Психология проблемного детства

Существующий порядок поддерживается юридическими институтами – совокупностью норм, заключающих однородное содержание и определяющих однородные отношения, в отличие от среды, где право – «инструмент подавления в руках победившего», а «в политике важнее люди, а не аргументы».

Такой шаг обеспечил непрерывный прогресс на многие века, так как человек раскрепощенный, постепенно освобождаясь от пресловутого страха свободы, оказался способен воспринять производственные отношения на качественно новом уровне. О мотивах далеких предков в наши дни судить трудно. Но наблюдая за тем, каких усилий стоит современным авторитарным режимам перестроиться на демократические рельсы, можно полагать, что примерно тысячу лет назад от удобного и привычного крепостного права пришлось отказаться под давлением весьма существенных проблем. Так, защищая «священное право частной собственности», крестоносцы не только очистили территорию, но и отменили крепостное право всюду, до каких пределов дошли. И там оно больше никогда не возобновлялось. Путь от человека общинного к человеку свободному занял несколько веков и проходил сквозь войны, тянувшиеся то тридцать, а то и сто лет. Опыт революций и мировых войн ХХ века, несомненным результатом которых в конечном счете оказалось только падение авторитарных режимов и наступление демократии в странах, потерпевших поражение, не оставляют в этом никаких сомнений.

Пройти в своем развитии путь от общинной зависимости, которая «гнула, ломала и калечила личность», к свободе без социальных гарантий помогла семья. Возникнув как «разрушитель общины», она взяла на себя три основные функции. Как хозяйствующий субъект она олицетворяет «семейно-захватнический порядок» (Ф. Энгельс). «Общинные и частно-семейные отношения – подчеркивал К.Р. Качоровский – находятся в состоянии конфликта. Преобладание одного из них является результатом естественно-экономических причин или отношения к этому вопросу со стороны властей. Если последние не содействуют частной собственности, то общинное начало преобладает. Если семейное начало получает приоритет, имущество (в первую очередь земля) захватывается бессрочно, то есть переходит по наследству, а государство переходит от сбора дани с общины к разверстке подати на конкретные семьи. Со своей стороны семья старается захватить в прочное владение наделы и закрепить свое право на имущество».

Естественно, будучи самостоятельной в материальном отношении, семья выступает и в роли социальной единицы – объединения людей, за которым признается право самостоятельно регулировать внутренние отношения и нести коллективную ответственность по обязательствам или за проступки своих членов.

Хозяйственная и социальная автономия определяет стиль отношений в семье как группе общения. Цементирующим фактором здесь выступает ответственность за тех, кого считают своими членами. И понятно, что в так называемой большой семье с множеством косвенных родственных связей привязанности распределяются неравномерно. Ктому же эмоциональный климат, где любовь соседствует с пресловутым «длинным перечнем взаимных слез, упреков и обид», дополнительно усложняет тему. Тем не менее, именно психологическое единство удерживает семейные традиции в обстоятельствах, когда власти манипулируют хозяйственной и социальной независимостью в политических или идеологических интересах.

Схематично семейные ценности психологического порядка можно представить следующим образом:

• семья ценится людьми как гарант их социальной приемлемости;

• член семьи может безопасно обнаруживать свои статусные установки в уверенности, что его примут таким, как есть;

• на социальную поддержку можно рассчитывать даже на фоне неприязненных отношений;

• чувство долга перед предками и потомками присуще всей родне;

• конфликты в пространстве допускаемой делинквентности разрешаются без участия властей;

• поддержание неискренних ритуалов (ролей-функций) воспринимается как тягостная необходимость;

• лишение сострадания выступает как карательная мера.

Таковы общие контуры, присущие любому цивилизованному обществу. Но у каждого народа семья выполняет еще и своеобразную историческую миссию, от которой зависит ее роль и значение в укладе жизни. В европейской модели цивилизации она была основой феодального строя на протяжении многих веков, пока простые люди в обыденной жизни привыкали не бояться свободы нравственного выбора. Как писал А.С. Пушкин, «Россия никогда не имела ничего общего с остальной Европой, и история ее требует другой мысли и формулы, как мысли и формулы, выведенные из истории христианского Запада. Феодализма у нас не было и тем хуже. Феодализм – частность, аристократия – общность. Феодальное семейство одно. Бояре жили при дворе княжеском, не укрепляя своих поместий, не подавая помощи городам, не враждуя против королей. Но они были вместе, считались старшинством, об их правах заботились придворные товарищи, Великие князья не имели необходимости соединяться с народом, чтобы их усмирить».

В то же время американцы в своем стремлении догнать Европу в психологическом отношении сделали ставку именно на семью. Ей предоставили столько свободы, что на европейцев это производило отталкивающее впечатление (не говоря уже о России, где А.С. Пушкин писал, что никому из критиков существующих порядков не заказано уехать в Америку, где человек с ружьем наглядно покажет, чем отличается гнет самодержавия от принятой там свободы). Американцы быстро переболели средневековыми проблемами и к ХХ веку подошли с народом, готовым приять условия, которые диктует человеку система. И вместе с европейской культурой вступили в фазу, когда семья стала утрачивать прежнее значение. Ф. Фукуяма откликнулся на такие перемены известнейшими социологическими работами, само название которых говорит за себя – «Конец истории» и «Великий разрыв». «В США отношение числа детей, рожденных незамужними женщинами, к числу новорожденных в полноценных семьях подскочило с менее чем 5 % в 1943 г. до 31 % в 1993 г. В наиболее бедных районах очень редко можно встретить ребенка, отец которого был бы мужем матери. В Швеции количество заключенных браков так низко (3,6 на 1000 населения), а количество сожителей так велико (30 % всех пар, что можно утверждать: институт брака переживает долговременный упадок».

В нашей стране семья многие века продолжала оставаться внутри общины практически вплоть до 1917 г. (здесь необходимо заметить, что Российская империя в этом отношении была неоднородна; в центральных и восточных губерниях доля общинного землевладения составляла около 93 %, южная степь – около 80 %, западные и юго-западные губернии – от 13 % до 39 %, Литва и прибалтийские губернии – 0). Пролетарское государство решительно вмешалось в ход исторической эволюции и решило вывести семью на новый уровень отношений, освободив ее от материальных расчетов и забот о воспитании детей (в полном соответствии с установками Манифеста коммунистической партии). Отлучение от имущества не только разрушило межпоколенные связи, основанные на праве наследования, но и своеобразно развернуло материальные интересы в семейных отношениях. Теперь не дети зависели от родителей, а родители от детей (жилье, пособие, льготы и прямые выплаты полагались на ребенка). Примат общественного воспитания дополнил картину. «Каждый советский гражданин уже по выходе из родильного дома получит путевку в детские ясли, из них в детский сад с круглосуточным содержанием или детдом, затем в школу-интернат, а из него с путевкой в жизнь на производство или дальнейшую учебу», – писал академик С.Г. Струмилин в 1964 г.

Скорее всего, у идеологов новой семейной политики были лучшие побуждения, но совершенно не учитывающие естественные закономерности семейных отношений. И получилось, что государство захотело обойтись без этапа созревания личности как качества национального характера в условиях семейного воспитания, а сразу перейти от среды к системе. Образно говоря, не теряя сил и времени на движение по спирали истории, взять и перескочить на следующий виток. В результате оно оказалось в роли некой большой общины с «отцом народа» во главе. Сейчас семья как участник общественных отношений, хозяйствующий субъект и гарант социальной защищенности восстанавливает нормальные традиции, но работа только началась, и с этим приходится считаться.

Итак, мы убедились, что национальный характер в своем развитии движется от тотального отождествления, присущего общине, когда условием социальной адаптации является изменчивость, к отчуждению, свойственному системной организации бытия, где гораздо важнее навыки устойчивости. Темпы этого движения зависят от многих обстоятельств: социальных, географических, политических. И дистанция между продвинутыми и отстающими может быть такой большой, что создается впечатление, будто «мы» и «они» принадлежим чуть ли не к разным видам. Однако, стоит взглянуть на историю через призму психологии, становится очевидным, что эволюционируем мы в одном направлении. Просто нас пока что ничто не подгоняет осваивать навыки социального отчуждения. А когда мы начинаем это делать – вся система воспитания испытывает сильное напряжение от нестыковки филогенетических достижений с онтогенетическими закономерностями. Вполне вероятно, что было бы более адекватно сравнивать «нас» и «их» в качестве людей разного возраста. Тогда мы напоминали бы детей с присущим для тех стремлением к отождествлению, а они – подростков или даже взрослых, которым свойственно не только поддаваться отчуждению, но и управлять им. Думается, что такой переход от биологических аллюзий к педагогическим больше соответствует задачам, которые мы поставили перед собой в этой книге.

О предмете воспитания

Движущей силой социального поведения являются врожденные установки (социальные инстинкты).

    В. Ядов

Человек становится общественно полезным существом и при этом не тяготится своим статусом, лишь пройдя основательный курс обучения. Но любое воспитание было бы невозможно, если бы опиралось исключительно на силу, подавляющую антропологический эгоизм. Взрослым вовсе не обязательно загонять человека в культуру. Дети сами этого хотят. Вопреки зову природы. Остается лишь своевременно улавливать социальные потребности и делать так, чтобы в стремлении к их удовлетворению ребенок проходил сквозь учебную ситуацию, приобретая навыки, которые хочет общество. В своем дальнейшем изложении мы будем опираться на несколько ключевых моментов:

а) онтогенез личности представляет собой поэтапную реализацию социальных инстинктов в последовательности, свойственной природе человека;

б) социальные инстинкты превращаются в социальные потребности, если воспитание не противоречит этому процессу;

в) навык удовлетворения социальных потребностей, доминирующих на данном этапе онтогенеза личности, является обязательным условием для перехода на следующий уровень развития;

г) не освоенные в отведенные природой сроки социальные потребности оставляют ущерб в эмоциональной сфере и компенсируются в дальнейшем лишь за счет интеллекта и опыта;

д) онтогенез стабилизируется на стадии, которую задают образ и уклад жизни, принятые человеком за источник внутренних смыслов поведения.

Возраст безусловного социального отождествления

Раннее детство (до 3-х летнего) можно определить как период развития личности, для которого свойственно инстинктивно отождествлять себя с тем, кто обеспечивает безопасность в незнакомом (а значит, угрожающем) мире.

Наиболее значимая потребность этого периода – так называемое эмпатийное общение с взрослыми. Ребенок находится под сильным влиянием инстинкта самосохранения, властно требующего присутствия взрослого человека, гарантирующего безопасность существования. «Мать была рядом, значит, весь мир был ему другом», – точно подметил С. Томпсон состояние психики беззащитного детеныша, общее для всех младенцев. Дети, лишенные психологической защиты заботливых родителей, часто оставляемые в уединении, отличаются стремлением оградить себя от лишних впечатлений. На всякое изменение внешней обстановки они готовы ответить тревожной реакцией, быстро сменяющейся либо плачем, либо нарушением физических функций организма. Недостаточность эмпатийного общения в младенческом возрасте влечет в будущем недоразвитие таких качеств личности, как способность к соперничеству, сочувствие и сострадание к горю другого человека. Жестокость, равнодушие к чужой боли, холодность и пренебрежение интересами других нередко должны быть отнесены к свойствам, у истоков которых можно проследить равнодушие родителей к душевному состоянию своих малолетних детей.

В этот период жизни психолог редко имеет возможность повлиять на воспитание ребенка за исключением тех крайних случаев, когда явная безнадзорность вынуждает орган опеки и попечительства принимать властные меры. Если же родители оказались плохими воспитателями (легкомысленными, бесчувственными, необразованными), но положительно характеризуются в быту и на работе, остается лишь надеяться, что они прислушаются к советам пропагандистов педагогических знаний. Вид деятельности, которую общество порой явно недооценивает.

Собственно педагогическая деятельность начинается лишь с дошкольного возраста, когда дети вступают в коллектив сверстников, организованный взрослым человеком. Ведь даже тех, кого родители не отпускают в детский сад, обычно устраивают в клубы, кружки, секции, чтобы не лишать игры по правилам, без которой, все прекрасно понимают, развитие личности будет не полным и не гармоничным. На языке профессиональной психологии данный этап формирования личности определяется доминированием аффилиативной потребности. На содержании этого термина нужно остановить внимание.

Термин «аффилиация» появился в психологии сравнительно недавно, когда в 1937 г. Г. Мюррей обозначил им потребность в любви, приязни, склонности. В последующем С. Шехтер ввел его в экспериментальную психологию, исследуя силы сцепления в малой группе на основе эмоциональной солидарности, в отличие от конформизма с присущим тому осмысленным соглашательством с единодушно ошибающимся большинством, а далее К. Радлов вывел понятие аффилиативного стремления на уровень мотивообразующих факторов социального поведения[1 - Schachter S. Psychology of affiliation. Stamdford, 1959.].

В отечественной психологии термином аффилиация начали пользоваться позже[2 - «Новый для отечественной психологической литературы термин «аффилиация» можно обозначить как «стремление к психологической общности с группой». Примечание редактора к статье Алмазова Б.Н. и Вострокнутова Н.В. «Сравнительное исследование аффилиативного поведения психически здоровых и больных людей» в журнале Вопросы психологии. 1977, № 2.]. И к настоящему времени об этом феномене сформировалось однозначное мнение.

Аффилиация (от англ. affiliaftion – соединение, связь) – потребность (мотивация) в общении, эмоциональных контактах, дружбе, любви. Она проявляется в стремлении быть в обществе других людей, взаимодействовать с окружающими, оказывать поддержку и принимать ее. Она усиливается в ситуациях, порождающих стресс, тревогу, неуверенность в себе. Блокирование потребности в аффилиации порождает чувство одиночества, бессилия и вызывает состояние фрустрации[3 - См. Психология. Словарь. / Под ред. А.В. Петровского, М.Г. Ярошевского. – М., 1990. Психологический словарь. / Под ред. В.П. Зинченко, Б.Г. Мещерякова. – М., 1996.].

Сегодня аффилиативные стремления понимаются как желание отождествить себя с реальным окружением на эмоциональном уровне вне зависимости от когнитивных предпочтений, обусловленных более или менее конкретной жизненной позицией.

Воспитание в детском саду построено на использовании проснувшегося социального (аффилиативного) стремления, во имя которого дети готовы следовать правилам игры: соблюдать режим дня, убирать за собой посуду, слушаться старших, воздерживаться от агрессии по отношению к младшим, выполнять задания, требующие напряжения воли и ума. Для них еще не имеют значения личные качества их друзей. Главное – быть принятым. Сегодня одним коллективом, завтра – другим, если родители сменят детское учреждение. Недаром в качестве наказания воспитатели начинают использовать не физическое, а моральное давление: достаточно отсадить ребенка на отдельный стул, означающий скамейку штрафников, чтобы ребенок почувствовал себя несчастным. Тем самым формируются нравственные привычки делать выбор в пользу «надо» вместо естественного для природы человека «хочу».

Дети, которые в дошкольном возрасте лишены необходимого общения со взрослыми, с которыми мало играют, начинают своеобразно отставать от сверстников в психосоциальном развитии. Вынужденные самостоятельно строить свои отношения с окружающими, они оказываются в положении людей, действующих в незнакомой обстановке на свой страх и риск. Порою мы, наблюдая за ежедневными многочасовыми играми детей, часто оставляемых без надзора взрослых, склонны думать, что они именно играют. Но стоит соотнести их занятия со способностью ребенка к условному восприятию игры, как сразу станет ясно, что в этом возрасте разделить понятия «игра» и «жизнь» еще невозможно. Предоставленные самим себе, дети живут, всерьез переживая радости и огорчения, условность которых очевидна только нам, взрослым.

С семилетнего возраста ребенок вступает в фазу личностного развития, которой свойственно стремление к когнитивному консонансу с системой и окрашенную страхом когнитивного диссонанса. Возрастная психология не может убедительно объяснить, почему именно в это время мотивообразующие переживания переходят с эмоционального на умственный уровень, а система становится доминирующим источником социальных чувств. Остается признать сам факт и исходить из того, что такова жизнь. Горький опыт педагогических инноваций, когда с детьми шести, а то и пяти лет начинали обращаться как со школьниками, свидетельствует – развить интеллект до уровня первоклассника можно и раньше, но только в процессе игры, а не работы. Для труда нужно, чтобы человек захотел стать членом коллектива. Сейчас ребенку очень важно получить не просто похвалу, а официальную информацию о себе. И если поначалу дети воспринимают учителя начальной школы как лидера, то довольно скоро обучаются сохранять дистанцию и видеть в нем начальника.

Разумный и умелый педагог старается обеспечить каждому ученику ситуацию успеха, заметить и подчеркнуть личные рекорды, дать возможность проявиться сильным сторонам натуры, не обязательно в форме достижений в учебе. Когда ребенок утверждает свои позиции собственными усилиями и растет как личность, страх когнитивного диссонанса не довлеет над ним. Учитель неразумный, но умелый, формирует у детей привычку пребывать во власти, когда взрослый прав при любых обстоятельствах, а любой индивидуализм пресекается как недостойный эгоизм. Он поддерживает страх когнитивного диссонанса в постоянном напряжении, делая детей, по выражению А. Фрейд, «несчастными жертвами блестящего воспитания, в нравственном отношении мало чем отличающимися от своих запущенных в социальном отношении сверстников». Неразумный и неумелый учитель допускает сегрегацию по успеваемости и социальному статусу, закладывая в фундамент личности неприветствуемого ученика готовность смириться со своей никчемностью (он еще не созрел для протеста) и ощущение бессильного недоверия к существующему укладу жизни, чью волю в глазах ребенка выражает педагог.

Более того, именно сейчас, когда потребность в положительной информации о себе так значима, а успех недосягаем, в психологии ценностей происходит инверсия, способная наложить печать на характер в целом. Ребенок начинает истолковывать любое внимание к себе со стороны сильных и властных как возвышающее, хотя оно и ставит его в унизительное положение.

Возраст потребности в социальном статусе

В отроческом возрасте продолжает доминировать потребность в отождествлении с реальным окружением на эмоциональном уровне. Как заметил А. Караковский, «подросток (педагоги, в отличие других специалистов, для которых подростковый возраст начинается с 14-летнего возраста, называют этим термином детей 11–13 лет) превыше всего ценит достойное положение в коллективе. Можно было бы по этой причине ждать, что он сочтет для себя унизительным в одном случае придерживаться требований одной морали, одного кодекса чести, а в другом – следовать требованиям другого. Но не тут-то было: довольно-таки часто для него значимы не столько требования той или иной морали, сколько тот факт, от кого эти требования исходят. И если он является членом сразу двух коллективов, моральные требования которых не совпадают или даже прямо противоположны друг другу, это его нисколько не шокирует и он может вполне следовать сразу двум моралям: в одном коллективе одной, а в другом – иной».

Но его отношения с окружающими в когнитивном плане расходятся по трем векторам соответственно потребности в социальном статусе, которую Т. Парсонс относил к фундаментальным мотивообразующим факторам социального поведения (среда, семья, система). Сейчас достойная социальная роль нужна из стремления «к самости в любви, работе и дружбе» (по А. Адлеру), чье время еще не настало, но потребность в которой уже чувствуется. И будит мощные эмоциональные движения. О реакции на «измену друга» и «братании» с весьма болезненными последствиями достаточно много написано в работах, посвященных проблематике детского суицида. Для того чтобы подчеркнуть содержание чувств, насыщающих потребность в достойном семейном статусе, мы приводим высказывание В. Сухомлинского, известного своим образным педагогическим языком. «Если бы меня спросили, что самое трудное в нашей работе с подростком, я бы ответил, это говорить с ним о его отце и матери… Бывают обстоятельства, когда перед ним будто острое лезвие ножа; он в ужасе, все в нем замирает – такое чувство он испытывает в минуту обнажения семейных отношений, когда ребенку хотелось бы их скрыть».

Естественно, во всех трех сферах, где формируются социальные позиции и завоевываются роли, достичь успеха одновременно, как правило, невозможно, да и не нужно. Плюсы и минусы в обычной жизни компенсируют друг друга. Но когда неудачи достигают некоего предела, в ход идут психологические защитные реакции, способные вызвать ощутимое отклонение личностного развития. Наглядно это можно представить на рис. 2.

В каждой из сфер мы выделили семь ролей примерно одного уровня по статусу (занимаемым позициям), ранжировав их по мере убывания основополагающей ценности, присущей этой сфере. В системе (коллективе): компетентный руководитель, авторитетный помощник, формальный помощник, уважаемый член коллектива, рядовой сотрудник, терпимый, бойкотируемый. В семье: любимый глава семьи, зависимый любимец, признаваемый без привязанностей, полагающийся на себя, занимающий одну из сторон конфликта, квартирант, выталкиваемый. В среде неформального общения: лидер, звезда, независимый, примыкающий, зависимый, помыкаемый, избиваемый. Понятно, что в отроческом возрасте роли и позиции осознаются еще весьма расплывчато, конфликт между ними будет осмыслен не скоро, но эмоциональная почва психологической защитной реакции закладывается именно сейчас.

В точке, взятой за центр композиции, располагаются лучшие роли по всем трем сферам. Из точки под углом 120° исходят три луча. На них мы произвольно откладываем отрезки соответственно тому масштабу, который взяли, по количеству принятых позиций (в нашем случае их семь, но это число взято исключительно для удобства; теоретически их может быть необозримо много).

Если отметить точкой на каждом отрезке позицию, которую человек занимает в каждой из сфер межличностных отношений, и вокруг нее описать окружность радиусом в две позиции, мы получим три окружности в разной комбинации. Их взаимное расположение позволяет судить о проблемах личностного развития.

Рис. 2

Вариант 1. Если окружность охватывает центр или пересекается с другими окружностями, это означает, что человек в состоянии и готов принять свою роль в данной сфере отношений, даже если известные проблемы все же есть (рис. 3).