Т-34 и другие рассказы о войне

– То же самое, дядя Вася, – упрямо отрезал Сабуров. – Или врагу прикажешь ее оставить?

– А меня куда?

– Ну что ты дурака валяешь? Что значит – куда? Сказано же, в эвакуацию. На Урал, в Сибирь, одним словом, куда враг не дотянется.

– И что мне там делать? Тут места насиженные, обжитые, а там что? Еще в морозы кинут, да со всей семьей, а там и подохнуть недолго. Уж лучше тут, на своей земле, да от пули вражеской, чем в мерзлую землю трупы наши бросать будут!

– Это как же понимать? – насупился Сабуров. – Остаться хочешь перед лицом неминуемого наступления? Предателем стать?

– Остаться хочу, это ты верно говоришь, а вот насчет предательства это ты зря. Я предателем – никогда.

– Есть установка партии, что все, остающиеся на захваченных территориях добровольно – есть предатели, – отрезал Дударев.

– Ну это как вам угодно, так и считайте, а только я никуда не поеду.

– Тогда, – резко вскрикнул Сабуров, так, что Антонина подпрыгнула от неожиданности, – выводи всю семью из дому.

– Это зачем?

– Политработу буду проводить, разъяснять…

– Хватит того, что мне уже сказал. Я сам все им передам. У меня там баба да двое ребятишек, мал мала меньше.

– Говорю, выводи…

Хозяин не решился спорить с решительно настроенным Сабуровым и ушел в дом на полчаса. Пока он там бродил, Дударев метнулся в сарай и обнаружил там пулемет с полным боекомплектом.

– Смотри, чего нашел… – сказал он, выкатывая пулемет.

– Точно в предатели собрался, – резюмировал Сабуров. – Еще и опасен. Надо радикальные меры принимать. Кто умеет стрелять из пулемета?

– Я на курсах ОСОАВИАХИМа обучалась этому, – робко заговорила Антонина. – А зачем тебе?

– Встань за гашетку на всякий случай.

Она послушно опустилась на колени перед пулеметом, все еще до конца не веря в реальность происходящего, когда тому же Дудареву все уже было очевидно. Она все еще любила Сашку и не могла смириться с мыслью, что он отдаст приказ стрелять по людям.

Вскоре хозяин с семьей показались на пороге дома.

– Значит так, – заговорил Сабуров. – За попытку остаться на территории врага, за хранение огнестрельного оружия и предположительную вооруженную борьбу с Советской властью, по врагам социалистического строя огонь!!!

Антонина не слушала и не слышала приказа. Она смотрела в ошалевшие от страха глаза людей, которые, пребывая в таком состоянии, будто вкопались в землю, и не могла понять, в шутку или всерьез говорил Сашка. Он не унимался.

– Огонь, кому сказано!

– Саша, да ты что? Там же дети! – попыталась образумить разошедшегося Сашку Тоня, но он выхватил из кобуры пистолет и приставил к ее голове.

– Предателей защищаешь?! Сама предать хочешь? Гляди, сей час туда отправлю и сам за гашетку встану!

Затвор патронника лязгнул у нее возле виска. Понимая, что он не шутит, а наверное, сошел с ума, и ждать от него можно, чего угодно, она зажмурила глаза и нажала на ручку на раме. Оглушительная очередь прервала женский вскрик. Мгновение, секунда – и все было кончено…

Потом, едва придя в себя, напившись воды, сквозь дым, гарь и копоть от подожженных ее товарищами дома и мукомолки продиралась Антонина к месту расстрела. Совсем маленький мальчик, лет трех, остался жив и просто без чувств лежал рядом с трупами родителей. Видимо, очередь не достала его по росту – он был ниже пулемета. Она погрузила его в машину и отвезла в детский дом. А тем же вечером – не разочарованная, а убитая поступком Сашки, который просто перестал для нее существовать как личность – нашла утешения в объятиях Бронислава.

Бронислав говорил ей, что собирается остаться.

– А ты не останешься?

– Но ведь здесь будут гитлеровцы!

– И что? Кто тебе сказал, что при них жизнь будет хуже нынешней?

– Да что ты такое говоришь?! Разве ты газет не читаешь, радио не слушаешь?

– В том– то и дело, что читаю и слушаю. Читаю то, что пишет Сталин, и слушают то, что он говорит. А кто тебе конкретно сказал, что он говорит правду? Разве маузер, которым ты давеча так ловко воспользовалась?

Тоня отвернулась, не желая продолжать разговор. Тогда Бронислав решил все объяснить подробнее.

– Ты не обижайся, а послушай. 20 лет назад Советская власть обещала всем свободу, равенство и братство – я как человек старший это помню. Что дала? Ничего. Только маузер и всеобщее равенство в колхозе или у стенки. Ни о каком братстве и свободе речи не идет. Людей обманули – обещали одно, дали другое. Сама видишь, как не хотят они отсюда уходить, а те, что когда– то ушли, то есть были изгнаны «абсолютно справедливым» строем, возвращаются в надежде на лучшее. А знаешь, откуда у людей такая надежда? Потому что хуже некуда. Самое темное время перед рассветом, а за ночью непременно наступает день. 20 лет мы живем тут хуже крыс. Нас заставляют убивать и сажать друг друга, а почему? Почему ты накануне так поступила? Потому что иначе не могла. Разве эта несчастная семья производила внутри тебя впечатление врагов Советской власти? Нет. Ты за свою жизнь боялась, потому и стреляла. Так же и на фронте. Солдаты десятками переходят на сторону врага, только нам об этом не говорят. А сражаются только тогда, когда оказываются в такой же ситуации, как и ты – когда позади них идут заградотряды с пистолетами и пулеметами. И ты этого всего не видишь только потому, что упрямо закрываешь глаза… Ладно я, но родителей своих послушай.

– Они старые, что их слушать…

– Старые, а значит, опытные. Опытнее тебя. И что, они лгать станут? Почему уходить не хотят?

– Говорить стыдно. Хозяйства пожалели. Совсем как мещане горьковские себя ведут…

– И ты в это веришь?

– А зачем им мне врать?

– А затем, что ты пришла в форме НКВД, и с тобой еще один такой же.

Суровая правда его слов раскрыла глаза Антонине. Она повернулась к нему и посмотрела ему в глаза. До нее начала доходить отвратительная и жестокая реальность его слов.

– Ты правда так думаешь?

– А что тут думать? Что они еще могут сказать? Гражданскую прошли с большевиками, а тут хозяйства пожалели. Они бы не пожалели, если бы знали, что завтра вернутся и наживут новое. А тут – мало того, что едут, неизвестно куда и в какие условия, так еще и без ничего. А вернутся ли? А если Советская власть навсегда уйдет вместе с ними с их родины? А если уйдет она вскоре и оттуда, куда им предлагают отправиться? Может такое быть?

– Может… – прошептала Антонина. Голос сел – но не от страха, а от внезапного потрясения.

– Так вот и решай, Антонина. Пойдешь в неизвестность с тем, кто едва тебя саму к стенке не прислонил, или останешься здесь, со мной.

Она посмотрела в его глаза. Он снова мало говорил о своих чувствах и о своем отношении к ней, но по глазам опять читалось куда больше. Подумав немного, она обняла Бронислава что было сил – и это значило ее окончательное решение.

Лето 1978 года, Москва

Андропов в тот вечер внимательно выслушал рассказ старика, а наутро пригласил в гости, в кабинет на Лубянку старого товарища – ветерана МВД и бывшего депутата Верховного Совета СССР Александра Сабурова.

– Ты Дударева Николая помнишь? – спросил Андропов, предлагая ветерану кофе с коньяком.