Великий Линкольн. «Вылечить раны нации»

Великий Линкольн. «Вылечить раны нации»
Борис Тененбаум

Гении власти
Казалось бы, среди американских президентов не было менее подходящего, чем АБРАХАМ ЛИНКОЛЬН, – единственный из хозяев Белого дома, чье формальное образование ограничивалось годом в начальной школе, а политическая карьера до выдвижения на высший пост – одним сроком в Конгрессе (неудачно) и двумя кампаниями за место в Сенате (проиграл оба раза). В президенты его избрали лишь потому, что полдюжины куда более заслуженных государственных мужей блокировали номинацию друг друга. Линкольн принял власть, не имея ни малейшего административного опыта, во главе правительства, состоявшего из его бывших соперников, да еще и в момент острейшего политического кризиса, переросшего в Гражданскую войну, самую жестокую и кровавую в американской истории. Казалось, 16-й президент просто обречен на провал, бесчестие и забвение – но он совершил невозможное: сумел подчинить себе коллег, создав работоспособную администрацию, мобилизовал невиданных размеров армию и, несмотря на нескончаемую череду бед, неудач и поражений, выиграл войну Севера против Юга, не только сохранив единство страны, но и проведя ее глубокую трансформацию, отменив рабство, заложив основы грядущего величия США. И был убит заговорщиком в момент своего наивысшего торжества, на пике политической карьеры, в зените славы, после переизбрания на второй президентский срок и клятвы «ВЫЛЕЧИТЬ РАНЫ НАЦИИ».

Новая книга от автора бестселлеров «Великий Черчилль» и «Великий Наполеон» посвящена американскому ГЕНИЮ ВЛАСТИ, чье имя вошло в пантеон величайших президентов, а облик увековечен не только на 5-долларовых купюрах, но и в мраморе вашингтонского Мемориала и граните горы Рашмор, рядом с Отцами-Основателями США.

Борис Тененбаум

Великий Линкольн. «Вылечить раны нации»

Пролог

I

Граф Николай Петрович Румянцев был человеком занятым. Он был и меценат, и коллекционер, и страстный сторонник развития российского мореплавания, и служил российским государям и по военной, и по гражданской части – был, например, «министром хлеба и земель». Такое вот экзотическое название было у должности, которую он занимал с 1802 года, и включала она в себя обязанности многочисленные и разнообразные, связанные в основном с усовершенствованием методов земледелия в России.

Но потом он переключился на дела иностранные, сперва возглавив соответствующее министерство, потом стал заместителем председателя Государственного совета, а в 1809-м был и вовсе пожалован в канцлеры Российской империи. А надо сказать, что в России государственный канцлер был высшим из гражданских чинов и по табели о рангах 1722 года соответствовал генерал-фельдмаршалу. В общем, кроме самого царя Александра, в делах правления не было в империи человека, равного ему по статусу, а уж иностранными делами он занимался с особенным тщанием. Его, собственно, и подняли-то так высоко, потому что был он убежденным франкофилом, сторонником союза с Наполеоном, и из всех иноземных послов, аккредитованных в Петербурге, наибольшее внимание уделял послу Франции.

Вообще-то – немудрено. И Россия, и Франция были мощнейшими государствами континентальной Европы, с населением, числом превышающим сорок миллионов подданных, с армиями в сотни тысяч солдат – по сравнению с ними все прочие выглядели просто державами второго ранга. Была, конечно, еще и Англия, но про нее вообще следовало бы говорить отдельно…

А пока что граф Николай Петрович занимался многотрудными своими обязанностями и изо всех сил пытался сохранить союз между двумя могучими империями, и с послом Франции беседовал охотно и часто, а прочими в известной мере пренебрегал.

Впрочем, в числе дипломатов, с которыми граф все-таки вел длинные и основательные беседы, был и посол куда более скромной державы, чем Французская империя, и звали его Джон Квинзи Адамс. С 1809 года он представлял в Петербурге Соединенные Штаты Америки. Что сказать? Это было более чем странное образование. Начать можно с того, что это была, как-никак, Республика. Эта форма правления к 1809 году вышла в Европе из моды, и до такой степени, что во Французской империи о ней было велено вообще ничего не писать, дабы «не пробуждать тягостных воспоминаний…». Далее – эта Республика именовала себя Союзом, но состояла из весьма автономных штатов, или, другими словами – государств, каждое из которых очень настаивало на своих собственных правах и законах. Роль центральной власти поначалу была ограничена до того, что в 1785 году, уже после достижения независимости от Великобритании, последний корабль военно-морского флота Союза был продан, а армия была ограничена так называемым «1-м американским полком», численностью в 700 человек[1]. Положим, к 1809 году эта численность увеличилась до семи с половиной тысяч, и центральная власть все-таки получила от штатов кое-какие полномочия – но, тем не менее, Соединенные Штаты Америки представляли собой некую шаткую конструкцию из полутора дюжин разных государственных образований, с общим населением чуть побольше 7 миллионов человек и с совершенно ничтожными военными силами.

Так чего же ради канцлер могущественной Российской империи проявлял интерес к американскому послу?

II

Ну, интерес-то у него был, и при этом, можно сказать, серьезный и многофакторный. Во-первых, и самое главное – интерес состоял в торговле. Союз с Наполеоном покоился на непременном условии отказа от торговли с Англией. Однако главным покупателем российских товаров, вроде зерна, леса и чугуна, служила как раз Англия – и в результате «…неуклонно проводимой в жизнь континентальной блокады…» курс русского рубля упал до 26 копеек. И как-то сама собой возникала мысль, что хорошо бы эту блокаду проводить в жизнь не столь неуклонно. Конечно, английским кораблям доступ в русские гавани закрыт, но американцам-то заходить в них можно, не так ли?

И они могут купить и зерно, и сало, и чугун, а если лес им вроде бы без надобности, потому что лесов в Америке сколько угодно – так ведь купленный в России лес вовсе не обязательно везти в Америку? Его ведь можно не без выгоды продать где-нибудь поближе, например, в той же Англии? Да и из Англии можно привезти что-нибудь нужное в России, и при этом никакое эмбарго нарушено не будет – ну, так, разве что слегка поменять документы на ввозимый груз и немножко пересмотреть маркировку товаров?

Теоретически американские суда, приходившие в русские порты, не имели права привозить английские товары и даже предварительно заходить в порты Англии – так полагалось по условиям, подписанным царем в Тильзите. Но, конечно, на самом деле на такие вещи смотрели сквозь пальцы, и было вовсе не трудно создать правдоподобный «бумажный пейзаж» в глазах русской таможни, которая до истинного происхождения привозимых товаров особо не доискивалась.

В общем, тут было о чем поговорить – сохранение русского «…права на торговлю с нейтралами…» быстро становилось центральным пунктом разногласий между Россией и Францией, а под нейтралами понимались, конечно же, американцы.

Но граф Николай Петрович был, как мы уже и говорили, человеком широких интересов, и он не ограничивал себя узкой прагматикой. И его, как бывшего министра, ответственного за улучшение земледелия, сильно интересовал вопрос доходности земли. Вопрос был не праздный. Сила державы мерилась не только армией, огромную роль играли и количество населения, и его, так сказать, «качество», которое можно было оценить вполне объективно как сумму налогов, уплачиваемых населением государству.

В этом отношении у российской государственной системы имелись проблемы – если по количеству населения Российская империя с ее 40 миллионами подданных бесспорно занимала первое место, то по «доходности» была примерно равна Австрии, с населением в 22 миллиона и Пруссии с ее 10 миллионами. Вот совершенно конкретные цифры[2] – в год смерти Екатерины Второй, в 1796 году, российский государственный бюджет имел доходов на сумму в 73 миллиона рублей.

Если для удобства сравнения пересчитать тогдашние рубли в тогдашние фунты стерлингов, то мы увидим, что доходы России составляли 11,7 миллиона фунтов, из которых расходы по сбору снижали общую сумму, получаемую казной, до 8,93 миллиона. В Пруссии с населением вчетверо меньше российского государственный доход составлял очень похожую сумму – 8,65 миллиона. Австрия как государство жила на ежегодный доход в 8,75 миллиона фунтов.

Запад Европы был богаче – Франция при населении в 27–28 миллионов собирала налогов на сумму в 19 миллионов фунтов (475 миллионов франков).

Англия была еще «доходнее» – ее казна получала ежегодно 21 миллион фунтов, взимаемых с 15 миллионов подданных.

На податные результаты влияли два фактора: качество административного управления и занятия населения. Если к обычному земледелию добавлялись еще и коммерция, и индустрия, то доходы казны росли. В этом плане огромная Российская империя отставала от своих европейских соседей – на всю державу имелось только два по-настоящему больших города, Петербург и Москва. Tак что отечественная коммерция отнюдь не цвела, дa и индустрия была не развита и обслуживала главным образом не частные, а казенные надобности, связанные с войском.

Aдминистративный аппарат был численно невелик и не очень-то компетентен – специалистов постоянно не хватало. Так вот, графа Румянцева интересовал вопрос – как с этой проблемой справляются в Америке? Там тоже с администрацией дело обстояло не блестяще, – но коммерция процветала, ремесла развивались, и доход на душу населения превышал не только среднеевропейский, но даже и английский.

Посол США, Джон Квинзи Адамс, удовлетворял любознательность своего знатного собеседника как только мог. Он был человек осведомленный – второй президент Соединенных Штатов, Джон Адамс-старший, доводился ему отцом, да и сам он успел послужить своей стране на разных дипломатических должностях в Европе, до тех пор пока третий президент США, Томас Джефферсон, который терпеть не мог второго президента США, Джона Адамса, а уж заодно и его сына, – не отозвал Джона Квинзи Адамса обратно.

На государственную службу он вернулся только по просьбе следующего президента, Д. Мэдисона, назначившего его в 1809 году послом в Россию. Так что, да, действительно, и графу Румянцеву, и послу Адамсу было что обсудить в долгие петербургские вечера, но одного серьезного события, тоже случившегося в 1809 году, они, безусловно, не касались.

В этом году в маленькой хижине, построенной в лесу на скорую руку, в семье бедного фермера Тома Линкольна, родился мальчик, которого в честь деда назвали Авраамом.

Ему предстояло большое будущее.

Примечания

1. Making of Strategy, edited by Murray, Knox, Bernstein, Cambridge University Press, 1994. Р. 208.

2. Russia against Napoleon, by Dominic Lieven. Р. 33.

Жизнь на западных границах

I

Штат Виргиния начинался как английская колония – отсюда, собственно, и название[1]. Когда началась Война за независимость, Виргиния стала одним из 13 штатов, образовавших первоначальный Союз, – десятым по счету, если считать по дате присоединения, и крупнейшим из всех первых тринадцати. Виргиния вообще долгое время была главным политическим центром страны: из первых четырех президентов трое – Вашингтон, Джефферсон и Мэдисон – были родом из Виргинии. Джон Адамс, отец уже известного нам Джона Квинзи Адамса, был единственным исключением. Восточной границей Виргинии служил океан, на севере и на юге соседями были другие штаты, тоже входившие в Союз, а вот западная граница четких очертаний не имела, ее линия все время менялась.

В разных языках слова, вроде бы обозначающие одно и то же, имеют, тем не менее, разные оттенки. Английское «frontier» на русский переводится как «граница», но по-русски слово близко к чему-то вроде «рубеж», и его надо охранять и отстаивать. В американской версии английского слово «frontier» означает скорее линию разделения тoго, что известно и освоено, от чего-то совершенно другого, непознанного и неизвестного. И предполагается, что границу эту можно продвигать вперед.

Так вот, западная «фронтир» штата Виргиния непрерывно двигалась в сторону расширения, и вскоре за хребтом Аппалачских гор появилось у Виргинии новое графство. Туда потянулись переселенцы в поисках свободных земель, и одной из виргинских семей, двинувшихся на запад, оказались Линкольны. Новую территорию окрестили Кентукки, от индейского названия тамошней реки, а вот насчет значения самого этого названия до сих пор сохраняются разногласия.

По одной из версий, слово означает «Темная и кровавая территория охоты».

Если это действительно так, то для семейства Линкольнов место их нового жительства оказалось пророческим – в 1786 году охотничья партия индейцев напала на их ферму. Авраама Линкольна застрелили прямо сразу, а его младшего сына, восьмилетнего Томаса, спас 15-летний старший брат – он успел схватить ружье и выстрелом свалил индейца, который с ножом в руках оказался в двух шагах от мальчишки. Что сказать?! На границе взрослели быстро или не взроcлели вообще…

Как бы то ни было, Томас Линкольн уцелел, подрос и вскоре и сам взялся за труд. Довольно скоро у него в руках оказалось целых три фермы, и он, по идее, должен был считать себя удачливым хозяином. Но ему сильно не повезло, – если в нелегкой фермерской работе он понимал толк, то вот в делах бумажных и юридических не понимал ровно ничего.

Когда Кентукки стал самостоятельным штатом, оказалось, что границы земельных наделов безнадежно перепутаны, заявки на собственность тех или иных участков могут быть оспорены в суде и возделывать землю уже совершенно недостаточно для того, чтобы ею спокойно владеть. В общем, Томас Линкольн совершенно запутался во всякого рода юридических тенетах – и он махнул на все рукой и двинулся дальше на запад, в Индиану.

Это была часть так называемой Северо-Западной территории. Туда еще не добрались ни правительственные землемеры, ни проклятые юристы, и места эти в принципе были открыты для поселения. Теперь здесь проходила новая линия границы – она в очередной раз передвинулась на запад. Томас Линкольн последовал за ней.

II

Он перебрался на новое место осенью 1816 года. В 1816-м Томасy Линкольнy было уже 38 лет, он к этому времени обзавелся семьей. У него была жена и двое ребятишек – дочь Сара и младший, Авраам, названный так в честь убитого в Кентукки деда. Семейство Линкольнов теоретически принадлежало к так называемым «отделившимся баптистам», которые признавали доктрину баптистской церкви, но толковали ее несколько по-своему. Понятное дело, в пограничье было не до теологических тонкостей, но имена детям выбирали из Ветхого Завета. Отсюда и Сара, и Авраам, – а дядюшку Авраама, того самого брата его отца, который так вовремя добрался до семейного ружья, звали и вовсе Мордехаем. В семье он был известен как дядя Морди, – что на русском звучит немного странно. Но Линкольны русского не знали… Они и вообще мало что знали, кроме суровой науки выживания, – Томас Линкольн не зря пустился в дальний путь именно осенью.

Жену и детей он оставил покуда в Кентукки, a на новом месте первым делом соорудил некий приют – это была маленькая бревенчатая хижина, состоявшая из трех стен и крыши. Места там было как раз на одного – примерно пара квадратных метров, cложить очаг было не из чего, и четвертую стену oн не завершил. Вместо этого Томас оставил открытое пространство, в котором разложил костер, не гаснущий ни днем, ни ночью. В этом хлипком убежище предстояло eмy провести всю зиму, но и в этом был определенный расчет.

Томасy Линкольнy предстояло провести расчистку своего участка под поле – и это следовало сделать к весне, потому что иначе он не успел бы выкорчевать пни и посеять маис.

Ну, он успел. За лето в Индиану перебралось уже все его семейство, помогли соседи – в округе было еще 6–7 ферм, похожих на ту, что завел Томас Линкольн, – и в итоге к зиме 1817-го уже была сложена некая избушка. Комфортом она не отличалась, но по крайней мере у нее было все четыре стены, как и положено в доме, и ее можно было как-то протопить изнутри. Аврааму Линкольну, сыну Томаса, исполнилось уже целых 8 лет – пора было помогать родителям по хозяйству.

К Линкольнам присоединилось и семейство Спарроу – родственники жены Томаса, Нэнси. С ними был их племянник, 18-летний Дэннис Хэнкс, так что рабочих рук прибавилось, и жить стало полегче. Обе семьи питались в то время буквально чем бог послал, но они не голодали – в лесу хватало дичи. Обеды, приготовленные из остатков маисовой муки и из свежей оленины, нельзя было назвать изысканными, но голод они прекрасно утоляли. Даже маленький Авраам Линкольн, и тот внес свой вклад в семейное благополучие – он подстрелил однажды дикую индейку. В общем, жизнь на границе была нелегка, но Линкольны смело смотрели в будущее.

И тут на них свалилось несчастье. В их семейном хозяйстве, к сожалению, были коровы, и паслись они в лесу. Ели они там все, что им попадалось и казалось подходящим, в том числе и так называемый «змеиный корень» (snakeroot). Сейчас считается, что коров поразил бруцеллез, но поселенцы этого ученого слова, конечно, не знали, винили во всем «змеиный корень», беду свою именовали «коровьей болезнью», – a когда смекнули, что от коров она передается и людям, было уже поздно. Началась эпидемия, и в очень короткий срок не стало ни семьи Спарроу (кроме Дэнниса Хэнкса), ни Нэнси Линкольн.