Дракула. Самая полная версия

8 августа

Люси была очень беспокойна, и в эту ночь я также не могла уснуть. Шторм был ужасный, и при каждом завывании ветра в трубе я содрогалась. Иногда были такие резкие удары, что казалось, будто где-то вдали стреляют из пушек. Довольно странно: Люси не просыпалась, но она дважды вставала и начинала одеваться; к счастью, я каждый раз вовремя просыпалась и укладывала ее обратно в постель.

Мы обе встали рано утром и отправились в гавань. Там оказалось очень мало народу и несмотря на то, что солнце было ясно, а воздух чист и свеж, большие суровые волны, казавшиеся черными в сравнении с белой как снег пеной, покрывавшей их гребни, протискивались сквозь узкий проход в гавань, напоминая человека, протискивающегося сквозь толпу. Я была счастлива при мысли, что Джонатан вчера находился не на море, а на суше. Но на суше ли он? Может быть, он на море? Где он и каково ему? Я продолжаю страшно беспокоиться за него. Если бы я только знала, что предпринять, я бы все сделала!

Иллюстрации для подарочного издания 1916 года.

Художник – Эдгар Альфред Холлоуэй.

«…Он подошел ко мне и глухо шепнул в самое ухо, как будто боясь, чтобы ветер его не услышал: “Оно здесь; я теперь знаю”…»

10 августа

Похороны бедного капитана были очень трогательны. Кажется, все лодки порта присутствовали, а капитаны несли гроб всю дорогу от Тэт Хилл Пира до самого кладбища. Мы вместе с Люси рано отправились к нашему старому месту в то время, как процессия лодок поднималась вверх по реке. Отсюда было великолепно видно, так что мы могли наблюдать всю процессию. Бедного капитана опустили в могилу очень близко от нас. Люси казалась очень взволнованной. Она все время очень беспокойна, и мне кажется, что это сон прошлой ночи так на ней отзывается. Но она ни за что не хочет сознаться, что является причиной ее беспокойства… В том, что мистер Свэлз был найден сегодня утром на нашей скамье мертвым со сломанной шеей, кроется что-то странное. Он, должно быть, как говорил доктор, в испуге упал со скамьи навзничь; на лице замерло выражение страха и ужаса, люди говорили, что при виде его дрожь пробегает по телу. Бедный, славный старичок! Может быть, он увидел перед собой смерть! Люси так чувствительна, что все отражается на ней гораздо сильнее, чем на других. Она только что страшно взволновалась из-за сущего пустяка, на который я совершенно не обратила внимания, хотя и сама очень люблю собак: пришел какой-то господин, который и раньше часто приходил сюда за лодкой, в сопровождении своей собаки. Они оба очень спокойные существа: мне никогда не приходилось видеть этого человека сердитым, а собаку слышать лающей. Во время панихиды собака ни за что не хотела подойти к своему хозяину, стоявшему вместе с нами на скамье, а стояла в нескольких ярдах от нас и выла. Хозяин ее говорил с ней сначала ласково, затем резко и, наконец, сердито; но она все не подходила и не переставала рычать. Она была в каком-то бешенстве: глаза ее дико сверкали, шерсть стояла дыбом. Наконец хозяин ее разозлился, соскочил вниз и ударил собаку ногой, затем, схватив ее за шиворот, потащил и швырнул на надгробную плиту, на которой стояла наша скамейка. Но едва бедное животное коснулось камня, как тотчас же притихло и начало дрожать. Оно и не пыталось сойти, а как-то присело, дрожа и ежась, и находилось в таком ужасном состоянии, что я всячески старалась успокоить его, но безуспешно. Все эти сцены так взволновали Люси, что я решила заставить ее совершить перед сном длинную прогулку, чтобы она крепче заснула.

Глава восьмая

Дневник Мины Мюррей

Тот же день

Одиннадцать часов вечера – ну и устала же я! Если бы я твердо не решила вести ежедневно дневник, то сегодня ночью не раскрыла бы его. Мы совершили чудесную продолжительную прогулку. Люси страшно устала, и мы решили как можно скорее лечь спать. В это время пришел молодой викарий[30 - Викарий – в англиканстве приходский священник.], и миссис Вестерн пригласила его остаться на ужин, так что нам с Люси пришлось безумно бороться со сном: я знаю, для меня борьба эта была ужасна – я чувствую себя положительно героиней… Люси заснула и дышит спокойно, у нее щеки горят сильнее обыкновенного, она очень красива. Если мистер Холмвуд влюбился в нее в гостиной, то воображаю, что бы он сказал, если бы увидел ее теперь. Я сегодня очень счастлива – Люси, кажется, уже лучше. Я убеждена, что она поправляется и что тревожные сны уже прекратились. Я была бы вполне счастлива, если бы только знала, что с Джонатаном… Да благословит и хранит его Бог!

11 августа 3 часа утра

Снова за дневником. Не могу спать, лучше уж буду писать. Я слишком взволнована, чтобы заснуть. С нами приключилось что-то невероятное, какое-то кошмарное событие. Ночью не успела я закрыть свой дневник, как тотчас же заснула… Вдруг я сразу проснулась и села на кровати. Ужасное чувство страха охватило меня – я почувствовала какую-то пустоту вокруг себя. В комнате было темно, так что я не могла видеть постели Люси; я крадучись пробралась к ней и стала ее ощупывать; постель оказалась пуста. Я зажгла спичку и увидела, что Люси нет в комнате. Дверь закрыта, но не заперта, хотя я заперла ее. Я побоялась разбудить ее мать, поскольку в последнее время она чувствовала себя как-то хуже, чем обыкновенно, и оделась, решив сама разыскать Люси. Собираясь выйти из комнаты, я догадалась посмотреть, в чем она ушла, чтобы иметь представление о ее намерениях. Если в платье – значит, ее надо искать дома, если же в костюме – вне дома. Платье и костюм оказались на своих местах. «Слава Богу, – подумала я, – она не могла далеко уйти в одной ночной рубашке». Я спустилась по лестнице и посмотрела в гостиной – ее нет. Тогда я начала искать по всем остальным комнатам, с постепенно возрастающим чувством страха. Таким образом я дошла до входной двери, она оказалась открытой, но не настежь, а слегка приотворенной. Обыкновенно прислуга на ночь тщательно запирает эту дверь, и я начала бояться, что Люси вышла на улицу. Но раздумывать было некогда, тем более что страх совершенно лишил меня способности разбираться в деталях. Я закуталась в большую тяжелую шаль и вышла; часы пробили час, когда я пробежала по Кресщенду; не было видно ни единой души. Я побежала вдоль Северной террасы, но белую фигуру, которую я искала, не нашла. С края Западного утеса над молом я посмотрела через гавань на Восточный утес, колеблясь между надеждой и страхом увидеть Люси на нашем любимом месте. Круглая луна ярко освещала всю местность, а окружающие ее облака превратили всю сцену в море света и теней. Одно время я ничего не могла увидеть, так как церковь Святой Марии и вся ближайшая к ней местность были в тени. Затем, когда облако освободило луну, я прежде всего увидела руины аббатства; а когда узкая полоса света двинулась дальше, то она осветила церковь и кладбище. Мое предположение оправдалось: луна высветила белую как снег фигуру, сидевшую на нашей любимой скамье. Но тут новое облако погрузило все во мрак, и я больше ничего не успела разглядеть; мне только показалось, что позади скамейки, на которой сидела белая фигура[31 - По местным легендам, призрак, несущий фонарь, появляется в северном окне аббатства в штормовые ночи, чтобы помочь морякам благополучно добраться до берега.], стояла какая-то черная тень и наклонялась над нею. Был ли это человек или животное – я не могла определить, но я не стала ждать, пока снова прояснится, а бросилась бежать по ступеням к молу, мимо рыбного ряда прямо к мосту – единственному пути, который вел к Восточному утесу. Город казался вымершим. Я была очень рада этому, так как не хотела, чтобы оказались свидетели ужасного состояния Люси. Время и расстояние казались мне бесконечными, колени мои дрожали, и я задыхаясь, взбиралась по бесконечным ступенькам к аббатству. Я, должно быть, шла очень быстро, так как у меня и сейчас такое чувство, будто мои ноги налиты свинцом, а суставы онемели. Когда я дошла почти доверху, то уже могла различить скамейку и белую фигуру, несмотря на то, что было темно. Оказывается – я не ошиблась – какая-то длинная, черная тень стояла нагнувшись над склонившейся белой фигурой. Я крикнула в испуге «Люси! Люси!», тень подняла голову, и со своего места я ясно различила бледное лицо с красными сверкающими глазами. Люси не отвечала, и я побежала к воротам кладбища. Когда я вошла, то церковь пришлась между мной и скамейкой, так что на мгновение я потеряла Люси из виду. Когда я вышла из-за церкви, луна, освободившись от облака, так ярко светила, что я ясно увидела Люси с откинутой на спинку скамьи головой. Она была теперь совершенно одна. Около нее не было даже признака живого существа.

Когда я наклонилась к ней, то увидела, что она еще спала. Рот у нее был полуоткрыт, но дышала она не так ровно как всегда, а как-то тяжело, как бы стараясь захватить побольше воздуха. Когда я подошла к ней, она бессознательно подняла руку и разорвала воротник своей ночной рубашки, который закрывал ей шею, при этом она вздрогнула, как будто почувствовала холод. Я закутала ее в свою теплую шаль и плотно стянула края у шеи, так как боялась, чтобы она не простудилась, разгуливая ночью в одной рубашке. Я боялась разбудить ее сразу и, желая сохранить свободу рук, чтобы помочь ей, закрепила у шеи английской булавкой. Но в поспешности я, должно быть, неосторожно задела или оцарапала ее булавкой, потому что после того, как она начала спокойно дышать, она все время хваталась рукой за горло и стонала. Закутав ее хорошенько, я принялась осторожно будить ее. Вначале она не отзывалась, потом сон ее стал тревожнее и временами она стонала и вздыхала. Наконец, я принялась энергичнее будить ее. Она открыла глаза и проснулась. Люси нисколько не удивилась, увидев меня, по всей вероятности, не сразу сообразив, где находится. Когда я сказала, чтобы она сейчас же шла домой, она моментально встала и послушно, как дитя, последовала за мною.

Нам посчастливилось, и мы дошли до дому, никого не встретив. У меня все время сердце так сильно билось, что казалось, будто я теряю сознание. Я безумно перепугалась за Люси, не только за ее здоровье, которое могло пострадать после этого ночного случая, но также и за ее репутацию, если эта история получит огласку. Добравшись, наконец, домой, мы прежде всего оттерли ноги и вместе помолились Богу в благодарность за спасение, затем я уложила Люси в постель. Перед тем как заснуть она просила и заклинала меня никому, даже матери, не говорить ни слова о ее приключении. Сначала я колебалась дать ей это обещание, но вспомнив о состоянии здоровья ее матери и зная, как сильно такая вещь может напугать ее, я решила, что умнее будет умолчать об этом. Надеюсь, что я правильно рассудила. Я заперла дверь на ключ и привязала ключ к своей руке, так что теперь, надеюсь, меня больше не будут беспокоить.

Тот же день. В полдень.

Все идет хорошо. Люси спала, пока я ее не разбудила. Меня очень огорчает, что моя неловкость с английской булавкой ранила ее. Я, должно быть, ранила ее очень сильно, так как кожа у нее на шее оказалась проколотой. Вероятно, я захватила булавкой немного кожи и, застегивая, проколола ее насквозь, так как на горле два маленьких отверстия, точно от укола иглой; кроме того, на ночной рубашке виднелась капля крови. Когда я, напуганная этим, извинялась перед нею, она рассмеялась и приласкала меня, сказав, что даже не чувствует ничего. К счастью, ранки эти не могут оставить шрама, так как они очень незначительны.

12 августа

Мои предположения о спокойной ночи не оправдались, так как я ночью была дважды разбужена тем, что Люси старалась уйти. Даже во сне она казалась возмущенной тем, что дверь оказалась запертой, и очень недовольная легла обратно в постель. Я проснулась на рассвете и услышала чирикание птичек под окном. Люси тоже проснулась, и мне было приятно, что она чувствовала себя лучше, чем в предыдущее утро. К ней опять вернулась вся ее прежняя беззаботная веселость, она подошла ко мне и, прижавшись ко мне, рассказала все об Артуре. Я же поведала ей все свои опасения относительно Джонатана, и она старалась меня успокоить.

13 августа

Снова спокойный день и снова сон с ключом на руке. Ночью я опять проснулась и застала Люси, сидящей на постели, уставившейся в окно, но в глубоком сне. Я сошла с постели и, раздвинув штору, выглянула в окно. Луна ярко светила; под лучами луны небо и море, как будто слившиеся в одну глубокую, тихую тайну, были полны невыразимой красоты. Перед окном, беспрестанно кружась, носилась большая летучая мышь; озаренная лунным светом, она то появлялась, то снова исчезала; порою она очень быстро подлетала к окну, но затем, должно быть, испугавшись меня, полетела через гавань к аббатству. Когда я отошла от окна, Люси уже спокойно лежала и спала. Больше она ни разу не поднималась за всю ночь.

14 августа

Сидела на Восточном утесе и писала целый день. Люси, кажется, так же влюбилась в это местечко, как и я. Ее трудно отозвать отсюда домой к завтраку, или к чаю, или к обеду. Сегодня днем она сделала очень странное замечание: мы возвращались домой к обеду и, когда были наверху лестницы, то остановились, чтобы как всегда полюбоваться видом. Красные лучи заходящего солнца озаряли Восточный утес и старое аббатство; казалось, будто все окружающее купалось в великолепном розовом свете. Мы молча стояли и любовались, как вдруг Люси прошептала как бы про себя:

– Опять его красные глаза, они всегда такие.

Это странное выражение, сорвавшееся ни с того ни с сего с ее уст, положительно испугало меня. Я осторожно оглянулась, чтобы хорошенько рассмотреть Люси, но так, чтобы она не заметила этого, и увидела, что она была в полусонном состоянии с очень странным, непонятным мне выражением лица; я ничего не сказала, но проследила за направлением ее взгляда. Она смотрела на нашу любимую скамейку, на которой одиноко сидела какая-то темная фигура. Я сама немного испугалась, ибо мне показалось, что у незнакомца были большие глаза, которые пылали как факелы; но когда я посмотрела вторично, иллюзия пропала. Это просто красный свет солнца отражался в окнах церкви Святой Марии. Я обратила внимание Люси на это явление, она вздрогнула и пришла в себя, но все-таки была печальна; возможно, она вспомнила приключение той ужасной ночи. Мы никогда не вспоминаем об этом, так что и теперь я ничего не сказала, и мы пошли домой обедать. У Люси заболела голова, и она рано пошла спать. Я же прошлась немного по утесам и была полна сладкой грусти, поскольку думала о Джонатане. Когда я возвращалась домой, то луна так ярко светила, что за исключением передней части начинающегося около нас квартала Кресщенд, можно было ясно видеть все. Я взглянула на наше окно и увидела высунувшуюся из него голову Люси. Я подумала, что она, вероятно, смотрит на меня, тогда я вынула носовой платок и начала махать. Она не обратила на это никакого внимания и совсем не двигалась. Тут по углу дома как раз пополз свет луны и упал на окно, тогда я ясно увидела, что Люси сидит на подоконнике с откинутой назад головой и закрытыми глазами, а около нее сидит что-то вроде большой птицы. Боясь, как бы она не простудилась, я быстро побежала наверх по лестнице, но когда я вошла в спальню, Люси была уже в кровати и крепко спала, тяжело дыша. Она держала руку у горла, как бы охраняя его от холода. Я не будила ее, но только закутала ее потеплее; и позаботилась о том, чтобы окна и двери были хорошо заперты.

Люси выглядела прекрасно, но немного бледнее обычного, и под глазами у нее были какие-то странные тени, которые мне вовсе не понравились.

Встала позже обыкновенного. Люси была утомлена и продолжала спать до того времени, как нас позвали к столу. За завтраком нас ожидал приятный сюрприз. Отцу Артура стало лучше, и он торопит свадьбу. Люси полна безмятежного счастья, а мать ее в то же время и рада и огорчена. Немного позже в тот же день она разъяснила мне причину этого. Она очень опечалена, что приходится расстаться с Люси, но она довольна, что у Люси скоро будет кому за ней присмотреть. Бедная милая леди! Она поведала мне, что у нее порок сердца. Она не говорила об этом Люси и просила меня держать это в секрете; доктор сказал, что ей осталось жить самое большее несколько месяцев.

17 августа

Не вела дневника целых два дня. У меня не хватало духу вести его. Какая-то черная тень как будто обволакивает наше счастье. Никаких известий о Джонатане. Люси становится все слабее и слабее, а дни ее матери сочтены. Люси прекрасно спит и наслаждается чудным воздухом; но несмотря на это, румянец у нее на щеках все бледнее и бледнее, и она с каждым днем становится все более слабой и вялой. Я слышу, как она по ночам дышит все тяжелее. Ключ от дверей у меня каждую ночь на руке, но она встает и ходит по комнате или сидит у открытого окна. Прошлой ночью, когда я проснулась, я снова застала ее у открытого окна и, когда я хотела ее разбудить, то не могла: она была в обмороке. Когда мне наконец удалось привести ее в сознание, она была невероятно слаба и тихо плакала, стараясь отдышаться. Когда я спросила, как она очутилась у окна, то она покачала головой и отвернулась. Надеюсь, что ее болезнь не вызвана этим несчастным уколом булавки. Пока она спала, я осмотрела ее шею. Оказалось, что маленькие ранки еще не зажили, они все еще открыты и как будто расширились, а края их приобрели бледную окраску. Они напоминают маленькие белые кружки с красными центрами; если они не заживут через несколько дней, я настойчиво буду требовать, чтобы их осмотрел доктор.

Письмо Самуила Ф. Биллингтона и сын, Стряпчие Уайтби

Картеру Патерсон и К°, Лондон

17 августа

М. Г. При сем прилагаю накладную на товар, отправленный по Великой Северной железной дороге. Он должен быть доставлен в Карфакс близ Пурфлита немедленно по получении на станции Кинг-Кросс[32 - Кингс-Кросс – вокзал в северной части Лондона.]. Дом в настоящее время необитаем, ключи прилагаю, они пронумерованы.

Прошу сложить ящики, количество 50, составляющие эту кладь, в разрушенной части дома, помеченной буквой А на плане, который при сем прилагается. Вашему агенту не трудно будет найти место, так как это старая часовня дома. Товар отправят сегодня, в 9 ч. 30 мин. вечера, и он должен быть в Кинг-Кросс завтра в 4 ч. 30 мин. дня. Так как наш клиент желал бы получить кладь как можно скорее, вам придется к назначенному времени приготовить повозки, чтобы тотчас же доставить ящики по назначению. Чтобы избежать возможных задержек из-за платежей в вашем отделении, прилагаю чек на десять фунтов, в получении которого прошу выдать квитанцию. Если расходов будет меньше, то можете вернуть остаток, если больше, то мы вам немедленно выпишем чек на израсходованный излишек. Когда вы окончите дело, оставьте ключи в доме, где владелец сам их возьмет. От входной двери у него есть свой ключ. Прошу вас не быть на нас в претензии за то, что мы нарушаем правила вежливости, настойчиво прося вас поторопиться с доставкой

Преданный вам,

Самуил Ф. Биллингтон и Сын.

Письмо Картера Патерсон и К°, Лондон Биллингтону и с-н, Уайтби

24 августа.

М. г. 10 фунтов мы получили, просим прислать чек еще на 1 фунт семнадцать шиллингов и девять пенсов, которые с вас причитаются, как это видно из прилагаемого счета. Товар доставлен согласно инструкции, а связка ключей оставлена, как было указано, в передней.

С почтением,

Картер, Патерсон и К (подпись неразборчива).

Дневник Мины Мюррей

18 августа

Сегодня я счастлива и снова пишу, сидя на нашей скамейке на кладбище. Люси опять гораздо лучше. Прошлую ночь она спала великолепно и ни разу меня не потревожила. Румянец постепенно возвращается к ней, хотя она все еще бледна и плохо выглядит. Если бы она была малокровной, ее состояние было бы понятно, но ведь этого нет. Она оживлена, весела и мила. Вся болезненность пропала, и она только что вспоминала о том, как я застала ее спящей на этом самом месте.

Я воспользовалась ее разговорчивостью и спросила, проделывала ли она все это во сне или сознательно. Тут она посмотрела на меня с нежной, ясной улыбкой, как-то притихла и углубилась в воспоминания той ночи:

«Я как будто не совсем спала; мне даже казалось, что все это было наяву. Мне почему-то вдруг захотелось прийти сюда, но почему, не знаю. Я помню сквозь сон, что я шла по улицам и перешла мост. Когда я поднималась по лестнице, то услышала вой стольких собак, что казалось, весь город был полон собак, которые выли все сразу. Затем мне смутно помнится что-то длинное, темное с красными глазами, как раз такими, как тот заход солнца, затем что-то нежное и горькое вдруг охватило меня; потом мне казалось, будто я погружаюсь в глубокую зеленую воду, и я слышала какое-то пение, как это бывает с утопающими, как мне рассказывали; затем все закружилось передо мною, и моя душа как будто покинула мое тело и витала где-то в воздухе. Помнится, мне еще показалось, что Восточный маяк очутился как раз подо мной; затем меня охватило какое-то мучительное чувство и как бы началось землетрясение, после чего я вышла из оцепенения и увидела тебя. Я видела, как ты меня будила, раньше, чем почувствовала это».

Она рассмеялась. Мне это показалось неестественным, и я внимательно взглянула на нее. Ее смех мне совсем не понравился, я решила, что лучше с ней не говорить об этом, и перешла на другую тему. Люси снова стала прежней. По дороге домой свежий ветерок подбодрил ее, и щеки порозовели. Мать Люси очень обрадовалась, увидев ее, и мы провели прекрасный вечер.

Радость! радость! радость! Хотя и не все радость. Наконец известие о Джонатане. Бедняжка был болен; вот почему он не писал. Я не боюсь уже теперь об этом думать или говорить, когда я все знаю. М-р Хокинс переслал мне письмо и сам приписал пару трогательных строк. Мне придется сегодня утром поехать к Джонатану, помочь, если нужно будет, ухаживать за ним и привезти его домой. М-р Хокинс пишет, что было бы вовсе не плохо, если бы мы вскоре поженились. Я плакала над письмом этой славной сестры милосердия. План моего путешествия уже разработан и багаж уложен. Я беру только одну смену платья; Люси привезет мне все остальное в Лондон и оставит у себя, пока я не пришлю за ним, так как, может случиться, что… но больше мне не следует писать, расскажу все Джонатану, моему мужу. Письмо, которое он видел и трогал, должно утешить меня, пока мы с ним не встретимся.

Письмо сестры Агаты, больница святого Иосифа и святой Марии, мисс Вильгельмине Мюррей