Дракула

– Было.

– А где же оно теперь?

И тогда он начал долгий рассказ то по-немецки, то по-английски, такой путаный, что мне трудно было понять, о чем речь. В общих чертах я понял, что давным-давно, несколько столетий назад, там во время очередных похорон из-под глинистой земли стали доноситься звуки, и когда могилы раскопали, то обнаружили в них пышущих здоровьем румяных мужчин и женщин с испачканными кровью губами.

– А потому, чтобы спасти свои жизни – и, уж конечно, души, – Иоганн перекрестился, – селяне наспех собрались и бежали в другие места, туда, где живые живы, а покойники мертвы, а не… а не что-то этакое.

Кучеру явно было страшно произнести последние слова. По мере рассказа волнение его возрастало, а разыгравшееся воображение окончательно вывело его из себя – с белым как мел лицом, весь в испарине, он озирался по сторонам, словно ожидая, что вот-вот здесь, на открытой местности, средь белого дня, при свете солнца появится что-то жуткое. Наконец, в порыве отчаяния он крикнул: «Walpurgisnacht!» – и кивнул на экипаж, предлагая мне вернуться на место.

Кровь англичанина взыграла во мне, и я отошел, сказав:

– Вы просто боитесь, Иоганн! Просто боитесь! Поезжайте домой, я вернусь один, мне полезно пройтись.

Дверца экипажа была открыта. Я взял с сиденья дубовую трость, с которой никогда не расставался на воскресных прогулках, и, закрыв дверцу, указал в сторону Мюнхена:

– Поезжайте-ка вы домой, Иоганн! Walpurgisnacht не имеет к англичанам никакого отношения.

Лошади разбушевались пуще прежнего, Иоганн пытался их удержать, одновременно возбужденно умоляя меня не вести себя так глупо. Мне было жаль беднягу, относившегося ко всем этим предрассудкам с такой убийственной серьезностью, вместе с тем я не мог сдержать смех.

Иоганн мало-помалу окончательно перешел на родной язык. От волнения он забыл, что я понимаю только по-английски, и бормотал что-то невнятное по-немецки. Это становилось утомительным.

– Возвращайтесь! – крикнул я кучеру и направился к спуску в лощину.

С жестом отчаяния Иоганн развернул экипаж в сторону Мюнхена. Опершись на трость, я смотрел ему вслед. Некоторое время он ехал медленно, потом на гребне холма появился мужчина – высокий и худой. Я отчетливо разглядел его, хотя был далеко. Когда он приблизился к лошадям, они шарахались от него в сторону, били копытами и становились на дыбы. Иоганн не мог удержать поводья, лошадей понесло – с диким ржаньем они, как одержимые, помчались по дороге. Когда они скрылись из виду, я взглянул в сторону незнакомца и обнаружил, что он исчез.

С облегчением я свернул на ведущую в глубь лощины дорогу, против которой был так настроен Иоганн. Для этого не было никаких оснований – по крайней мере, я их не видел. Думаю, часа два я шел, забыв о времени и расстоянии, и, конечно, не встретил никого, ни человека, ни жилья. Что касается местности, она была само запустение. Но я не очень замечал это, пока за поворотом не вышел к лысоватой опушке леса; только тогда до меня дошло, что неосознанно, не отдавая себе в этом отчета, был поражен запустением местности, по которой проходил мой путь.

Я присел отдохнуть и начал осматриваться. И лишь тут почувствовал – стало гораздо холоднее; вокруг раздавались какие-то вздохи, а время от времени с неба доносилось что-то вроде приглушенного рычания. Взглянув вверх, я увидел, как огромные тяжелые тучи, бегущие с севера на юг, быстро затягивают небо. Очевидно, надвигалась буря. Мне стало зябко, и, объяснив это тем, что слишком долго сижу после быстрой ходьбы, я продолжил путь.

Местность, по которой я шел сейчас, была гораздо живописнее. Ничто не резало глаз, во всем было очарование красоты. Я почти совсем забыл о времени и, лишь заметив, что сумерки сгущаются, начал думать о возвращении. Продолжало холодать, еще четче определилось движение туч высоко в небе. Общей мрачности сопутствовал далекий пронзительный звук, время от времени сменявшийся загадочным воем, который кучер ранее приписал волку.

Помедлив немного в раздумье, я решил все же осмотреть покинутое селение, пошел дальше и вскоре вышел в просторную долину, окруженную со всех сторон холмами. На их отлогих, спускавшихся к равнине склонах и в ложбинах росли деревья, образуя многочисленные рощицы. Я стал разглядывать извилистую дорогу, она сворачивала к одной из рощиц и потом терялась из виду.

Пошел снег. Прикинув, сколько миль пройдено по этой мрачной местности, я поспешил укрыться в лесу. Небо темнело, все сильнее валил снег, вскоре вокруг меня возник сверкающий белый ковер, дальний край которого терялся в туманной мгле. Лес был дремучим – ни дорог, ни зарубок на деревьях, как обычно принято на лесосеках. Вскоре я понял, что, по-видимому, сбился с пути – мои ноги увязали в траве и мху. Ветер дул мне в спину, подгоняя меня; в конце концов мне пришлось бежать наперегонки с ним. Воздух стал просто ледяным, и, несмотря на бег, у меня зуб на зуб не попадал. Снег валил все сильнее, залепляя мне глаза, разыгравшаяся вьюга затягивала меня в свою круговерть. Время от времени яркая молния раздирала небо, и я видел впереди озаренную вспышками лесную чащу, состоявшую в основном из засыпанных снегом тисов и кипарисов.

Вскоре я нашел укрытие под деревьями, там было относительно тихо, только где-то высоко ревел ветер. Ночная тьма из-за низко летящих туч казалась еще более непроглядной. Меж тем буря как будто стихала, о ней напоминали лишь редкие порывы ветра. В такие моменты странный волчий вой эхом отзывался многочисленными, сходными с ним звуками.

Порой сквозь черную пелену дрейфующих туч пробивался одинокий лунный луч, и я видел, что нахожусь в густых зарослях деревьев. Когда перестал идти снег, я выбрался из своего укрытия и стал внимательнее изучать округу. Меня вдруг осенило, что в покинутом селении, вполне вероятно, найдется дом, пусть даже разрушенный, в котором на некоторое время можно найти убежище. За пределами зарослей я обнаружил окаймлявшую их низкую стену, пошел вдоль нее и вскоре нашел проём. Кипарисовая аллея вела прямо к скоплению каких-то белесых строений. Я едва успел их рассмотреть, как туча закрыла луну, и дальше мне пришлось идти в темноте. Ветер, похоже, стал еще холоднее – во время ходьбы меня вдруг начало знобить, но я, не теряя надежду найти убежище, продолжал брести вслепую, на ощупь.

Внезапно наступила тишина – я замер: буря окончательно утихла, и из солидарности с полным безмолвием природы сердце мое, казалось, перестало биться. Но это длилось лишь миг, сквозь тучи внезапно проник лунный свет, и я увидел, что нахожусь на кладбище, а скопление белесых строений – надгробия, среди которых выделялся грандиозный мраморный склеп, белый, как снег вокруг него…

Появление лунного света сопровождал свирепый вздох бури, она вновь возобновилась, протяжно и негромко завывая, словно свора бездомных собак или стая волков. Я был напуган и потрясен, холод пронзил меня до костей, сердце как будто стиснули ледяные пальцы. Поток лунного света еще освещал мраморную гробницу, а буря тем временем явно набирала силу. Словно влекомый колдовскими чарами, я приблизился к склепу, намереваясь рассмотреть его и понять, почему такое монументальное сооружение находится здесь, в таком месте, в полном уединении. Я обошел гробницу и прочитал над дверью в дорическом стиле надпись на немецком:

ГРАФИНЯ ДОЛИНГЕН-ГРАЦ,

ШТИРИЯ

ИСКАЛА И ОБРЕЛА СМЕРТЬ

1801.

На вершине склепа, явно сделанного из прочного, чистой породы мрамора – вся постройка состояла из нескольких огромных блоков – торчало длинное железное копье или кол. Обойдя гробницу, я увидел на задней стене надпись, высеченную большими русскими буквами:

МЕРТВЫЕ СКАЧУТ БЫСТРО.[4 - Строка из баллады К. Бюргера «Ленора».]

Все это было таким странным, непонятным и жутким, что мне стало нехорошо, к горлу подступила тошнота. Впервые я пожалел, что пренебрег советом Иоганна. И вдруг до меня дошло, я был просто потрясен: Вальпургиева ночь!

В эту ночь – в это верили миллионы людей – дьявол выходит в мир, открываются могилы, покойники покидают их и бродят по земле. Вся нечисть – на земле, в воздухе и на воде – собирается на шабаш. Вот и кучер особенно остерегался этого места. Ведь именно здесь находится селение, обезлюдевшее несколько веков назад, а на местном кладбище покоится самоубийца. И я оказался здесь один, абсолютно один, дрожащий от холода в снежном саване, и на меня вновь надвигается буря!

Мне пришлось собраться с духом, вспомнить о моих убеждениях, вере – обо всем, чему меня учили, потребовалось все мое мужество, чтобы не поддаться паническому приступу страха.

И тут на меня обрушился настоящий шквал. Земля задрожала так, словно по ней неслись тысячи лошадей: на этот раз буря, неистовавшая так, будто ее пригнали плетьми с Балеарских островов, на своих ледяных крыльях принесла не снег, а крупный град. Он срывал листья и ветви, под кипарисами укрыться было уже невозможно – их стволы напоминали стебли пшеницы. Я было кинулся к ближайшему дереву, но тут же понял, что единственное место, способное послужить убежищем, – глубокая ниша дорического входа в мраморную усыпальницу. Там, скорчившись у массивной бронзовой двери, я кое-как укрылся от града, теперь ледяные шарики попадали в меня лишь рикошетом, отскакивая от мрамора.

Когда я прижался к двери, она слегка приоткрылась. В сравнении с безжалостной бурей даже склеп казался уютным убежищем, и я уж было собрался войти в него, как вдруг зигзагообразная вспышка молнии осветила небо. Любопытный, как все смертные, я заглянул во мрак склепа и увидел прекрасную женщину с пухлыми щеками и алыми губами, казалось спавшую в гробу.

Грянул гром – и меня, будто подхваченного исполинской рукой, швырнуло из склепа в бурю. Это произошло так внезапно, что я даже не успел осознать пережитое потрясение – душевное и физическое, чувствовал только, как град стегает меня по лицу. Одновременно у меня возникло странное ощущение, будто я не один. Взглянул в сторону склепа. В этот момент вновь блеснула ослепительная молния, ударила в железный кол на склепе и сбежала вниз, подобно огненному сполоху, разрушая и обращая во прах мрамор.

Покойница, объятая пламенем, выгнулась в агонии, и ее мучительный вопль заглушили раскаты грома.

В моих ушах еще звучала кошмарная какофония, когда меня вновь подхватила исполинская рука и отшвырнула в сторону; град неистово сек мое лицо, а воздух, казалось, вибрировал от волчьего воя. Последнее, что я запомнил, – это неясная, расплывчатая белая масса, как будто могилы вдруг разверзлись и призраки в белых саванах теперь надвигались на меня сквозь мрак и град…

Пришел я в себя от ощущения смертельной усталости. Некоторое время ничего не мог вспомнить, и только потом память стала постепенно восстанавливаться. Очень болели ноги, я не мог даже пошевелить ими – казалось, они онемели. Волна ледяного озноба прокатилась по спине, уши, как и ноги, онемели и сильно болели; в груди же было восхитительное ощущение тепла. Что же касается общего состояния, то это был кошмар – кошмар во плоти, если можно так выразиться, ибо из-за какого-то тяжелого груза, давившего на грудь, мне было трудно дышать. Эта полулетаргическая прострация сохранялась долго и лишь постепенно, должно быть, перешла в обычный сон или обморок. Меня стало подташнивать, как на первой стадии морской болезни, возникло безумное желание освободиться от чего-то – вот только я не знал от чего.

Потом на меня снизошел невероятный покой – казалось, весь мир уснул или умер, – нарушаемый лишь тяжелым дыханием какого-то зверя близ меня. Я чувствовал, как что-то теплое трется о мое горло, и тут только до меня дошел весь кошмар происходящего. Холод подступил к сердцу, кровь бросилась в голову: какой-то огромный зверь лежал на мне и лизал мое горло. Я боялся шевельнуться – инстинкт самосохранения повелевал мне лежать неподвижно; но зверь, наверное, почувствовал перемену в моем состоянии и поднял голову. Сквозь ресницы я увидел над собою два больших тлеющих огонька – глаза огромного волка. Острые белые клыки зловеще поблескивали в красном зеве, и я чувствовал на своем лице горячее дыхание – едкое и яростное…

Дальше не помню ничего. Придя в себя, я услышал негромкое рычание, затем подвывание. Тут, по-видимому издалека, до меня донеслись голоса – казалось, много людей кричали в унисон: «Олло, Олло». Я осторожно поднял голову и посмотрел туда, откуда доносились крики, но кладбище закрывало вид. Волк еще продолжал странновато подвывать, а его огненные глаза скользили по кипарисовой роще в поисках источника звуков. По мере приближения голосов волк стал подвывать чаще и громче. Я боялся пошевелиться или издать хотя бы стон. Красное зарево над белым покрывалом росло и ширилось, растворяясь в окружавшей меня тьме.

Потом из-за деревьев неожиданно показался ехавший рысью отряд всадников с факелами в руках. Волк соскочил с моей груди и бросился к кладбищу. Я увидел, как один из всадников – судя по фуражкам и длинным форменным плащам, это были солдаты – вскинул карабин и прицелился. Его товарищ тоже прицелился, и над моей головой просвистела пуля. Очевидно, он принял меня за волка. А другой, высмотрев убегающего зверя, выстрелил ему вслед. Отряд разделился и перешел на галоп: одна группа скакала ко мне, другая – за волком, скрывшимся в заснеженных кипарисовых зарослях.

Когда всадники приблизились, я попытался пошевелиться, но не смог, хотя видел и слышал все, что происходило вокруг. Двое или трое солдат, спешившись, склонились надо мной. Один приподнял мне голову и положил руку на сердце.

– Слава богу! – воскликнул он. – Сердце бьется!

После того как мне влили в рот коньяку, я почувствовал себя лучше, смог открыть глаза и осмотреться. Среди деревьев мелькали огни и тени, я слышал, как перекликались люди. Они скучились, в их возгласах ощущался страх; потом, освещая себе путь факелами, из кладбищенского лабиринта вышла еще одна группа солдат, выглядевших как помешанные. Когда подошли последние из них, те, кто был со мной, стали с нетерпением спрашивать:

– Ну что, нашли?

– Какое там! – последовал торопливый ответ. – Скорей, скорей уходим отсюда! Здесь нельзя оставаться, особенно этой ночью!

– Что же это было? – повторялся в разных вариациях один и тот же вопрос.

Ответов было много, но все крайне неопределенные: казалось, ужас сковывал уста моих спасителей.

– Эт-то б-было и правда оно… – пробормотал один из солдат, явно не в себе.

– Волк, и в то же время – не волк! – вставил другой, содрогнувшись.

– Тут нужна освященная пуля, – заметил третий уже спокойнее.