Были и небыли. Книга 1. Господа волонтеры

– Значит, вы ждали меня?

– Конечно, – очень серьезно подтвердила Маша. – Сначала я сердилась, а потом мне надоело сердиться, и вот и все. Долго сердиться, оказывается, скучно.

– На что же вы сердились?

– Знаете, Аверьян Леонидович, мне она сначала очень понравилась, а потом сразу разонравилась. Может быть, я непостоянная?

– Просто вы умная девочка и разбираетесь в людях куда лучше, чем ваши братья.

– Девочка, – недовольно повторила Маша. – Интересно, до какого возраста человека будут называть девочкой? Пока он не состарится?

– Если позволите, я буду называть вас так, ну, скажем, до вашего замужества.

– Это уже срок, – сказала Маша. – Потерплю. Но за это вы придете к нам завтра, да? И не будете больше флиртовать с этой кокеткой. До свидания.

– До свидания, Машенька. До завтра!

Он смотрел, как она быстро идет по тропинке, ждал, что оглянется, но Маша не оглянулась. Но Беневоленский не перестал улыбаться, шел через поле, сшибал тросточкой головки чертополоха и радостно думал, что готов влюбиться без памяти. Без всяких желаний, без планов на будущее, без каких бы то ни было расчетов на настоящее – просто влюбиться, как влюбляются только в детстве. И знал, что так и будет, что он непременно влюбится, и от этого хотелось петь.

Федор вообще был склонен воспринимать все буквально, а в состоянии восторженности и подавно, и поэтому повел Лизоньку в старый сад – место, с детства считавшееся таинственным. Сад этот начинался за цветниками на пологом спуске к реке, он зарос и одичал, и под старыми грушами росли грибы. Мама любила его и не велела рубить: здесь рассказывались сказки, здесь ловили стрекоз и ежей, здесь проходило самое первое детство. Корявые старые деревья были полны воспоминаний, но на Лизоньку произвели впечатление удручающее.

– Не сад, а декорация к Вагнеру.

– Да, да, прекрасно! – опять невпопад сказал Федор. – Здесь много груш. Они одичали, но в детстве были вкусными.

Он не знал, о чем говорить, и говорил о том, что Лизоньке было неинтересно: о детстве, о маме, о том, как однажды забрался на грушу, не мог слезть и как Захар снимал его оттуда. Рассеянно слушая, Лизонька присела на рухнувший ствол, почти с раздражением думая, что темпераментный юнкер забавнее этого заучившегося говоруна, хотя тоже провинциален и неуклюж, как, вероятно, и вся олексинская семья.

– Мне холодно, – резко сказала она, бесцеремонно перебив тягучие воспоминания.

– Холодно? Да, да, сыро. Знаете, неделю шли дожди…

– Так принесите же мне что-нибудь!

– Да, конечно, конечно! – Федор метнулся к дому, но остановился. – А что принести?

– Боже правый, ну хотя бы мою шаль, – вздохнула Лизонька. – Кажется, я оставила ее в гостиной.

В доме уже зажгли огни. Федор, запыхавшись, ворвался в гостиную; здесь сидели старшие и позевывающий, слегка опухший от сна Владимир.

– Шаль! – объявил Федор. – Елизавета Антоновна просила шаль.

– А где же она сама? – спросила Полина Никитична. – Приведите ее, Федор Иванович.

Федор, схватив шаль, молча выбежал. Владимир нагнал его уже в саду, схватил за плечо:

– Отдай. Я отнесу.

– Пусти! – Федор тянул шаль к себе. – Сейчас же пусти, она меня просила, меня…

Владимир был сильнее и имел опыт юнкерских драк. Резко ударив Федора по рукам, вырвал шаль и кинулся в садовые сумерки.

– Елизавета Антоновна! Елизавета Антоновна, где вы?

– Отдай! – Федор немного пробежал и остановился, растирая отбитые руки. – Ну и черт с вами. Глупость какая-то, глупость! – Схватился за голову, пошел назад, бормоча: – Глупость. Какая глупость!

По сумеречному саду, то затихая, то усиливаясь, метался призывный крик Владимира. Из сторожки вышел Иван, увидел бредущего без цели Федора, спросил:

– Что случилось?

– Мы дураки, – сказал Федор. – Не знаю, от природы или вдруг.

– Делом надо заниматься, – назидательно сказал Иван. – Вот я занимаюсь делом, и мне наплевать на заезжих красавиц.

– Он ударил меня. – Федор сел на ступеньку и вздохнул. – Ударить брата – и из-за чего? Господи…

– Володька – бурбон. Он будет бить своих солдат, вот увидишь.

– Елизавета Антоновна-а! – донесся далекий крик.

– Ну зачем же кричать? – недовольно сказала Лизонька, выходя к задохнувшемуся от криков и беготни юнкеру.

– Елизавета Антоновна! – Владимир бросился к ней. – Я ищу вас, я… Вот ваша шаль.

– Благодарю. – Она набросила шаль на плечи. – Впрочем, хорошо, что вы кричали: я вышла на крики из той мрачной декорации.

– Елизавета Антоновна. – Владимир теребил конец шали. – Я… Я люблю вас, Елизавета Антоновна.

– Так быстро? – улыбнулась она. – Очаровательно.

– Я люблю вас, – зло повторил он. – Я прошу вас быть моей женой. Нет, не сейчас, конечно, сейчас мне не разрешат, а когда закончу училище и стану офицером.

– Боюсь, что к тому времени я состарюсь.

– Я быстро стану офицером, Елизавета Антоновна. Я попрошусь в действующие отряды на Кавказ или в Туркестан, я не пощажу себя, но сделаю карьеру и приеду к вам в чинах и лентах. Только ждите меня. Ждите, умоляю вас.

– Уговорили, – улыбнулась она. – Авось к тому времени, как вы станете героем вроде Скобелева, умрет мой муж и я обрету свободу.

– Муж? – растерянно переспросил Владимир, выпуская шаль. – Чей муж?

– Мой, я уже год замужем. Вы поражены? Увы, дорогой мальчик, у меня есть старый, знатный и богатый повелитель. А сейчас дайте мне руку – и идем. Уже поздно.

Владимир машинально подал ей руку, молча повел к дому. Лизонька поглядывала на его застывшее лицо и улыбалась. Потом взяла обеими руками за голову и поцеловала в губы. И отстранилась: он не обнял ее, не ответил на поцелуй.

– Не отчаивайтесь, милый мой мальчик, – шепнула она. – У нас еще месяц впереди, мы можем быть счастливы…

– Что? – напряженно переспросил он. – Все равно. Все равно, слышите? Я клянусь вам, клянусь…

Голос его задрожал, он вырвался и бросился в дом, чувствуя, что может разреветься. Елизавета Антоновна вздохнула, оправила шаль и пошла следом. На душе у нее почему-то стало смутно и неспокойно.