Конь вороной

21 февраля.

– Итак, довольно прочитать десять книг, чтобы истина стала понятной?

– Смотря каких книг.

– Евангелие?

– Нет, Евангелие для детей.

– Итак, довольно крикнуть с балкона «режь», чтобы поднять за собою стадо?

– Не стадо, а русский народ.

– Народ-богоносец?

– Нет, свободный народ.

– Итак, довольно поверить какому-то Марксу, чтобы отречься от родины, от родного гнезда?

– Ты мучаешь меня, Жорж…

– Чтобы исковеркать язык, растоптать отцовскую веру, разорить голодных и нищих и расстреливать беременных баб?

– Жорж…

– Чтобы унизить русское имя и служить проходимцам для их корысти, их лжи?

– Жорж…

– Ты помнишь, Ольга: «Если Ты поклонишься, то все будет Твое…» Иди и поклонись. Нет, ты уже поклонилась… Теперь все твое. Все ваше. Тебе, вам, дана власть.

Она упала грудью на стол. Она рыдает навзрыд. Меня ждет Федя. Я ухожу.

22 февраля.

Федя докладывает:

– Убили вас, господин полковник, ей-богу, убили… Вчера донесение: вернулся, мол, из Одессы в Москву. Сегодня утром другое: приедет в 8 часов в Петровский парк, на «машине». Батюшки мои!.. Захлопотали, засуетились. Сейчас роту к Тверской заставе. Ну и я, многогрешный, тут. Верно: слышим – стучит «машина». «Стой!.. Вылезай!.. Документы!» Вылезает так себе господин. «Я, – говорит, – Алексюк, на службе в Госбанке». – «Алексюк?… На службе в Госбанке?… Знаем. За нами!..» Тот – туды-сюды и уже побледнел: караул! Прошел шагов пять да со страху в кусты. Раз – раз… Из всех винтовок стали палить. Я наклонился, а в нем и дыхания нет. Тогда старший и говорит: «Собаке собачья и смерть…» Это то есть про вас… Вот так и убили.

– Федя, ты донесения писал?

– Никак нет. Что вы? Разве бы я посмел?

Я знаю: он врет. Он опять играл и выиграл, конечно, в «акульку»: «уж такой, значит, фарт».

23 февраля.

Арестовали Вреде. Его арестовали в Манеже, после учения, и на грузовике отвезли в Вечека. Он не сопротивлялся. Федя просит меня оставаться дома. Довольно: мне надоел карантин. Ольга… Ольга чужая, но ведь чужая только потому, что своя. Вреде тоже был свой – свой и чужой, конечно. В каждом из нас есть частица правды. Только частица, только ничтожная доля ее. Кто посмеет сказать, что познал ее целиком?

24 февраля.

Неужели начальник Вечека не будет убит? Федя клянется, что Вреде арестован случайно. Но случайно окружили меня, случайно арестовали Вреде… «Революционный держите шаг, неугомонный не дремлет враг». Мы не дремлем. Не дремлют, разумеется, и они. Волк за тридцать верст чувствует человека. Так и они нас. Так и мы их. Я ощущаю опасность. И угадываю, что она бродит вокруг. Егоров стал мрачен. Он вспоминает Синицына и жалеет, что в Москве нет костров. «Но кого жечь, Егоров?» – «Кого?… Небось знаешь сам…» Я не знаю. Ведь не Федя же? Не Иван же Лукич?

25 февраля.

Вреде расстрелян сегодня, на Лубянке, в подвале. Перед смертью он написал мне письмо. Письмо принес Федя.

«Я знаю, что скоро умру, но не жалею о жизни. Моя совесть чиста: я исполнил свой долг. Я послужил, как умел, России. Пусть я сделал немного, другие сделают больше. Верю в Россию, в ее славу, ее свободу, ее величие. Верю в русский народ и за него умираю».

Счастливый Вреде. Хорошо умереть с непоколебленной верой в душе, с сознанием своей непререкаемой правоты. Хорошо в последний, в предсмертный час заглянуть в свою совесть и помолиться: «Господи, я исполнил свой долг». Хорошо отдать жизнь «за други своя»… Так умер и Назаренко.

26 февраля.

…Вот идут державным шагом —
Позади – голодный пес.
Впереди – с кровавым флагом,
И за вьюгой невидим,
И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз —
Впереди – Исус Христос.

– Жорж, ты помнишь эти стихи?

– Помню. Но ведь, по-твоему, Христос для детей…

– Да, для детей, а вот слушай. Мы начали с Брест-Литовска и кончили защитой России. Вы начали с наступления и кончили на чужих хлебах. Правда это?

– Да, правда.

– Слушай дальше. Мы начали с братанья на фронте и кончили победой везде. Вы начали с добровольцев и кончили на Лемносе. Правда это?

– Да, правда.

– Слушай еще. Мы начали с пулеметов и кончим свободой. Вы начали со свободы и кончили карикатурным царем. Правда это?

– Пусть правда…

– Так почему же ты против нас?

Она сидит строгая, с бледным лицом, в том же черном, без украшений платье. Я смотрю на нее. Я ищу следов прежней Ольги. Вот любимые голубые глаза. Но и они как будто не те. Где их власть надо мною?… Нет, опять не праздник, а будни… Я говорю тихо:

– А почему ты не с нами? Ведь вы давно отреклись от себя. Где ваш «Коммунистический манифест»?… Подумай. Вы обещали «мир хижинам и войну дворцам» – и жжете хижины и пьянствуете во дворцах. Вы обещали братство – и одни просят милостыни «на гроб», а другие им подают. Вы обещали равенство – и одни унижаются перед королями, а другие терпеливо ждут порки. Вы обещали свободу – и одни приказывают, а другие повинуются, как рабы. Все как прежде, как при царе. И нет никакой коммуны… Обман и звонкие фразы, да поголовное воровство. Правда это? Скажи.

Она молчит. Она не смеет ответить.

– Скажи.