То, чего не было (с приложениями)

И уж на что бесстрастный Семенов, и у того сердце, видимо, дрогнуло и проняла эта безграничная. скорбь, потому что он, подойдя к ней и взяв ее за локоть, почти нежно сказал:

– Пожалуйте! Не тревожьтесь так! Что хорошего? И впрямь ведь арестуют!

Мы тоже, все здесь находившиеся просители, бросились ее уговаривать. Ни на кого не глядя, она дрожащими руками завязала на шее косынку и, едва дыша от волнения, молча вышла. Я видела через окно, как Семенов бережно ее свел с лестницы.

Эта сцена потрясла мои нервы. Я почувствовала себя еще более несчастной. Но нечего было делать – надо было действовать. Я вынула карточку прокурора. Под его фамилией было приписано: «Покорнейше просит оказать содействие г-же такой-то». Вернувшемуся Семенову я передала эту карточку с просьбой передать ее генералу. Он вернулся не скоро.

– Что же? – спросила я.

Он неопределенно мотнул головой и стал равнодушно смотреть в окно. Время шло, генерал не подавал признака жизни. Я сунула в руку Семенова полтинник. Он молча опустил его в карман и куда-то отправился. Вернувшись, опять мотнул головой и опять стал смотреть в окно. Меня разбирало нетерпение. Ведь я вообразила, что нет ничего проще, как выйти ко мне, объяснить дело сына и пустить меня к нему на свидание!

Я опять подошла к Семенову:

– Что же генерал?

Семенов посмотрел на меня с снисходительным сожалением.

– Вот еще, генерал! – протянул он и решительно добавил: – Поручик выйдет.

– Но мне надо видеть генерала!

Семенов мотнул головой сверху вниз и отвернулся. Я отошла и села. С каждой минутой я все более падала духом…

Наконец после ожидания, показавшегося мне вечностью, в передней появился какой-то офицер с моей карточкой в руке. Он оглядел меня с ног до головы.

– Вы такая-то? – спросил он, тоже не прибавляя ничего к фамилии.

– Да, я.

– Что вам нужно?

– Мне нужно видеть генерала!

– Зачем?

– По делу сына.

– Вы можете объяснить мне.

– Нет, – сказала я твердо. – Прокурор дал мне карточку к генералу, а не к вам. И я именно генерала хочу видеть!

Офицер поглядел на меня сверху вниз, пожал плечами и ушел.

Опять потянулось время. Я встала и заглянула в соседнюю комнату, где сидели офицеры. Увидя меня, они переглянулись и один из них громко крикнул:

– Семенов! Ты чего смотришь?

Семенов направился ко мне.

– Сидите смирно, – внушительно сказал он. Немного погодя вышел другой офицер:

– Вы непременно хотите видеть генерала?

– Да, хочу!

– Но вы можете мне сказать все, что вам нужно.

– Нет, я хочу видеть генерала.

Потом-то я поняла, насколько мое желание было бесполезно и нелепо. Но я воображала, что карточка прокурора палаты подействует, что генерал меня выслушает; вообще из того, что я видела и слышала в передней, я вынесла впечатление, что надо просить кого-нибудь другого, а не этих бесчувственных офицеров.

Спустя еще полчаса в дверях наконец показался третий офицер.

– Пожалуйте! – сказал он.

Обрадованная, я бросилась к двери. Он быстро загородил ее.

– Не торопитесь! Следуйте за мной!

Мы прошли две комнаты. В третьей, у противоположной двери, стоял седой, с густыми бровями генерал и держал в руках мою карточку. То был генерал Шрамм. Его окружали офицеры, как бы охраняя. Мой провожатый остановил меня на пороге входной двери, так что между мной и генералом была целая комната.

– Говорите отсюда! – сказал офицер, смотря на меня в упор и следя за каждым моим движением.

Только после, вспоминая эту дикую обстановку, я сообразила, что во мне видели опасную женщину… Входя сюда, я надеялась рассказать историю сына и выяснить всю жестокость его ареста. Но обстановка была такова, что я была совершенно уничтожена. Генерал тоже оглядел меня с головы до ног.

– Что вам нужно? – сурово спросил он.

– Вы арестовали моего сына, вы держите его в тюрьме, и нам, родителям, совершенно неизвестно за что, – заторопилась я. Он тотчас же прервал меня:

– Да, арестовали! Да, держим в тюрьме! А родителям мы и не обязаны объяснять за что.

– Но мой сын не мог совершить государственного преступления в дороге. Он жил у нас девять месяцев, мы знали каждый его шаг, и вдруг, когда ему разрешено ехать на Урал, вы здесь, в Москве, перехватываете его и арестуете! За что?

– Повторяю вам, сударыня, я не намерен объяснять за что! Арестовали – значит, так нужно было.

– Но ведь это незаконно! – сказала я. Он только усмехнулся.

– Не вам об этом судить. Имею честь кланяться.

– Но разрешите же мне хоть свидание! – закричала я.

– Поручик Орчинский, поговорите с этой госпожой! – И… только я и видела генерала.

Участь моего сына оказалась в руках двух жандармских поручиков. Один из них носил совершенно неподходящую для своего ремесла фамилию Анжело. Я должна сказать правду, о нем у меня не осталось дурного воспоминания. Он был еще очень молод, жандармский мундир надел недавно и еще сохранил в себе кое-что человеческое, разумеется, в пределах служебного долга. В нем была мягкость, не та фальшивая, известная каждому побывавшему в жандармских руках, а настоящая, житейская. Его товарищ Орчинский был жандарм с ног до головы, в самом противном значении этого слова; жандарм по призванию, обладавший истинным талантом доводить людей до отчаяния, до безнадежности. Впрочем, я говорю только за себя; каков он был с другими, я не знаю; но возненавидел ли он почему-либо особенно меня или ненавидел за что-либо сына, я не могу решить; знаю только, что для нас обоих он был истинным палачом.

Мне в жизни как-то случилось увидеть выражение глаз кошки, когда она играла с пойманной мышью: оно было так злорадно, что с тех пор мне противны кошки. Такое выражение глаз было у поручика Орчинского.

Обыкновенно, прежде чем он подумает допустить меня до разговора с ним, мне приходилось сидеть в передней не менее часа. Затем меня звали в комнату, где он ждал меня за столом. Тут же стоял, может быть, нарочно поставленный стул, на который он никогда не приглашал меня сесть, как бы длинен ни был наш разговор. Сам же он сидел, закинув ногу за ногу, откинувшись на спинку кресла, и с злорадным выражением глаз всегда отказывал мне, хотя бы в самой невинной просьбе. Тогда я всегда вспоминала гнусную кошку. Предлоги для отказов у него были бесчисленны. Надо знать, что я жила и проживалась в Москве единственно ради сына, чтобы понять, какое значение имели для меня свидания с ним!..