже больше восьмисот лет.