КГБ против СССР

Мишка набросился на нее с порога и повалил на кровать. Резкими рывками, как всегда, не заботясь о том, в каком виде пойдет она после свидания с ним по ночной Москве и явится домой к мужу, сдернул он с нее одежду и, почти не тратя времени на поцелуи, приступил к делу. Преодолевая ее слабое сопротивление, он кинулся на нее всем телом, и, не говоря ни слова, пронзил ее насквозь. За десять лет брака да пару унылых французских любовников, тратящих больше времени на слова, чем на дела, она уже и забыла, каково это – когда бешеная, необузданная страсть охватывает тебя в затхлой комнате коммунальной квартиры под молодым жеребцом с огромной харизмой как в лице, так и пониже его. Когда крик боли перетекает в крик наслаждения, а всю тебя будто разрывает своим проникновением его рыцарское копье. Когда экстаз накрывает тебя с головой, раз за разом, а ты все не можешь пошевелиться в стальных объятиях горячего южного парня с кипящей кровью, которому доставляет неимоверное наслаждение чувствовать под собой статную и неприступную француженку, подчиняя ее своим прихотям и превращая в инструмент для своего удовольствия и помойку для сброса адреналина…

Первые жаркие минуты исступленной любви вскоре проходят – сбросив пар, он остывает, закуривает сигарету, но – вот прелесть молодого организма! – вскоре восстанавливается и начинает иметь ее уже медленно, не торопясь, со знанием дела, отдаваясь процессу и требуя отдачи от нее. А за ней уж дело не встанет. Все, чем она владеет от природы, в этот вечер принадлежит ему. И наплевать ей самой, в каком виде она явится к мужу и что придумает для своего оправдания – та молодость, которая передается от него к ней белой горячей жидкостью стоит нескольких слов вранья и минуты позора!..

После секса обоих тянуло курить. На балконе было холодно, поэтому, лежа голыми в постели, они курили прямо здесь. Курили и обменивались ничего не значащими словами.

– Представляешь, встретила сегодня старого приятеля, из той моей, московской жизни до брака.

Мишке не было никакого дела до ее жизни и ее знакомых, и потому привычное «ммм» коровьим мычанием безразличия по привычке вырвалось из его уст.

– И чем он занимается?

– Фотограф. Был у вдовы Толстого, фотографировал картины да гобелены, что «красный граф» при жизни на людском горе скопил… И рассказал прелюбопытную штуку. Говорит, у нее великое множество бриллиантовых побрякушек.

– Это правда. Она бабка богатая. Была у нас в Доме моделей недавно – так светилась вся как новогодняя елка. И зачем ей такие богатства, когда все равно детей нет? В фонд Союза писателей пожертвовать хочет, что ли?

– Правда нет детей?

– Вроде нет. А тебе-то что?

– Ну так, интересно. Помнишь, ты рассказывал мне про своего друга из Одессы по кличке… «Котовский» что ли?

– Толян? Да, помню. Вор знатный. Из-под носа что хочешь утащит, а ты и ухом не поведешь.

– А почему его так прозвали?

– Ха… Да он из зала суда через окно сбежал, прямо как легендарный комдив. Вот и повелось… Да ты не думай, он уж отсидел свое. Сейчас свободен… И голоден. Вот, на днях письмо от него получил.

– Голоден – это хорошо…

Мишка бросил сигарету, навис над ней и посмотрел прямо в глаза:

– О чем это ты? Тебе, что, меня не хватает?

– Да ну что ты, дурачок. Просто думаю. Ему заняться нечем, а талант есть. У меня – право выезда за рубеж и, соответственно, возможность протащить все это через границу, чтобы продать с наваром. А она богатая и все богатство пропадает. Да и доступ в ее квартиру мы через моего Ленечку запросто можем получить… Кстати, мне кажется, он все еще в меня влюблен…

– Ты думаешь о том же, о чем и я? – хитро улыбнулся молодой человек.

– Точно. Завтра же беги на почтамт и звони своему Котовскому, пусть приезжает. Есть для него работенка.

– А для меня?

– И для тебя.

Азарт взыграл в крови обоих – и они снова набросились друг на друга, совершенно теряя счет времени и невзирая на усталость, которую, казалось, как рукой сняло.

Пару дней спустя Мишка уже встречал на Казанском вокзале молодого человека, как две капли воды похожего на шустрого милиционера, с которым вдова Алексея Толстого встретится через десять дней. А Вероника Сенье сидела в компании Лени Лернера в маленьком кафе-мороженом на Цветном бульваре.

– Поздравляю, Ленечка, есть для тебя работа.

– Отлично. Заказ для твоего мужа?

– Почти. Для меня. Ты ведь готов на поступок ради прекрасной дамы?

– Спрашиваешь.

– Навар будет приличный, обещаю. Не работать сможешь до конца жизни… – говорила Сенье, но Лернер ее уже не слушал. Сам того не подозревая, только что, в пасмурный осенний день 1980 года, он заключил сделку с дьяволом.

Глава пятая

09 декабря 1980 года, Москва, Спиридоновка, музей – квартира писателя Алексея Толстого

Колесниченко появился в квартире писателя, в которой уже несколько дней подряд велись активные следственные и оперативные мероприятия, ныне уже вступившие в завершающую, слабую фазу, в 10 часов утра – решил не приезжать особенно рано, чтобы не будить и без того измотанных событиями последних дней старух, но для порядку посетить место преступления все же следовало. Хотя бы для того, чтобы дать команду милиции снять печать с кабинета писателя, убрать отовсюду таблички «вещественное доказательство», и вообще позволить настрадавшимся женщинам жить в своей квартире нормальной, полноценной жизнью – если, конечно, таковая была возможна после случившегося. Глядя на хозяйку – заслуженную во всех смыслах старуху, – следователь понимал, что главная трагедия ее состоит сейчас не в том, что похитили драгоценности, к которым она, как советский человек, если и питала, то чисто мемориальную, памятную любовь; а в том, что преступники посягнули на святое – на память писателя, бывшего для нее всем при жизни и оставшегося всем после смерти. За два часа, проведенные с ней, Колесниченко узнал о жизни и творчестве Алексея Толстого столько, сколько не узнал за весь курс школьной программы, едва ли не каждый год включавшей его произведения в литературные хрестоматии и учебники. Она рассказывала беспрестанно о нем, о его дружбе с Горьким, Фединым, еще какими-то писателями, о которых Владимир Иванович впервые в жизни слышал, с таким упоением, с каким преданный своей работе музейный хранитель приоткрывает завесу исторической тайны над артефактами прошлого. При этом ему безразлично, в чем он одет, голоден он или сыт, и вообще, интересно ли все то, о чем он повествует. Он упоен собой – так же упоена собой была Людмила Ильинична, у которой ее покойный обожаемый муж не сходил с уст. Такое отношение ее к великому писателю можно было, пожалуй, объяснить, их огромной разницей в возрасте и тем безграничным уважением, что она к нему питала, но при все при этом факт оставался фактом – для нее свято было все, чего касался, с чем работал и о чем думал этот, без сомнения, великий человек. И потому ограбление, в ходе которого такому вандалистскому осквернению подверглись исторические, музейные, литературные святыни, было для нее равносильно смертной казни. Видавший виды следователь верил – она не притворяется. Потому только, что старому человеку притворяться незачем, да и не сумеет он сделать это так правдиво. Ему стало искренне жаль вдову писателя, и именно понимая, что слезами горю не поможешь и пора переходить к активным действиям, он приступил к ее допросу.

– Уважаемая Людмила Ильинична, – терпеливо начал он. – Мы внимательно осмотрели всю квартиру, проверили ее на наличие посторонних отпечатков пальцев, и их не обнаружили. Из чего, к сожалению, следует, что преступники работали в перчатках. Значить это может только одно – ограбление совершенно профессионалами в своем деле. Места взлома замков и то, как быстро и методично осуществлено ограбление, говорят еще и о том, что они знали, что и где искать. Напрашивается печальный вывод – вы стали жертвой целой сети негодяев, один из которых, возможно, был слишком близко от вас…

– Что вы имеете в виду?

– Обратите внимание на то, где и как вас заперли на момент ограбления. Преступники изначально целенаправленно заманили вас в ванную, зная, что замки в этой комнате стоят снаружи…

– Да они тут повсюду снаружи, – отмахнулась Толстая.

– Да, но в других комнатах есть окна, не так ли? А это значит, что вы могли бы выбраться, подать сигал бедствия, пребывая там. Оборвали телефон, точно зная, в какой из комнат – а их тут немало – он стоит. Цель-то понятна – если вам вдруг кто-то позвонит, вы не подойдете, учитывая возраст, корреспондент может подумать, что с вами что-то случилось, и забить тревогу. А так – просто короткие гудки, никакого подозрения. Но вот тот факт, что в течение нескольких секунд преступники этот телефон нашли, а вас спокойно заперли, после чего методично прошли в кабинет, ничего по пути не громя и не трогая, не оставляя никаких следов поиска того, за чем пришли, взяли, что искали и тем же путем удалились – все это наводит на мысли о том, что был у них проводник, хорошо знакомый с расположением в квартире вещей, в том числе и драгоценных.

– Но кто это может быть? Клаша? Исключено…

– Нет-нет, ваша домработница с вами уже давно, да и нами проверена по линии оперативного учета, так что… Тогда кто?

– Не знаю, я, право, растерялась от таких вопросов. Видите ли, столько событий…

– Я понимаю. Но вы все же подумайте – кто бывал в вашей квартире последнее время чаще обычного? Кто из тех людей, кого раньше здесь не было? Какие-то новые знакомые, может, журналисты?

– Дайте подумать… Был один человек, фотограф из «Литературки». Кажется, его зовут Леней. Его прислала редакция сделать фото картин и гобеленов из коллекции Алексея Николаевича. Знаете, у него была богатая коллекция, она осталась нетронутой. Возможно, в разговоре с ним я случайно обмолвилась о бриллиантах…

– С одной стороны, возможно, но ведь он был всего один раз?.. Вряд ли за столь короткое время можно детально осмотреть квартиру и сделать точный план того, что, где и как лежит… Хотя, его тоже следует допросить, – следователь взглянул на стоящего в углу подполковника из МУРа по фамилии Сельянов. Он был заместителем начальника уголовного розыска города и часто, по долгу службы, входил в составы следственных групп, возглавляемых Колесниченко. Исполнительный и ответственный, четко понимающий задачу – следователю работалось с ним более, чем комфортно. Он сразу поймал взгляд своего начальства и кивнул в знак того, что вскоре допрос этого фотографа будет произведен.

Разговор прервал другой МУРовец – майор Днепров. По заданию следователя он опрашивал консьержку дома и составлял фоторобот тех псевдо-милиционеров, что явились в квартиру Толстой в день ограбления. Ошарашенные Толстая и ее домработница Нифонтова не могли припомнить ни одной черты лица, кроме характерного одесского говора. Однако, этого было мало для оперативной работы – устроенное первым секретарем МГК Гришиным массовое жилищное строительство на протяжении последних 5—7 лет привлекло в Москву такое количество «понаехавших» строителей со всех концов Союза, что по этому признаку вернее было отыскать иголку в стоге сена. Консьержка же была типичной советской вахтершей, не ведавшей эмоций, и потому велика была вероятность более четких образов грабителей, отложившихся в ее старушечьей, но все же крепкой памяти. Так и случилось – майор продемонстрировал следователю два композиционных портрета, сделанных им за два дня кропотливой работы. Колесниченко повертел их в руках и дал майору новое задание:

– Понятное дело, что ни в каком УВД или РОВД они не работают, но все же для порядка надо расклеить ориентировки с этими физиономиями в подразделениях МУРа. Может, кто-то кого-то вспомнит, может, чьи родственники – форма-то на них была настоящая, милицейская…

– Именно, Владимир Иванович, именно милицейская, – подхватил майор. – Консьержка сказала, что даже шевроны и нашивочные планки имелись. Если бы был самодел, к чему им связываться с такими сложностями? А тут все было очень даже взаправду.

– А она как планки заметила?

– Телевизор часто смотрит, там как раз сейчас «Петровка-38» идет, – улыбнулся Днепров.

– Прямо-таки находка для нас. Ты вот что, майор. Отправляйся сегодня же по отделениям и занимайся только этими милиционерами. Если работа с райотделами результата не даст, езжай за МКАД, в область – в общем, плотно работай по этому направлению. Действуй.

Майор взял под козырек и ушел, а Колесниченко продолжал свои рассуждения относительно возможных соучастников ограбления: