Журнал «Парус» №87, 2021 г.

— Затейлива, — отвечал я ему. — Но жить убийством и разбоем значит по мне клевать мертвечину».

Вот чем отличается дворянин от «простолюдина» — он не даст себя обмануть дешевой демагогией, не позволит переворачивать нравственные понятия. Известный философ-традиционалист Рене Генон в книге «Царство количества и знамения времени» (1945) объяснил этот механизм сатанинской подмены смыслов, всегда лежащей в основе всех революционных демагогий: «Это разрушение может состоять… в интерпретации символов в обратном законному смыслу значении, рассматривая как “благотворный” тот аспект, который в реальности является “пагубным”, и наоборот… В этом, по сути, и состоит весь секрет некоторых кампаний, очень показательных для стиля современной эпохи… в частности, при бессознательной поддержке людей, которые были бы по большей части удивлены и даже приведены в ужас, если бы могли отдать себе отчет в том, для чего их используют; к несчастью, иногда бывает так, что те, кто думает, что сражается с дьяволом, каких бы идей они при этом ни составляли себе, оказываются таким образом просто-напросто, без всякого сомнения, превращенными в его лучших слуг!» (Генон Р. Царство количества и знамения времени. — М.: Беловодье, 1994. С. 211; 213). Эту закономерность четко видел и И.А. Бунин:

«…их легион теперь, устроителей Эдема на земле, тунеядных и ледяных по отношению к живому человеку душ, пламенно защищающих всех трудящихся и обремененных, бешено клянущих войны между народами и еще бешенее призывающих к войнам между племенами и классами, вопиющих о лучезарной заре мира, когда этот мир так же далек от их свободы, братства и равенства, как Христос от гориллы. И они говорят давно готовое, привычное своим блудливым языком:

— Ты из-за деревьев не видишь леса. Будь жертвой за своего будущего потомка, верь в Сион грядущий.

Но зачем мне видеть лес, если я вижу на каждом суку этого леса удавленника. Кто уверит меня теперь, что этот будущий человечнее и лучше меня, настоящего? Вот прошло тысячу, пятьсот лет и было тысячу “великих революций” — разве не такой же зверь человек без узды, как прежде, разве не так же режет он носы и уши, сажает на кол, надругается над убиенным и замученным? Вот почти весь европейский мир вольно и невольно распален этими новыми апостолами к лютой ненависти, к самым грубым вожделениям, — ибо ведь дело-то идет, в сущности, о самом грубом, самом материальном, невзирая на самые возвышенные лозунги! — и растет молодое человеческое племя среди хамства и варварства, голода и холода, мора и запустения, — кого, кроме кретина, выродка, может произвести на свет этот страшный или несчастный самец?.. То, что творится в Европе и особенно в России, самой Россией и над нею, так чудовищно, так преступно, так гнусно и нагло, что слово совершенно бессильно выразить даже тысячную долю того, что оно должно было выразить» (из статьи «Не могу говорить»).

А вот живая зарисовка «деятеля революции»: «Говорит, кричит, заикаясь, со слюной во рту, глаза сквозь криво висящее пенсне кажутся особенно яростными. Галстучек высоко вылез сзади на грязный бумажный воротничок, жилет донельзя запакощенный, на плечах кургузого пиджачка — перхоть, сальные жидкие волосы всклокочены… И меня уверяют, что эта гадюка одержима будто бы “пламенной, беззаветной любовью к человеку”, “жаждой красоты, добра и справедливости”! А его слушатели? Весь день праздно стоящий с подсолнухами в кулаке, весь день механически жрущий эти подсолнухи дезертир. Шинель в накидку, картуз на затылке. Широкий, коротконогий. Спокойно-нахален, жрет и от времени до времени задает вопросы, — не говорит, а все только спрашивает, и ни единому ответу не верит, во всем подозревает брехню. И физически больно от отвращения к нему, к его толстым ляжкам в толстом зимнем хаки, к телячьим ресницам, к молоку от нажеванных подсолнухов на молодых, животно-первобытных губах» («Окаянные дни»). И.А. Бунин с множеством ярких примеров пишет об этом самом главном — антропологическом — корне «революции», ставшей возможной только благодаря особой технологии пробуждения маргинальных нравственно падших слоев народа, которые в нормальной жизни не видны, поскольку сдерживаются законом и социальным контролем. Сатанинская теория Маркса, внушая человеку, что он не образ Божий, а отпрыск обезьяны, обязанный жить по своим «материальным интересам», успешно превращала людей в тех говорящих скотов, которые были способны творить зверства в неслыханных масштабах.

В статье «В этот день» И.А. Бунин дал самую точную формулировку того, что произошло в 1917 году: «Каин России, с безумно-радостным остервенением бросивший за тридцать сребреников уже всю свою душу под ноги наемных злодеев, восторжествовал полностью». И далее: «случился, опять случился именно тот Пушкинский бунт, “жестокий и бессмысленный”, о котором только теперь вспомнили, повторилось уже бывалое, хотя многие и до сих пор еще не понимают этого, сбитые с толку новым и вульгарно-нелепым словом “большевизм”, мыслят совершившееся как что-то еще невиданное, в прошлом имеющее только подобие, чувствуют его как нечто такое, что связано с изменяющейся будто бы мировой психикой, с движениями того самого европейского пролетариата, который несет будто бы в мир новую прекрасную религию величайшей гуманности и в то же самое время требует “невмешательства” в непрерывное и гнуснейшее злодеяние, которое творится среди бела дня в двадцатом веке, в христианской Европе» («Из “Великого дурмана”»).

В статье «Заметки (по поводу второй годовщины октябрьского переворота)» И.А. Бунин показывает «анатомию» так называемой «революции»: «сперва идеалисты, мечтатели, оторвавшиеся от понимания живой действительности, люди легкомысленные, недальновидные, пусть даже одержимые благими целями, но многое не додумывающие до конца, болтуны, фразеры, честолюбцы — и все растущее ослабление, растерянность власти, а дальше что? Дальше все растущее ошаление народа, озверение его, все большее количество орущих от его имени подонков его, прирожденных убийц, грабителей, негодяев, из коих и выделяется шайка уже отборнейших негодяев и зверей, шайка истинных главарей всякой действенной революции, — негодяев, неистово, напыщенно, театрально, “именем народа”, “свободы, братства, равенства” устраивающих такой кровавый балаган, — надо твердо помнить эту из главнейших черт всякой революции, черту отвратительной театральщины, — разыгрывающих такую подлую и свирепую комедию, что потом мир сто лет не может прийти в себя, вспоминая, на какое море низости и кровожадности способно человеческое сердце, в некоторых отношениях самое подлое, самое злое из всех прочих сердец, бьющихся на земном шаре. Да, чудовищно мерзка и кровава была и французская революция, но как это можно одну мерзость и кровь оправдывать другой мерзостью и кровью? Истинно благодарить надо за такой довод — это довод как раз против революций, поелику все они так одинаковы, протекают с такой торжественностью. А что до “великой российской революции”, то она отличается от великой французской только еще большим числом и еще большей бессмысленностью всяческих низостей, пошлостей, нелепостей, злодейств, разрушений, позоров, холода, голода, мора и, конечно, в тысячу раз большим хамством, грязью и глупостью».

А вот ее антропологический аспект: «революция… есть вечная радость тех, у которых никогда нет настоящего, прошлое всегда “проклятое”, а будущее всегда “светлое”… “Вот выйдут семь тощих коров и пожрут семь тучных — и не станут оттого тучнее… Вот темнота покроет землю и мрак народы… низость возрастет, а честь унизится… в дома разврата превратятся общественные сборища… И лицо поколения будет собачье…” Защищайте, защищайте все это тем, что это было не у нас одних, что на все “есть причины”, что это — явление “стихийное”: ведь и для чумы, для холеры есть причины, а землетрясение есть еще более стихийное явление, только кто же радуется им? Мечтайте, мечтайте, что “собачье лицо поколения” весьма будто бы способствует близкому появлению на свет Божий нового, гораздо более прекрасного, чем прежде, человеческого лица, что из посеянного чертополоха вырастет райский крин». Именно здесь и происходит главный обман и подмена, и «те, кто думает, что сражается с дьяволом, каких бы идей они при этом ни составляли себе, оказываются таким образом просто-напросто, без всякого сомнения, превращенными в его лучших слуг» (Р. Генон). У обманутых это «собачье лицо» остается навсегда.

Православные святые и старцы не уставали повторять, что первым революционером был Сатана, а нынешние «борцы за свободу» — это его глупые и наивные ученики, не ведающие, что творят. Столь же мудро об этом пишет и И.А. Бунин в статье «Не могу говорить»: «Ибо воистину возвратился мир на стези древние, какими бы новыми именами не называли их, сколько бы ни бредило о них современное умопомрачение, как о новой эре в истории человечества, — возвратился почти на три тысячи лет назад, когда йота в йоту сказано было так — точно о нашем сегодняшнем дне:

Возьмет Господь у вас

Всю вашу мощь, — отнимет трость и посох,

Питье и хлеб, пророка и судью,

Вельможу и советника, вождя

И воина, провидцев и мудрейших,

И брат зарежет брата, и народы

Восстанут друг на друга, дабы каждый

Был угнетаем ближним, и падет

Сион во прах, зане язык его

И всякое деянье — срам и мерзость

Пред Господом, и выраженье лиц

Свидетельствует против них, и смело,

Как некогда в Содоме, славят люди

Позор и грех.

Ибо воистину страшная повесть Иова стала нашей повестью».

В 1920 году И.А. Бунин в статье «Суп из человеческих пальцев. Открытое письмо к редактору газеты “Times”» написал об этом так: «Россию, превращенную в необъятное Лобное Место, каменеющие в столбняке перед всем тем, чем горьковская Россия ужаснула и опозорила все человечество, мы, бежавшие из этой прекрасной страны, не будучи в силах вынести вида ее крови, грязи, лжи, хамства, низости, не желая бесплодно погибнуть от лап русской черни, подонков русского народа, поднятых на неслыханные злодейства и мерзости соратниками Горького… горьковской, “советской” России, ныне возглавляемой теми людьми, род которых будет проклинаем Россией будущей до семьдесят седьмого колена, как бы ни прикидывались иные из них “борцами за светлое будущее”, какие бы бриллианты ни посылали они с Каменевыми в Англию».

В статье «Страна неограниченных возможностей» И.А. Бунин пишет: «Революционный ритуал, революционное лицедейство известны: сборища, “пламенные” речи, баррикады, освобождение из тюрем — воров, сожжение сыскных архивов, арест властей, торжественные похороны “павших борцов”, казнь “деспота”, осквернение церквей, ливень воззваний, манифестов, “массовый террор”… Все это проделав, мы все довели до размеров гомерических, до низости еще небывалой, до глупости и остервенения бешеной гориллы. “Всему виной попустительство Керенского”… А кто же Керенскому-то попустительствовал, кто Керенского поднял на щиты? Разве не мы? Разве он не наше кровное порождение? И на Ленина нечего особенно дивиться.

– “Среди духовной тьмы молодого, неуравновешенного народа, как всюду недовольного, особенно легко возникали смуты, колебания, шатость… И вот они опять возникли, в огромном размере… Дух материальности, неосмысленной воли, грубого своекорыстия повеял гибелью на Русь… У добрых отнялись руки, у злых развязались на всякое зло… Толпы отверженников, подонков общества потянулись на опустошение своего же дома под знаменами разноплеменных вожаков, самозванцев, лжецарей, атаманов из вырожденцев, преступников, честолюбцев”… Это — выписка (где что ни слово, то золото) из Соловьева о смутном времени. Всему в ней изложенному наша революция со всеми ее “завоеваниями” есть полное подобие. И подготовляли ее мы все, а не одни Керенские и Ленины, и мудрить, впадать в пафос тут совсем нечего: обе картины (и соловьевская и нынешняя) просты и стары, как мир».

Что означают слова Бунина: «И подготовляли ее (нашу революцию) мы все»? Этим жестоким самокритичным признанием И.А. Бунин заслуживает глубокого уважения. Он очень хорошо знает, о чем говорит. Никакие иностранные агенты и заговорщики не смогли бы так запросто сокрушить могучее государство и взбаламутить стомиллионный народ. Но дело в том, что к началу трагических переломных событий страна и народ оказались уже тяжело больны. Бациллы этой болезни внедрялись извне, с Запада. Болезнь охватывала Россию «с головы», сверху. Аристократия, дворянство, так называемые культурные слои общества привыкали ориентироваться на Европу, зарубежные взгляды и оценки становились образцами для подражания, воспринимались как общепризнанные аксиомы. И как следствие: «о, Бог мой, эта власть — какая это стократная нелепость, какой архииздевательский хохот над одурманенной, черту душу продавшей Россией! в одном прав Троцкий: подлый зверь, слепой, но хитрый и когтистый крот в самом деле недурно рылся под Кремль, благо почва под ним еще рыхлая» («Из “Великого дурмана”»).

В интервью сотруднику «Одесского листка» И.А. Бунин передавал свои впечатления от Москвы под властью большевиков: «везде, сверху до низу — кипящая ненависть к большевикам. Серая масса, разносчики, дворники, железнодорожники, извозчики, даже красногвардейцы — все клянут советскую власть, в которой видят причины всех зол. Не верьте рассказам, будто советская власть укрепляется, будто интеллигенция изменила свое отношение к ней. Укрепиться она не может, ибо ни в ком решительно не встречает поддержки». И.А. Бунин сам ужасался тому, что в большевистской Москве 1918 года все население, страдая от голода и ужаса, с последней надеждой ждало прихода немцев как своей последней надежды на спасение. Но «ни в ком решительно не встречая поддержки» власть красных бесов устояла — Россия была ими завоевана, как татаро-монголами, с помощью самого дикого террора и искусственного голода, создавшего эту огромную Красную армию, в которую шли за пайку, чтобы не сдохнуть с голоду; офицеры — чтобы не расстреляли семью; а подонки — для удовлетворения своих садистских и воровских наклонностей. Это была первая в истории армия рабов и профессиональных преступников. Она «завоевала» Россию.

Большевики заранее знали, на какой «класс» они смогут опереться — вовсе не на «пролетарский», а на класс социальных и моральных подонков. В статье «Из “Великого дурмана”» И.А. Бунин вспоминает:

«Из-под горы, слышно, идет толпа ребят с гармоньями и балалайкой:

Мы, ребята, ежики,

В голенищах ножики,

Любим выпить-закусить,

В пьяном виде пофорсить…

В голове у меня туман от прочитанных за день газет, от речей, призывов и восклицаний всех этих смехотворных и жутких Керенских. И я думаю: “Нет, большевики-то поумнее будут. Они недаром все наглеют и наглеют. Они знают свою публику!”… А в четырнадцатом году орловские бабы спрашивали меня:

— Барин, а что же это правда, что пленных австрийцев держать на квартире и кормить будут?

Я отвечал:

— Правда. А что же с ними делать?

И бабы спокойно отвечали:

— Как быть! Да порезать, да покласть.

А ведь как уверяли меня господа, начитавшиеся Достоевского, что эти самые бабы одержимы великой жалостью к “несчастненьким” вообще, а к пленному врагу особенно, в силу своей кровной принадлежности к “Христолюбивому простецу”». Да, способен русский народ к великой любви и к великой жалости — но есть в нем и каинские души, которые легко соблазнить злом. Однако Достоевскому ведь вовсе не были свойственны «розовые» представления о народе — и никто, как он, не умел глубже и пронзительнее показать в нем и «глубины сатанинские». Но интеллигенция увидела по-своему, в рамках своей религии народопоклонства. И.А. Бунин же разглядел таящегося в народе хама и зверя — и понял, что этот хам и зверь в любой момент может вырваться наружу, круша Россию и убивая самого себя. Об этом была написана «Деревня», которую некоторые восприняли как «клевету на народ», а другие увидели в ней социальное «обличение». Эта повесть не была ни тем, ни другим — она была предупреждением, как и романы Достоевского (субъективно она кажется своего рода продолжением «Братьев Карамазовых»). По словам И.А. Бунина, «Только Достоевский до конца с гениальностью понял социалистов, всех этих Шигалевых. Толстой не думал о них… А Достоевский проник до самых глубин их» (Бунин. Искусство невозможного. Дневники, письма. — М.: Грифон, 2006. С. 126).

Да, потенциальных хамов и зверей в народе, конечно, меньшинство, большинство же действительно, хоть и недостойный, но все-таки народ Божий. Но ведь в эпохи социальных катаклизмов активнее всех именно это беснующееся меньшинство, а народ Божий, увы, как правило, безмолвствует. Протоиерей Всеволод Чаплин очень точно сказал об этом: «“Красных террористов”, по сути, было не так много… Почему же хранители российских традиций потерпели поражение? Почему две-три сотни красноармейцев легко брали власть в городах, совершенно не настроенных их поддерживать? Выскажу парадоксальную мысль: так произошло из-за православного воспитания большинства народа. Люди, приученные любить, уступать и прощать, были попросту не способны стрелять сразу, без разбора и по всякому поводу, как это делали красные. В годы революции и Гражданской войны победила не народная воля, а наглость и дикая жестокость» (Чаплин В., прот. Лоскутки. — М.: ДАРЪ 2007. С. 108–109).

А вот высказывание крестьянина, совершенно точно определившего причины и суть происходящего: «Спихнули такие-то, как ты, забубённые господа, да беглые солдаты царя, — вот увидишь, что теперь будет. И теперь хорошо, а то ли еще будет! То ли еще будет!» («Из “Великого дурмана”»).

И.А. Бунин через страшный опыт «революции» понял лживость мифа о «народовластии» и понял священную суть тысячелетней русской монархии, столь непонятную книжным интеллигентам. В статье «Заметки (по поводу критики)» он признавался: «Я был, — в силу того, что прежде верил в людей немного больше, чем теперь, — приверженцем республик, теперь же стал несколько сомневаться в них… я теперь, кое-что прочувствовав и продумав, имею истинно лютую ненависть и истинно лютое презрение к революциям, да и можно ли не иметь этих чувств в эти дни, каким нужно обладать твердокаменным сердцем, чтобы долбить о республиках, будучи еще в разгаре междоусобной бойни, на военном фронте, в окопах, стоя у самого края адовой пропасти, куда сорвалась Россия и где так несказанно страдают сотни тысяч еще живых, живых людей, гибнущих в слезах, в скорби, в тьме, в холоде, в голоде, среди пыток, расстрелов, кровных обид, вечных заушений и надругательств, под пятой торжествующих мерзавцев, извергов и хамов!»

В своей знаменитой речи «Миссия русской эмиграции» И.А. Бунин говорил: «Планетарный же злодей, осененный знаменем с издевательским призывом к свободе, братству и равенству, высоко сидел на шее русского дикаря и весь мир призывал в грязь топтать совесть, стыд, любовь, милосердие, в прах дробить скрижали Моисея и Христа, ставить памятники Иуде и Каину, учить семь заповедей Ленина <…> Боже, и вот к этому самому дикарю должен я идти на поклон и служение?».

Развращение народа шло и от интеллигенции, в том числе от тогдашней «изящной словесности». Особый нравственный подвиг И.А. Бунина состоял в том, что он фактически единственный, кто говорил об этом прямо. В статье «Страшные контрасты» он писал: «Можно ли придумать более страшные контрасты: Тургенев и современная русская литература, годовщина тургеневского рождения — и годовщина так называемого большевизма, сделавшего родину Тургенева позором всего человечества… В русской литературе уже давно началось и плотно водворилось нечто подобное тому, что ныне происходит в русской жизни. Литература Пушкина, Толстого, Тургенева за последние десятилетия так низко пала, — до того, что в ней считаются событием даже нарочито хамские, кощунствующие именем Христа и Его Двенадцати Сподвижников вирши Блока! — настолько потеряла ум, вкус, такт, совесть и даже простую грамотность, так растлила и втоптала в грязь “великий, правдивый язык”, завещанный Тургеневым, что для меня достаточно было бы и одного этого, чтобы встретить тургеневский юбилей только стыдом и молчанием». В статье «Из “Великого дурмана”» И.А. Бунин добавляет: «литература эта была за последние десятилетия ужасна. Деды и отцы наши, начавшие и прославившие русскую литературу, не все же, конечно, по “теплым водам” ездили, “меняли людей на собак” да гуляли с книжками Парни в своих “парках, среди искусственных гротов и статуй с отбитыми носами”, как это кажется писателям нынешним: они знали свой народ, они не могли не знать его, живя с ним в такой близости, они были плоть от плоти, кость от кости своего народа и не имели нужды быть корыстными и несвободными в своих изображениях его, и все это недурно доказали и Пушкин, Лермонтов и Толстой, и многие прочие. А потом что было? А потом началась как раз несвобода, начался разрыв с народом, — несвобода хотя бы потому, что стало необходимым служить определенной цели, освобождению крестьян». Кто бы еще мог высказать такой жестокий, но точный парадокс: догмат религии «народолюбцев» об «освобождении крестьян» на самом деле стал причиной рабства мысли интеллигенции?

«А дальше, — пишет И.А. Бунин, — количество пишущих, количество профессионалов, а не прирожденных художников, количество подделывающихся более или менее талантливо под художество все растет, и читатель питается уже мастеровщиной, либеральной лживостью, обязательным, неизменным народолюбчеством, трафаретом… А дальше уже нечто ужасное по литературщине, по дурному тону, по лживости, по лубку, — дальше Скиталец, Горький… О народе врали по шаблону, в угоду традициям, дабы не прослыть обскурантом и благодаря круглому невежеству относительно народа, и особенно врала литература, этот главный источник знания о народе для интеллигенции, та невежественная и безграмотная литература последних десятилетий». «А сколько было еще ненормальных! Цветаева с ее непрекращавшимся всю жизнь ливнем диких слов и звуков в стихах, кончившая свою жизнь петлей после возвращения в советскую Россию: буйнейший пьяница Бальмонт… морфинист и садистический эротоман Брюсов; запойный трагик Андреев… Про обезьяньи неистовства Белого и говорить нечего, про несчастного Блока — тоже». Бунин одним из главных критериев в оценке того или иного писателя ставит его отношение к событиям 1917 года. Бунин о Маяковском: «Маяковского еще в гимназии пророчески прозвали Идиотом Полифемовичем <…> Кончая свои писательские воспоминания, думаю, что Маяковский останется в истории литературы большевицких лет как самый низкий, самый циничный и вредный слуга советского людоедства». Поэма «Листопад» сначала была посвящена М. Горькому, позднее от посвящения Бунин отказался. Главная причина разрыва отношений в том, что Горький «стал ярым большевиком».

В своем ответе на анкету «Южного слова» о Добровольческой армии И.А. Бунин пишет: «Двух мнений о Добровольческой армии не только у нас, несчастных детей России, но и у всякого, кто в здравом уме и твердой памяти и сохранил в душе хоть искру человечности, быть не может. Я не в силах в нескольких словах достойно сказать об этой славнейшей и прекраснейшей странице всей русской летописи, искупившей весь библейский ужас так называемой “великой российской революции», этой колоссальной кровавой “нелепице», как называли подобные эпохи в древней Руси, когда умы еще не были запуганы иностранным словом революция… Повторилось уже бывалое на Руси, только в небывалой еще величине… И теперь наше спасение прежде всего в нас самих… “Затуманится Русь, заплачет по старым богам”, пророчествует Шигалев в “Бесах” Достоевского, кончая свою страшную речь о том “цинизме”, о том “разврате неслыханном”, которым он надеялся отравить, одурманить русский народ. Надежды его сбылись полностью, только в мере, даже и им самим непредвиденной. Но остается в силе и конец его мечтаний и пророчеств: “заплачет Русь по старым богам”. И старый Бог земли русской смилостивится над нею.