Очень сказочная работа 1

Олимпиада вздохнула.

– Да тебя и видно – три метра сухостоя, и глаза вместо очков невиданные по толщине линзы украшают. И двигаешься как-то рывками, сутулый до края. И какой-то ты весь асимметричный. – Тут она деловито пощупала мою правую руку немного выше локтя. – Ишь, рубаху с коротким рукавом нацепил, – не одобрила она мой выбор одежды. – С чего это у тебя правая рука больше левой? – Я возмутился! Так меня еще не опускали. Буркнул: – Нормальная у меня рука. Я просто правша, вот за счет мышц она потолще и кажется. – Да какие там мышцы! У тебя их и в заводе нет, – развенчала мою отмазку Олимпиада. – У твоей правой загребухи просто кость толще, чем у левой. И она, вроде, подлиннее. А что у тебя с ногами? Тоже толстые, где не надо? – Да что ж это такое? Я на свидание с девушкой пришел, или на строгую медкомиссию затесался? – Хорошие у меня ноги, совершенно обычные. – Покажешь? Предъявишь, так сказать, товар лицом? – Как это я свои ноги показывать буду? Штаны, что ли, сниму? – Снимать, пожалуй, незачем, а слегонца приспустить до колен, это можно. – Не буду я ничего никуда спускать! – Мда, как-то подозрительно эротично это у тебя звучит. Да и трусаки, поди, нацепил какого-нибудь невиданного цвета, чтоб наивную девчонку поразить. – Спорить про цвет трусов мне абсолютно не хотелось, а то и верно придется показывать. – Все у меня обычное, – сказал я. – Все, как у людей. – Так ты еще и не человек? – всплеснула руками Олимпиада. – Оборотень? А в кого перекидываешься? В швабру? Или в удава какого? – Я человек! Я сын своих родителей! – А в кого ж из них ты такой неловкий стропила уродился? Батя с матушкой, вроде, приличные. И на лицо приятные. А на кого из них ты на лицо похож? Что-то я выраженного фамильного сходства не заметила. – Я на маму похож! – Ногами? – скептически спросила Олимпиада. – Ушами, – понуро признался я. – Только она их под волосами прячет. – Маловато фенотипических признаков, браток, – сделала вывод Липа. – Наверное, они тебя усыновили, когда ты маленький еще приличный был. А потом вот это и выросло. Знаешь, как у людей с собаками бывает? Купят на рынке красивого породистого щенка, а вырастает черте че. Или может ты мутант какой?

– Отец давно об этом говорит, – сообщил я.

– И он абсолютно прав, – завершила свою оценку Липа. – В общем, домой я тебя потом провожу, чтобы не избили, и больше тут не отирайся. Сейчас выпьем, заедим по-легкому, остатки домой утащишь.

Вырвавшийся из моей души крик протеста она безжалостно задавила взмахом ладони, зажавшей мне рот.

– Молчи, постылый! А то сама прибью.

Быстро же я опостылел, печально подумалось мне – и пяти минут не прошло… Ох, как правы были родители…

А Олимпиада уже расставляла блюдечки и стаканы.

– Фужеров нет, не взыщи – не обзавелась еще. Ну да ладно, из того что есть похлебаем. Конечно, надо было бы тебя с твоей кошелкой сразу вышибить, но душа просит продолжения банкета, а в магазин переться с перепоя в ломы. Правда и штопора у меня нету, ну и пес с ним, сейчас пробку ножом расковыряем.

С этими словами Липа взяла в руки кухонный нож.

– У меня есть штопор! – торопливо воскликнул я, вспомнив покупку перочинного ножа под чутким отцовским руководством.

Тут поразилась даже видавшая виды Олимпиада.

– А ты запасливый, первый раз слышу, чтобы в гости со своим штопором приходили. У тебя, может, еще флакон с афродизиаком где припрятан?

– Нет. Этого нету. Не приобрел как-то.

– Значит все-таки хотел купить? На свои красоты не понадеялся?

– Да я его и не видел ни разу! – возмутился я.

– Не бери, – посоветовала мне байкерша. – Наши пробовали и мне наливали. Дорогущий, спасу нет, а толку ноль. Ладно, давай винишка отхлебнем.

С этими словами она взяла в руки бутылку.

– О! Германское изделие! Ну, если немец делал, должно хорошо пойти.

Ее преклонение перед всем немецким меня удручало.

– Это в тебе немецкая кровь играет, поди вино, как вино.

– Может ты и прав, – задумчиво сказала Энгельс. – Назови мне хоть одно некачественное или хуже, чем у других народов, немецкое изделие, глядишь и я поверю. Давай штопор, а сам минуты две подумай, разомни мозги перед сабантуем. Время пошло!

Получив перочинный нож, Олимпиада сноровисто открыла штопор, ловко ввинтила его в пробку и приготовилась дернуть. У нас дома этим всегда занимался папа – мы с мамой не осиливали. Отец одной железной рукой держал сосуд, другой вырывал с некоторым усилием пробку. Долго противиться его неизбывной силище никакое пробковое дерево было просто не в состоянии. А если сейчас Липа не осилит, у нее ручонки вон какие тоненькие, и я не одолею? С бутылкой домой бежать, слезно умолять отца о помощи? Опять вдоволь наслушаться его скабрезных шуточек? Эх, права оказалась Липа – кухонным ножом надо было ковырять!

Но Олимпиада неожиданно пошла другим путем. Она зажала бутылку между колен, а двумя руками дернула нож-штопор. Чпок! И пробка освободила дорогу рислингу. Девушка даже не запыхалась и не раскраснелась.

– Ну ты даешь, – поразился ее ловкости я.

– Не первый год на свете живу, – пояснила Липа. – Надумал про неудачное или некачественное немецкое изделие? Вспомнил что-нибудь такое, что не красит германских мастеров?

– Да что-то нет…

– Вот и не старайся. Нет у немцев таких вещей.

И тут меня озарило.

– А чешское пиво! Оно же во всем мире славится!

– Вот сами чехи его и славят. Я знаю, о чем говорю: ребята привозили и оттуда, и оттуда. Как не чванятся чехи, а немецкое все равно лучше.

– Мы с ними воевали!

– А с кем русские не воевали? В 1812 году с французами, в Крымскую с англичанами, с турками вообще без счета, после Гражданской войны связались с поляками, и отдали им здоровенные куски Белоруссии и Украины, с финнами чуть не два года бились, японскую Квантунскую армию в 45-ом разгромили. Потом дважды, в Корее и во Вьетнаме, неофициально повоевали с американцами, затем намылили холку китайцам на Даманском полуострове.

– Великая Отечественная Война была для нашего народа самой страшной! Мой прадедушка под Сталинградом погиб!

– А мой в июле сорок первого неизвестно где.

– Да немцы вообще не воевали! Их всех в Сибирь выслали!

– А моего не успели. Он в паспорте себе две буквы дописал и ушел на фронт добровольцем Энгельсовым. В той неразберихе национальность и имя просто после опроса записывали, так он из Иоганна стал русским по имени Иван. Так похоронка и пришла, на Ивана Арнольдовича Энгельсова. За отчество взыска не было – тогда Арнольдов и в Германии, и в СССР немало было. Да, воевали, но не с немцами, а с фашистами, и все это качества германских изделий нисколько не умаляет.

– Ну, извини…

– Да не за что. Наливай, а то прокиснет.

И мы налили и выпили. Липу пробило на хавчик, как она выразилась, и байкерша стала усиленно есть колбасу, периодически добавляя сыра и дольки мандарина. Я скромно заедал рислинг яблоком. И то ли от славного вкуса немецкого напитка, то ли из-за того, что терять мне было уже нечего – все равно сейчас домой проводят, куда-то ушла моя обычная скованность, застенчивость, заторможенность, боязливость, и я начал образно рассказывать о прожитой мной короткой, но трудной жизни, богато усыпая эти истории своими незатейливыми и глупыми шуточками.

Ничуть не смущаясь, я нахально начал аж с детского сада, с истории о том, как меня изловчилась отлупить при дележке куклы злая девочка по имени Маша. Сначала Олимпиада насторожилась и слушала меня, наморщив курносый носик. На историю о том, как у меня украли портфель еще в первом классе, она в первый раз улыбнулась, а слушая рассказ про то, как в четвертом учительница за нерадивость и глупость пыталась выбросить мерзкого троечника из окна, рассмеялась. Самое главное, что я ничего не выдумывал, все это было, вот только тогда это были главные трагедии всей моей короткой жизни, а сейчас это стало сюжетами для коротких юмористических рассказов.

Вдруг, как-то совсем не ко времени взялся звонить мой телефон. Я, не вглядываясь, звонок сбросил и его выключил. Сейчас меня отсюда вышибут, вот и наговоримся вволю. Новелла о выпускном вечере, где я впервые в жизни познал вкус шампанского, а после громко икал на весь парк, куда мы отправились гулять после бала, пугая этим необычным звуком запоздавших прохожих, заставила Липу бросить есть и пить, а самое главное, начать смеяться в голос довольно-таки громко. Периодически она только клала в рот дольки мандарина.

А уж когда меня охватил кураж от такого невиданного успеха, и я залихватски загнул историю о своей бесславной попытке поступить в педагогический, ее охватил такой хохот, что недопережеванные остатки мандарина полетели мне в лицо. Тут уж мы захохотали вдвоем и побежали меня умывать.

Просмеявшись и выдав мне чистое полотенце, Липа высоко оценила эти мои воспоминания:

– Ну ты и горазд рассказывать! Прямо какой-то мастер художественного слова.

– Да где уж там мне, – скептически отнесся к этой явно предвзятой оценке я, – мои истории обычны и неинтересны. А вот есть парни, живущие яркой жизнью, постоянно попадающие в неожиданные ситуации и с честью выходящие из них победителями.

– Во-во, – подтвердила мои словаОлимпиада, – обязательно есть, как не быть. Я с одним таким встречалась, когда училась в Политехе. Он был турист-экстремал, да и сейчас, поди, им остался. Постарше меня года на три, высоченный красавец, косая сажень в плечах, чем он только не занимался!

Сплавлялся на легкой лодчонке по бурным горным рекам, мужественно прыгая через пороги, бродил по сибирским лесам без карты и компаса, штурмовал высочайшие горы вместе с альпинистами и отнюдь не по обкатанным туристским тропам, словом орел и герой! В реках тонул, по тайге пять дней не жравши бродил, с карнизов в горах срывался, чудом спасался от лавин, как-то в ледяной пещере трое суток отсиживался и ждал, пока спасатели откопают.

Я и сама девушка рисковая, вот на него и повелась. Думала: эх, сейчас он мне такого нарассказывает, что я потом за ним, в очередной квест, как собака побегу! Разукрашу свою сверхтусклую житуху опаснейшими приключениями! И отдамся такому парню где угодно!

– И что? – заинтересованно спросил я.