Царевич-Лягушка

Царевич-Лягушка
Якоб и Вильгельм Гримм

«Так давно, что и бабушки наши не запомнят, еще когда много на свете чудес случалось, жил-да-был король. Все его дочки были собой хороши, а уж младшая – такая была раскрасавица, что само солнышко ясное, – оно ли чудес не видало, – дивилось на нее глядя. Неподалеку от королевского замка начинался дремучий лес, а в том лесу, под старой липой, был колодец…»

Братья Гримм

Царевич-Лягушка

Так давно, что и бабушки наши не запомнят, еще когда много на свете чудес случалось, жил-да-был король. Все его дочки были собой хороши, а уж младшая – такая была раскрасавица, что само солнышко ясное, – оно ли чудес не видало, – дивилось на нее глядя. Неподалеку от королевского замка начинался дремучий лес, а в том лесу, под старой липой, был колодец.

Летом к тому колодцу часто заходила младшая королевна и любила там, в холодке, играть золотым мячиком: подбросит его вверх и ловит.

Случилось один раз так, что, подбросивши высоко-высоко, не поймала свой золотой мячик королевна, и упал он прямо в колодец; поглядела она туда – а в колодце будто и дна нет – и горько заплакала. Жалко ей своего любимого мячика, плачет она, рекой разливается, вдруг слышит чей-то голос:

– Что это с тобою, королевна, об чем ты так горько плачешь? Глядь, – а это на краю колодца сидит большущая лягушка и говорит ей человечьим голосом. Подивилась королевна и отвечает:

– Об моем мячике, квакуша, я плачу: уронила его в колодец.

– Ну, – говорит лягушка, – это твое горе не великое; что мне дашь, коли я твой золотой мячик достану?

– Милая ты моя лягушечка, – говорит королевна, – бери себе все мои наряды, все камни самоцветные, корону мою золотую, только достань мой любимый мячик. А лягушка отвечает:

– На что мне твои наряды, твои камни самоцветные и твоя золотая корона. Нет, вот ты полюби меня; чтобы я во всем тебе товарищем была, чтобы мне за твоим столиком с тобой вместе сидеть, из одной с тобой тарелочки есть, из одного стаканчика пить, да в одной и постелюшке спать. Вот, коли это ты мне пообещаешь, – так я спрыгну в колодец и тебе твой золотой мячик достану. – Пообещалась королевна всю лягушкину волю исполнить, а сама думает: «Ишь, ты, глупая квакушка, чего еще захотела; посиди-ка в колодце да поквакай: куда уж тебе человеку товарищем быть.» Не успела еще этого и подумать королевна, глядь, – а лягушка уж из колодца опять вынырнула и во рту золотой её мячик держит. Выхватила его королевна и убежала в припрыжку с радости, а лягушка ей в след квакает-надрывается: «Стой, стой, девица, да куда-ж ты?… Меня-то с собой захвати, ведь мне за тобой не угнаться!» Не послушала её королевна, прибежала в отцов дворец и думать забыла об лягушке; та посмотрела ей вслед и, как не солоно хлебавши, полезла в свой колодец.

На другой день, только что королевна с отцом и царедворцами села за обед, и стала кушать из своей золотой тарелочки, вдруг слышит: шлеп-шлеп что-то по мраморной лестнице, зацарапалось в дверь и пищит: «Меньшая королевна, отопри!» Пошла королевна посмотреть, кто это ее за дверью кличет, отворила, глядь, – а это лягушка из колодца. Быстро захлопнула королевна дверь и вся побелевши от страха, села на свое место. Увидал это старый король и спрашивает:

– Чего это ты так, дочка, испугалась? Уж не великан-ли какой там за дверью стоит, хочет унесть тебя? – Тут королевна всё ему со страха и рассказала. А лягушка опять царапается за дверью и квакает:

Королевна, отворяй,
Своих слов не забывай.
У колодца обещалась,
А теперь уж отказалась!
Королевне стыдно, – Ква! –
Забывать свои слова!

– Это правда, – сказал король: – чем кто родом выше, тем должен быть честнее в своем слове. Коли дала слово, дочка, так уж исполняй его. Поди, отвори!

Пошла королевна, отворила. Лягушка прыг-прыг за нею, доскакала до стула и пищит: «Ну, поднимай же меня к себе!» Хотела было королевна притвориться, будто не слышит, но король прикрикнул на нее, чтобы слушалась лягушки. Только влезла лягушка на стул, – уж и на стол просится. Посадили ее на стол, – и того мало. «Придвинь-ка, – говорит, – ко мне поближе твою тарелочку золотую, давай вместе кушать будем.» Что тут делать, – исполнила и это королевна. Наелась лягушка и говорит: – «Ну, вот, я и сыта; теперь что-то спать захотелось. Снеси-ка меня, королевна, в свою комнатку, оправь-ка свою постелюшку пуховую, да ляжем-ка, соснем с тобою.» Этого уж не вынесла королевна, расплакалась: и дотронуться-то ей до скользкой, холодной лягушки противно и страшно, – а тут еще она в королевниной мягкой, чистой постельке спать будет! Но король еще пуще разгневался и сказал: – «Нечего брезговать теперь тем, кто раньше тебе в беде дорог был. Исполняй, что обещала.»

Взяла королевна лягушку двумя пальчиками за спину, понесла к себе в спаленку и ткнула в угол. Только лягушка и этим не пронялась. Как только королевна легла в постельку, она подползла к ней, сидит на полу и квакает: – «Что ж ты; и я хочу спать, положи же меня с собою, а то я сейчас пойду твоему отцу на тебя жаловаться.» Тут уж королевна не выдержала: схватила ее и со всей мочи бросила об стену: – «На вот тебе, мерзкая квакушка. Может, теперь успокоишься!»

Ударилась лягушка об стену, упала наземь и обернулась статным молодцем царевичем. И рассказал тут царевич королевне, что обернула его в лягушку злая ведьма, что никто не мог его из колодца освободить и вернуть ему образ человеческий, кроме неё, королевны. Пошли они вместе к старому королю, рассказали ему всё дело, а через неделю и свадьба их была.

На утро после свадьбы к крыльцу королевского замка подъехала золотая карета восьмериком: лошади белые, сбруя на них чистого золота, а на запятках стоит слуга царевичев, Верный Иван. Сели молодые в карету, Верный Иван опять стал на запятки, и покатил царевич с молодой женой в свое царство.

Ехали они долго-ли коротко-ли, – вдруг, слышит царевич: что-то позади кареты треснуло. Обернулся к Ивану и спрашивает:

– Что это, уж не карета ли сломалась?

– Нет, Ваше Величество, – отвечал Иван, – это от радости обруч на моем сердце лопнул. Как обернула вас лягушкою злая ведьма, я приказал оковать мое сердце тремя железными обручами, чтобы не разорвалось оно с горя на части.

Но дороге и два последние обруча с сердца Верного Ивана, лопнувши, свалились, – так рад он был, что его дорогой царевич человеком стал и счастлив с своей писаной красавицей молодой женой.