Пепел Нетесаного трона. На руинах империи

– Мои источники утверждают, – заговорил историк, – что вы удержали Андт-Кил в противостоянии с ургулами, когда вам было восемнадцать лет.

– Его удержал Ран ил Торнья, – мотнула головой Гвенна.

– Ил Торнья опоздал к началу сражения. До него командовали вы. С несколькими сотнями необученных лесорубов отбивали все ургульские племена.

Она взглянула ему в глаза:

– А знаете, что сталось с большинством тех лесорубов?

Ее накрыло воспоминание: пылающие острова, горящие мосты, повсюду ургулы с их ужасным нечленораздельным воем.

– Их перебили. Многих застрелили. Ургульские луки беспощадны. – Она говорила небрежно, но слышала, что голос готов сорваться; стоит заговорить чуть громче или чуть быстрее, и треснет. – Многих насадили на копья. Был там один старый дурак – я не сумела вытащить его из дома, заставить отойти за реку. Ургулы привязали его за руки за ноги к лошадям и разорвали. Знаете, что я делала в это время?

Историк молчал, и она ответила за него:

– Ничего.

– В сражении за Андт-Кил мы победили, – подал он наконец голос.

– Только не те, кто пал с ургульской сталью в горле.

– Не бывает сражений без потерь.

– Слова драного историка, – чуть не сплюнула Гвенна. – Пальцы в чернилах, и ни разу не выбирался из-за стола посмотреть на изрубленные тела.

Ее вдруг пробрала дрожь, сердце пустилось вскачь, дыхание обожгло грудь.

– Видал я изрубленные тела, – спокойно ответил историк, бросив взгляд на свои изувеченные ладони. – Бывало, и сам рубил.

Гвенна уставилась на него, на кружево шрамов по коже. Она ни хрена не знала об этом человеке, но ясно было – если только гнев не застил глаза, – что он не за письменным столом жизнь провел.

– Кто вы, драть вас, такой? – устало спросила она, разом остыв.

– Вопрос поставлен неправильно, – покачал он головой.

– Как хочу, так и ставлю.

– Следовало бы спросить, кто вы? – заметил он, пропустив грубость мимо ушей.

– Это вы и так знаете.

– Думал, что знаю. Бесспорно, я достаточно о вас писал, Гвенна Шарп. И полагал, будто кое-что понял.

– Да ну? И что же?

– Например, я думал, вы не из тех, кто позволит гноить себя в корабельной каюте.

– Отвалите.

– Я полагал, вы не из тех, кого мир сумеет сломать. Умереть вы, конечно, можете. И проиграть. Очень зрелищно проиграть. Но я никак не ожидал, что вы сдадитесь. – Он склонил голову к плечу. – Должен признаться, я удивлен.

– Я не сдавалась, – прорычала она. – Меня разжаловала сама император! Я больше не кеттрал.

– В мире полно людей, помимо кеттрал. Огромное большинство их не прячется круглые сутки в темной комнате.

– И я не прячусь, сукин вы сын. Джонон запретил мне выходить на палубу.

– Тогда, конечно, вам ничего другого не остается. – Он, пожав плечами, повернулся к двери.

– Мы посреди моря Призраков – здесь делать нечего.

Киль поджал губы и прищурился в темноту.

– Мне придется переписать один абзац.

– Это вы о чем?

Он уставился в угол, по памяти цитируя текст:

– «Гвенна Шарп не была самой искусной среди кеттрал. Даже в ее крыле были бойцы сильнее, лучники метче, тактики предусмотрительней. Что выделяло Шарп среди других, делало ее подлинным командиром крыла, – это ее неукротимое сердце».

Она уставилась на закрывшуюся за ним дверь.

Неукротимое сердце…

Она закрыла глаза, прислушиваясь к биению в груди – запинающемуся, робкому, словно признавший поражение пленник.

«Шарп выделяло ее неукротимое сердце…»

Было ли оно таким когда-нибудь?

Гвенна вспомнила себя на баррикадах Андт-Кила. Вот она бросает вызов в лицо наступающим ургулам, вот ныряет в реку, чтобы подорвать затор, в уверенности, что на том ей и конец. Она вспомнила тогдашний восторг, и ужас, и угрюмую решимость, гнавшую ее вперед. Она вспомнила. Но, заглядывая в себя теперь, находила только клочки, осколки прежних чувств – груду бесполезного ржавого хлама. Историк в своей книге описывал не ее – другую, незнакомую женщину.

Вопрос: что бы сделала на ее месте та незнакомка?

Она медленно стянула с себя шерстяной плащ и растянулась на полу. Болело все: колени, плечи – словно все полученные в жизни раны, порезы, растяжения разом вернулись ее донимать. Она легла ничком, уткнулась в доски половиц. Чего бы ей хотелось, это так и лежать, но женщина из хроник Киля поступила бы иначе. Даже запертая в каюте, та несчастная сука не дала бы себе размякнуть. И Гвенна, преодолевая боль, уперлась ладонями в пол, подняла в планке прямое тело. Женщина из истории Киля часто повторяла это упражнение и однажды продержалась в нем до счета десять тысяч.

Дрожа, глотая слезы, Гвенна Шарп начала отсчет.

* * *

От упражнений легче не стало, но теперь хоть нашлось на что списать боль. Боль перетруженных мышц была привычна и, если не давать себе пощады, могла оттеснить другую, новую и глубокую, которой Гвенна не умела ни оправдать, ни объяснить.

Бег и плавание, разумеется, исключались, значит оставались тысячи отжиманий. И тысячи подъемов корпуса. Она держала планку, считая до бесконечности. Поначалу не покидала каюты, но здесь для настоящей разминки было тесно, и через несколько дней Гвенна выбралась на ют.

Она почти забыла, как ярко сияет солнце, и постояла немного, моргая, пока соленый ветер трепал волосы. Потом глубоко втянула морской воздух и на долю мгновения, на малую долю удара сердца снова ощутила себя собой – человеком, которого радует качание палубы под ногами и сила собственного тела. Потом она опустила взгляд и увидела внизу Чо Лу. Не его вина, что его дед явился в Аннур из Домбанга – если на то пошло, и дед ни в чем не виноват, – но парень напомнил ей город и людей, которых она там убила или оставила на смерть. Она уже отворачивалась, решив возвратиться в каюту, когда ее остановил голос первого адмирала.

– Будь вы моим офицером, я приказал бы высечь вас за появление на палубе в таком виде.