Дом Анны

Лео: – Арни, но ради чего это? Ради эфемерной загробной жизни, которую никто никогда не видел…?

Брод: – Лео, как я могу ответить на этот вопрос, если мы с ней не общаемся? Извини, конечно, но люди, которые находятся в таком положении, как ты…Я это знаю по своему опыту. Такие люди обычно хватаются за веру, хотят обрести надежду…

Пусть, как ты говоришь, эфемерную. Ведь не хочется верить в то, что жизнь и ее окончание – полная бессмыслица.

Лео: – Ты тоже веришь?

Брод: – Нет, я не верю в Бога и во все эти богословские штучки. Единственное, во что я верю, что после смерти у меня будет другая, новая жизнь. Я продолжу свою жизнь в какой-то новой форме. Понимаешь? В природе ничто не исчезает бесследно. Все меняется, перетекает из одной формы в другую. Зерно бросают в землю, чтобы вырос хлеб. Так и наши тела умрут, а наша личность продолжит свое существование в каком-то другом мире. Это разумная энергетическая субстанция. Она не уничтожаема. Я так думаю.

Лео: – Так вроде и священники говорят что-то похожее…

Брод: – Они говорят, что этим всем управляет Бог, что мы должны верить, что-то там соблюдать, жить духовной жизнью. Бормотать молитвы. Все это, безусловно, полная ерунда. Разум не может исчезнуть. Понимаешь. Мы как бы некие частицы огромного природного разума…По крайней мере, я так думаю. У многих верующих людей повреждена психика. Они генетические мутанты. Мой опыт это подтверждает. Они мало, чем отличаются от обычных душевнобольных. Сейчас у меня в клинике есть крайне необычная пациентка. Полный набор отклонений – и голоса, и видения. Галлюцинации. Как я понимаю, крайне реалистичные. Я не понимаю, как можно говорить, о сердечных чувствах, переживаниях, о каком-то Духе Божьем? Сердце – это мышечный орган, обеспечивающий ток крови по кровеносным сосудам и ничего более. Разум – вот что первично и важно. Причем тут вера и сердце?

Лео: – Не понимаю…Значит, твоя сестра все-таки больна?

Брод: – Я думаю, что она ограничила свой разум, и в какой-то степени, несомненно, обладает шизоидным психотипом личности, но…Мне думается, что точно также, как кто-то всю жизнь ходит на футбол, так и она ходит в Церковь и читает молитвы. Это такой образ жизни. И в то же время убежище, защита от реальности. Болельщик тоже получает определенные эмоции, общается с друзьями, радуется и печалится. Среди себе подобных он ощущает себя в той или иной степени в безопасности. Это форма психотерапии. Не думаю, что у моей сестры были какие-то видения, голоса…Она всегда работала. Несмотря на то, что вела замкнутый образ жизни, у нее были подруги. Я говорю о крайних проявлениях веры. О чрезмерных и болезненных формах. Лео…Мне кажется, что, несмотря на болезнь, тебе не о чем сожалеть. Ты прожил великолепно яркую жизнь…

Лео: – Не думаю, что она была разумной. Я совершал массу безрассудных поступков…

Брод: – Тем не менее, эти поступки привели тебя к славе. Подарили тебе известность. Значит, они не были бессмысленны. По своей сути они были прагматичны. Хотя внешне экстравагантны. Подумай…Разве нет?

Лео: – Хочешь сказать, что когда я бросался в самый омут, в своем подсознании я прокручивал, как из всего этого дерьма получить выгоду?…Хмм…Старина, как ни смешно, но ты прав…Я даже с любовниками и любовницами встречался ни просто так….Ты меня расколол, когда мы жили с тобой, да? Просек, как говориться, что я за фрукт…

Брод: – В то время ты был только в начале пути.

Лео: – Арни, черт тебя подери…Значит это была игра? Умный мальчик-психиатр набирался опыта с начинающим музыкантом? Так что ли?

Брод: – Нет, Лео. И ты знаешь, что это не так…

Лео: – Точнее, не совсем так…Иначе бы ты не прекратил…Ты тоже рационален и прагматичен.

Брод: – Не спорю. Но ты был мне симпатичен. Всегда. В тебе было и есть то, чего никогда не было во мне…

Лео: – В детстве я надевал мамин поясок с подвязками, вставал перед зеркалом голый и долго смотрел на себя…Когда никого не было дома. Я очень любил этот тайный ритуал. Я тоже мутант, Арни? Я так делал и позже. Но уже поясок был мой.

Брод: – Я бы назвал это свободой. Полной свободой выражения своих чувств и эмоций. Своих желаний. Ты просто всегда был внутренне свободен. Самые несвободные люди – те, кто верят в Бога. Это высшая степень рабства. А ты далек от этого. Я тоже пытался быть свободным. Но у меня не всегда получалось. Все это старомодное родительское воспитание только испортило меня…Не дало мне возможности раскрепоститься до конца. Сестра же просто не смогла выбраться из этих сетей. Из этих рамок. И придумала себе новые рамки.

Лео: – Можно вопрос? (опять закуривает, выпивает, Лео уже сильно выпивший).

Брод: – Много куришь…Задавай.

Лео: – Ерунда…Это уже не имеет значения…

Вопрос…Вопрос…Арни, меня раздирает любопытство…А все-таки – почему сестра с тобой не разговаривает?

Брод: – Ты хочешь услышать ответ?

Лео: – Аж ладони зудят от любопытства (потирает руки)…

Наверняка, история очень пикантная.

Брод: – Лео, это всего лишь эксперименты над собой…В период становления моей личности…

Лео: – Не понял.

Брод: – Да никакой особой истории нет. Все банально и просто. После расставания с тобой, я пытался совершить что-то такое…Нечто, ломающее общественную мораль, религиозные запреты…

Лео: – Переспал с ней?

Брод: – Нет, но как бы… Пытался. Так что все очень просто.

Лео: – Так я и думал…Мне кажется, что тебя просто раздражало, что она такая религиозная, правильная, что она не такая, как ты…Ты просто хотел разрушить ее затхлый мирок и вывести на свежий воздух…Способ, правда, не удачный.

Брод: – Я просил у нее прощение, Лео. Искренне. Поступок, был, несомненно, глупый. Но никакого раздражения у меня не было. Я же объяснил тебе причину. Она меня простила и после почти никогда не разговаривала со мной. Так – два-три слова в случае крайней нужды. Лео…Это было так давно. Есть ли смысл вспоминать об этом?

Лео: – А моя сестра просто «тусовалась» со мной везде, пока не умерла от «красных птичек» в номере гостиницы. Она была вместе со мной на гастролях. Вот это был удар, Арни…Это было так, как будто я провалился на самое дно самой глубокой пещеры. В полную тьму. Я так ее любил. Какого черта она напилась этих долбанных таблеток? Я до сих пор не пойму…Весь этот чертов день не выходит из головы…До сих пор. Буду подыхать, даю руку на отсечение, эта картина будет у меня перед глазами…Бездыханная Мария на ковре. С разбитым носом. Когда падала, ударилась о кровать. Это, Арни, покруче сестры – старой девы, живущей за стеной. Это настоящее горе.

Брод: – Лео, мне кажется, что тебе все-таки стоит показаться специалистам…Всякое бывает. Тебе дать телефон? У меня есть знакомые. Отличные онкологи. Вытащили с того света нескольких с 3-й и 4-й стадией…Но они очень хотели жить. Это немаловажно. А ты ведь хочешь еще пожить, Лео? Ты же любишь жизнь?

Лео: – Пожить…? Еще пожить…Может быть…Я позвоню тебе сам, когда решу – куда мне дальше…В крематорий или в больничку.

Брод: – Медлить нельзя. Давай договоримся, что это будет завтра.

Лео: – Завтра? Арни, самое смешное, что у меня ничего не болит. Когда я выхожу на сцену, у меня такой прилив сил, что я не могу представить, что какая-то зараза сидит во мне и жрёт меня. Правда, после – полное опустошение…

Брод: – Ты употребляешь что-то?

Лео: – Я аккуратно, Арни. Какие-то новые метамфетамины. Но мне врач выписал, Арни, ты не подумай ничего такого…С наркотой я завязал давным-давно.

Брод: – Лео, с каких это пор это стало лекарством? Да еще и новым. Лекарством это было недолго. Таблетки или колешь?

Лео: – Таблетки. Всего по пять милиграмм. Терапевтическая доза.

Брод: – Если эту дозу принимать не три, а десять раз, то какая же эта терапия?

Лео: – Я умеренно. У меня и рецепт есть. Все в порядке.

Брод: – Смотри, Лео…

Лео: – Арни, да куда уже смотреть? У меня вариантов немного.

Брод: – Говорю тебе – хорошая клиника тебе не помешает…

Лео: – Чувствую, что не вернусь я оттуда, если переступлю порог такого заведения…Начнется – анализы, обследования. Врачи. Не выпить, не покурить. Концерты отменять придется…

Брод: – Лео, все в твоих руках.

Лео: – В моих руках чаще всего бывает сигарета или микрофон. А вчера я обругал своего костюмера. Сегодня жалею.