Хроники Нетесаного трона. Клинки императора

– В целом я согласен, – ответил Хеллел, проведя рукой по своим редеющим волосам, – однако что тут можно сделать? Эти люди любят Интарру. Наш глубокоуважаемый регент, – он наклонил голову в сторону ил Торнья, – уже арестовал их Верховного жреца. Отберите у них еще и их легион, и они могут устроить бунт.

– Это сложный вопрос, Адер, – добавил Пейн, поднимая ладони вверх, словно пытаясь ее умилостивить. – Тонкий вопрос.

– Я понимаю, что он сложный, – парировала она, – но сложность не может служить оправданием бездействию. Суд над Уинианом, который состоится в ближайшие недели, может дать нам в руки предлог для того, чтобы распустить их ополчение.

Большинство имперских историков считали, что это был мудрый шаг – позволить провинциям иметь собственные маленькие армии. Такие армии давали выход местечковой гордости, не представляя серьезной угрозы для единства империи. Те же самые историки, однако, придерживались совсем другого мнения относительно эдикта Сантуна III, дозволявшего формирование военных орденов по религиозному принципу. «Неблагоразумное и опрометчивое решение», – писал на этот счет Алфер. Гефен шел еще дальше, заявляя, что эдикт был «полностью лишен здравого смысла и исторической прозорливости». «Это было просто-напросто глупо», – присовокуплял Йеррик Старший. Раалтанцы никогда бы не стали объединять свои силы с сай-итами на политической основе, однако в обеих атрепиях можно было найти поклонников Хекета и Мешкента, Эйе и Интарры. Судя по всему, Сантуну никогда не приходило в голову, что эти граждане могут запросто объединить свои силы на почве религии и тем самым создать силу, соперничающую с мощью Нетесаного трона. Как ни удивительно, худшего до сих пор не произошло – большинство религиозных орденов и в самом деле довольствовались небольшими вооруженными отрядами, используя их лишь для охраны своих храмов и алтарей.

Однако Уиниан IV, Верховный жрец Интарры, постепенно наращивал свои силы на протяжении уже более десяти лет. Было сложно дать точную оценку числа его приверженцев, однако Адер полагала, что они исчислялись десятками тысяч человек на двух континентах. Что еще хуже, Интарра была богиней-покровительницей линии самих Малкенианов – императорской династии с сияющими глазами, претендовавшей на законность именно ввиду ее божественной милости. Растущее влияние храма Интарры и ее Верховного жреца могло лишь подорвать доверие к трону. Не нужно было далеко идти, чтобы найти причины, по которым Уиниан мог пожелать убить императора.

Сыны Пламени были одеты не менее аккуратно, чем аннурские легионеры, и так же, как они, отказались от военной пышности ради надежного вооружения и доспехов. Первый отряд был вооружен небольшими арбалетами; за ним двигался лес коротких копий, тупые концы которых слаженно ударяли в землю в такт марширующему войску. И так же, как и над аннурскими легионами, над этим войском реял штандарт с изображением солнца, однако в отличие от символа имперских войск, это было не восходящее солнце, а полная сияющая сфера во всем своем блеске.

Лишь когда иссяк длинный поток военного великолепия, показались носилки с телом Санлитуна. Двенадцать эдолийцев несли их на своих плечах – те же самые двенадцать человек, которым было поручено охранять императора в тот день, когда Уиниан вонзил клинок в его спину. Когда они приблизились, Адер смогла разглядеть аккуратные повязки, которыми заканчивалось правое запястье каждого из гвардейцев: Мисийя Ут, Первый Щит эдолийской гвардии после смерти Кренчана Шо, лично отрубил им кисти рук. «Зачем вам мечи, если ни один из вас не сумел защитить императора?» – сказал он им, рыча от гнева, прорывавшегося сквозь слова.

Адер знала каждого из двенадцати: даже самый молодой из них служил в Рассветном дворце уже больше пяти лет. При виде их ее сердце наполнилось гневом и печалью. Они не исполнили свой долг, и из-за этой оплошности ее отец был мертв. И тем не менее ее отец сам приказал им остаться, когда входил в храм. Сложно защищать человека, который отказывается от защиты.

Если эдолийцы и чувствовали боль в отрубленных конечностях, они показывали ее не больше чем напряжение под тяжестью императорских носилок. Лицо каждого из них выражало столько же эмоций, как если было бы высечено из камня, и несмотря на пот, выступивший у них на лбах, гвардейцы маршировали точно в ногу.

Когда носилки достигли открытого входа в гробницу, вся колонна резко остановилась. Солдаты встали на караул, барабаны смолкли. Адер и остальные министры спустились по деревянным ступенькам со своего возвышения.

Речи, которые произносились перед гробницей, были настолько же многословными, насколько и бессмысленными. Адер слушала, как они плещут над ней, словно холодный дождь: «долг», «честь», «воля», «прозорливость»… То же самое говорили о каждом из императоров на всех погребальных церемониях. Эти слова не имели отношения к ее отцу, такому, каким она его знала. Когда с речами было покончено, массивный крешканец ударил в свой огромный гонг, и она проследовала за носилками в темноту самой гробницы.

В усыпальнице пахло камнем и сыростью, и, несмотря на пылающие на стенах факелы, ее глазам потребовалось некоторое время, чтобы что-нибудь разглядеть. Какая бы суровая пышность ни отличала гробницу снаружи, помещение внутри было маленьким и скромным, это была не более чем пещера, отвоеванная у темноты, с плоским каменным возвышением в центре. Здесь не было ни резьбы, ни висящих по стенам гобеленов, ни сваленных в кучи сокровищ.

– Я как-то ожидал, что здесь будет… – начал Ран ил Торнья, поводя рукой в поисках нужного слова. – Даже не знаю… больше всякой всячины.

Адер сдержала резкую отповедь: другие Верховные министры вошли в гробницу вместе с ней, чтобы отдать императору последние почести, а ил Торнья, каким бы грубияном он ни был, занимал сейчас самую высокую должность в империи. Было совсем неуместно сцепляться с ним на глазах у остальных, особенно учитывая, что он вроде бы был склонен принять ее недавнее назначение.

– Это не в духе отца, – коротко отозвалась Адер. – Для людей он был готов устраивать спектакли, но здесь… одного камня достаточно. Он не стал бы тратить на мертвых ничего, что можно сберечь для живых.

Эдолийцы опустили носилки на камень, выпрямились, освободившись от своего груза, отсалютовали императору перебинтованными обрубками и молча, цепочкой, вышли из усыпальницы. Министры произнесли каждый несколько слов, после чего также удалились, оставив Адер и ил Торнью одних. «Говори то, что ты должен сказать, и дай мне несколько последних минут с моим отцом», – безмолвно твердила она. Однако ил Торнья не вышел и не стал обращаться к трупу с речью.

Вместо этого он повернулся к Адер.

– Мне всегда нравился ваш отец, – сказал он, небрежно кивая в сторону носилок. – Хороший солдат. Отличный стратег.

От его бесцеремонного тона Адер вспыхнула.

– Он был больше чем просто солдатом!

Кенаранг пожал плечами. Ил Торнья занимал пост главнокомандующего немногим больше двух лет, а регентство было для него, разумеется, делом и вовсе новым, однако он, кажется, не испытывал никакого трепета перед столицей, столь естественного для новичка. Также, по всей видимости, не испытывал он большого трепета и перед Адер. Большинство людей тушевались под ее огненным взглядом, однако кенаранг будто бы вовсе его не замечал. Он разговаривал так, словно сидел в трактире, задрав сапоги на стол, а она была трактирной служанкой. Если подумать, он и одет-то был скорее для трактира.

Нет, его одежда была достаточно чистой, но в отличие от министров в их мрачных одеяниях или солдат в их безупречно отдраенных мундирах, в гардеробе ил Торньи не было даже малейшего намека на похороны. На кенаранге был синий плащ с золотой застежкой, накинутый поверх синего же камзола, и то и другое превосходнейшего покроя. С его правого плеча спускалась золотая перевязь; металл был инкрустирован сверкающими драгоценными камнями, скорее всего, бриллиантами. Если бы Адер не знала, что этот человек выиграл десятки битв, причем некоторые из них с весьма сомнительными шансами на успех, она легко могла бы принять его за маскера, случайно забредшего в усыпальницу в поисках выхода на сцену.

Мундир кенаранга был роскошным, но ткань явно служила лишь способом выгодно показать скрытое под ней телосложение. Его портной хорошо знал свое дело – платье было скроено так, чтобы ткань туго обтягивала мышцы, особенно когда ил Торнья двигался. Хотя ростом он был лишь ненамного выше нее, его мускулатура не уступала любой из статуй, что окаймляли Дорогу Богов. Адер попыталась игнорировать его, сосредоточив свое внимание на теле отца.

– Если мои слова обидели вас, прошу прощения, – ответил он, отвешивая неглубокий поклон. – Нисколько не сомневаюсь, что ваш отец был великим знатоком и во всем прочем: налогах, дорогах, жертвоприношениях и всей этой скукотище, за которой должен следить император. И тем не менее он любил хорошего коня и хороший клинок!

Эти последние слова были сказаны так, словно они были высочайшей похвалой.

– Если бы только империей можно было управлять из седла при помощи меча, – отозвалась Адер, старательно соблюдая холодную интонацию.

– Были такие, кому это удавалось. Тот ургул – как его звали, Феннер? У него была своя империя, и говорят, что он практически не слезал с коня.

– Фаннар устроил кровавую резню, которая длилась двадцать лет. Не прошло и нескольких недель после его смерти, как племена снова возвратились к своим застарелым междоусобицам, и от его «империи» не осталось и следа.

Ил Торнья нахмурился.

– Разве у него не было сына?

– Целых три. Двое старших были брошены на погребальный костер вместе с телом отца, а младшего, насколько известно, оскопили и продали в рабство на восток от Костистых гор. Он умер в кандалах в Антере.

– Да, не самая удачная империя, – признал ил Торнья, пожав плечами. Печальная участь Фаннара, по всей видимости, нимало его не взволновала. – Надо будет запомнить это, по крайней мере до того времени, как ваш брат вернется в столицу.

Он устремил на нее спокойный взгляд.

– Вы ведь знаете, я не особенно стремился ко всему этому. К этому регентству.

«К этому регентству»… Словно его назначение на должность самого могущественного человека в империи было не более чем досадным поручением, из-за которого он не мог вернуться к своей выпивке, своим шлюхам и чем еще он там занимался, когда не вел армии к новым победам.

– Тогда зачем же вы согласились?

Его безразличие уязвляло Адер частично еще и потому, что, хотя она и знала, что Аннур никогда не признает женщину на таком месте, втайне она все же надеялась, что Совет министров одобрит это назначение, по крайней мере на несколько коротких месяцев, пока не вернется Каден. Ил Торнья, сколько бы там битв он ни выиграл, казался ей плохо подходящим для роли правителя.

– Почему они вообще избрали вашу кандидатуру?

– Ну, им нужно было найти кого-нибудь. – Если кенаранга и задел ее вопрос, он ничем не показал этого.

– Они могли бы найти кого-нибудь другого.

– По правде говоря, – отозвался он, подмигнув, – я подозреваю, что такие попытки были. Мы голосовали и голосовали, не знаю сколько раз. Вы знаете, что голосующих запирают в этом Шаэлем занюханном зале до тех пор, пока они не назовут имя? – Он испустил долгий, раздраженный вздох. – И там не было эля! Я вам говорю, все не было бы так плохо, если бы там был эль!

«И этот человек, жалующийся на отсутствие эля во время конклава, – тот самый, которого министры избрали регентом?»

– В любом случае, – продолжал кенаранг, не замечая ее негодования, – не думаю, что многие из них так уж хотели видеть меня на этом посту. Скорее всего, в конце концов меня выбрали именно потому, что я не имею никаких планов на дальнейшее правление этой славной империей. – Он сдвинул брови, как бы оправдываясь. – Я не говорю, что собираюсь пренебрегать своими обязанностями! Я прослежу за всем, что должно быть сделано, но я знаю свои ограничения. Я солдат, а солдат не должен переступать пределы своих возможностей, когда он не на поле боя.

Адер медленно кивнула. В таком решении была своя извращенная логика. Различные министерства постоянно маневрировали, ища для себя более выигрышную позицию: финансы против этики, сельское хозяйство против ремесел. Разумеется, никакой регент не стал бы пытаться сам захватить власть, однако тех месяцев, пока Каден не появится в столице, могло с избытком хватить, чтобы нарушить в ту или иную сторону очень тонкое равновесие. Ил Торнья, с другой стороны… обаятельный человек, герой войны, а главное – совершенно равнодушный к политическим интригам.

– Ну что ж, – ответила она, – делегация отправилась за Каденом сразу после смерти моего отца. Если до Изгиба им будет сопутствовать хороший ветер, они, возможно, вернутся уже через несколько месяцев.

– Несколько месяцев! – простонал ил Торнья. – Хорошо хоть не несколько лет… А Каден – какой он из себя?

– Я почти не знаю моего брата. Он провел в Ашк-лане половину своей жизни.

– Его там учат управлять всем этим? – спросил ил Торнья, делая широкий жест, предположительно охватывавший всю огромную империю, простиравшуюся во все стороны за стенами гробницы.

– Очень надеюсь, что так. Тот мальчик, которого я знала, любил бегать по дворцу, размахивая деревянной палкой вместо меча. Будем надеяться, что он окажется столь же яркой личностью, как мой отец.

Ил Торнья покивал, глянул на тело Санлитуна, потом снова повернулся к Адер.