Сокровище семи звезд

Ни видом своим, ни голосом не обнаружив беспокойства или возмущения, мисс Трелони ответила:

– Давайте, миссис Грант, попробуем обойтись теми, кто остался. Пока мой дорогой отец болен, принимать гостей мы не будем, так что обслуживать придется лишь нас троих. Но если, по-вашему, оставшихся слуг недостаточно, я найму еще нескольких им в подмогу. Полагаю, найти двух-трех горничных не составит труда; возможно, у вас уже есть кто-нибудь на примете. И пожалуйста, имейте в виду, что новые служанки – если они нам подойдут и останутся в доме – должны получать такое же жалованье, как и нынешние. Разумеется, миссис Грант, хотя я никоим образом не приравниваю вас к служанкам, мое решение о двойном жалованье распространяется и на вас тоже.

С этими словами она протянула свою тонкую изящную руку, которую домоправительница взяла и поцеловала с непринужденностью старшей женщины, опекающей младшую. Я не мог не восхититься великодушным обхождением мисс Трелони со слугами и мысленно согласился с замечанием, которое миссис Грант вполголоса обронила, выходя из комнаты:

– Неудивительно, что наш дом сродни королевскому дворцу, когда хозяйка ни дать ни взять принцесса!

«Принцесса»! Вот именно! Эта мысль отозвалась во мне восторгом, ярко высветив в моей памяти незабвенное мгновение, когда я впервые увидел мисс Трелони на балу в доме на Белгрейв-сквер. Царственная красавица – высокая и стройная, в грациозной плавности движений подобная лилии или лотосу, что тихо колеблются на водной глади. На ней было свободно ниспадавшее платье из тончайшей черной ткани с золотой нитью. Волосы украшала старинная египетская драгоценность – маленький хрустальный диск в обрамлении острых перьев, вырезанных из лазурита. На запястье у нее был тяжелый браслет, тоже старинной работы, в виде двух раскрытых златокованых крыльев с перьями из самоцветов. Несмотря на всю любезность, которую она выказала мне, когда хозяйка дома представила нас друг другу, поначалу я отчаянно робел перед нею. И лишь позже, во время нашей прогулки по реке, я начал постигать ее милую и нежную душу и мой боязливый трепет сменился иным чувством.

Некоторое время мисс Трелони сидела за столом, делая какие-то хозяйственные записи или заметки для памяти. Затем она отложила бумаги в сторону и послала за преданными слугами. Посчитав, что ей будет удобнее поговорить с ними наедине, я вышел из комнаты. Когда я вернулся, в глазах у нее еще блестели слезы.

Следующий важный разговор, в котором я принял самое непосредственное участие, оказался еще более неприятным и встревожил меня не в пример сильнее. Ближе к вечеру в кабинет, где я находился, вошел сержант Доу. Бесшумно закрыв за собой дверь и удостоверившись, что мы одни, он приблизился ко мне.

– В чем дело? – спросил я. – Вижу, вы хотите поговорить со мной с глазу на глаз.

– Так точно, сэр. Могу ли я рассчитывать, что наш разговор останется между нами?

– Разумеется. Во всем, что касается мисс Трелони – и, разумеется, мистера Трелони, – вы можете быть со мной совершенно откровенны. Насколько я понимаю, мы оба хотим оказать им всю посильную помощь.

После недолгого колебания сержант сказал:

– Как вам известно, сэр, у меня есть свои непреложные обязанности, и вы меня достаточно хорошо знаете, чтобы понимать, что я их выполню. Я – полицейский, детектив, и мой долг – беспристрастно установить все факты порученного мне дела. Я предпочел бы поговорить с вами строго конфиденциально, не принимая во внимание ничей долг перед кем-либо, кроме моего долга перед Скотленд-Ярдом.

– Конечно, конечно! – машинально произнес я, внутренне холодея, неведомо почему. – Будьте со мной полностью откровенны. Даю слово, все останется между нами.

– Благодарю вас, сэр. Полагаю, о нашем разговоре не следует знать никому – ни самой мисс Трелони, ни даже мистеру Трелони, когда он очнется.

– Безусловно, если вы ставите такое условие, – довольно сухо ответил я.

Заметив перемену в моем голосе и выражении лица, сержант сказал извиняющимся тоном:

– Прошу прощения, сэр, но мне и заговаривать-то с вами на эту тему не положено. Просто я давно вас знаю и уверен, что вам можно доверять. Не столько даже вашему слову, сэр – хотя на него я полагаюсь всецело, – сколько вашему благоразумию!

Я кивнул:

– Продолжайте.

Доу не мешкая приступил к сути вопроса:

– Я снова и снова обдумывал это дело, сэр, пока голова не начинала идти кругом, но по-прежнему не нахожу никакой удовлетворительной разгадки. В ночь каждого покушения, как нам известно, в дом никто не входил и уж точно никто не выходил. Какой отсюда напрашивается вывод?

– Кто-то уже находился в доме, – невольно улыбнулся я. – Человек или кто иной.

– Вот и я так думаю, – с видимым облегчением подхватил сержант. – Прекрасно! И кто же он, этот человек?

– Я сказал «человек или кто иной», – уточнил я.

– Давайте остановимся на человеке, мистер Росс! Кот, положим, мог поцарапать или покусать, но он нипочем не стащил бы нашего пожилого джентльмена с кровати и не попытался бы снять у него с руки браслет с ключом. Подобные допущения хороши лишь в бульварном романе, где сыщики-любители, все знающие наперед, строят на них свои блистательные гипотезы. Но у нас в Скотленд-Ярде дураков не держат, и обычно мы устанавливаем, что за всеми преступлениями стоят именно люди, а не существа иного рода.

– Хорошо, сержант, пусть это будут люди.

– Но мы говорили о ком-то одном, сэр.

– Верно. Кто-то один, да будет так!

– Не удивило ли вас, сэр, что в каждом из трех случаев нападения – или попыток нападения – первым на месте происшествия оказывался один и тот же человек, который и поднимал тревогу?

– Погодите, дайте подумать! В первый раз, насколько мне известно, тревогу подняла мисс Трелони. Во второй раз я сам сидел у постели больного, хотя заснул почти мгновенно, как и сиделка Кеннеди, а по пробуждении увидел в комнате целую толпу людей, включая вас. Я так понимаю, тогда мисс Трелони тоже появилась раньше вас. В последний же раз она при мне лишилась чувств, и я вынес ее из комнаты, а потом вернулся туда. Я вошел первым, а вы, кажется, следом за мной.

После недолгого раздумья сержант Доу сказал:

– Она либо находилась там, либо оказывалась первой во всех трех случаях. А телесные повреждения были нанесены мистеру Трелони только в первых двух!

Как опытный юрист, я тут же понял, куда он клонит, и почел за лучшее опередить его. Я не раз убеждался, что самый верный способ опровергнуть предположение – это обратить его в утверждение.

– То есть, по-вашему, тот факт, что мисс Трелони первой оказывалась на месте происшествия оба раза, когда ее отцу были нанесены раны, доказывает, что она-то и совершила нападение – или имела прямое к нему отношение?

– Я не посмел высказаться столь определенно, но да, именно к такому выводу склоняют терзающие меня сомнения.

Сержант Доу был не робкого десятка – его явно не пугали никакие умозаключения, логически вытекающие из фактов.

Какое-то время мы оба молчали. Меня начали одолевать страхи. Я не сомневался в мисс Трелони и ее действиях, но опасался, что они могут быть превратно истолкованы. В деле безусловно крылась какая-то загадка, и, если она не будет разгадана, на кого-то неминуемо падет подозрение. При подобных обстоятельствах большинство идет в своих предположениях и выводах по пути наименьшего сопротивления, и, если будет доказано, что кто-то получает личную выгоду от смерти мистера Трелони (буде таковая случится), доказать свою невиновность перед лицом столь подозрительных фактов будет чрезвычайно сложно. Я поймал себя на том, что уже мысленно выстраиваю линию защиты, которая сейчас, пока было неизвестно, какую стратегию выберет обвинение, казалась очень убедительной. Однако пока что я не собирался опровергать никакие гипотезы, рождавшиеся в голове детектива. Если я внимательно все выслушаю и приму к сведению доводы противной стороны, это будет лучшей помощью, которую я могу оказать мисс Трелони. Когда же настанет время разнести эти гипотезы в пух и прах, я выступлю со всем своим воинственным пылом и во всеоружии.

– Разумеется, вы выполните свой долг, и без всякого страха, – сказал я. – Что вы намерены предпринять?

– Пока не знаю, сэр. Видите ли, я до сих пор не определился с подозреваемым. Скажи мне кто-нибудь, что очаровательная юная леди причастна к такого рода преступлению, я только покрутил бы пальцем у виска. Но я вынужден считаться с собственными выводами. Да и сколько уже раз в суде доказывалась вина самых неожиданных людей, в невиновности которых готовы были поклясться все участники процесса – кроме стороны обвинения, знающей факты, и судьи, не имеющего права спешить с выводами. Меньше всего на свете мне хотелось бы причинить зло этой юной леди, особенно сейчас, когда она так удручена и подавлена. И можете быть уверены: я никому не скажу ни слова, способного навести на мысль о ее виновности. Вот почему я разговариваю с вами наедине, как мужчина с мужчиной. Вы знаете толк в искусстве доказательств, это ваша профессия. Моя же работа состоит лишь в том, чтобы подозревать на основании так называемых доказательств, которые, в сущности, есть не что иное, как улики, заведомо неблагоприятные для подозреваемого. Вы лучше меня знаете мисс Трелони; и хотя я волен наблюдать за комнатой больного и свободно расхаживать по дому, у меня, в отличие от вас, нет полной возможности выяснить, чем и как она живет, какими средствами располагает, или любые другие факты, способные пролить свет на ее действия. Подступись я к ней с прямыми расспросами, она тотчас заподозрит неладное. А тогда, если она и впрямь причастна к преступлению, шансов доказать ее виновность у нас не останется, ибо она, несомненно, изыщет способ воспрепятствовать установлению истины. Но если она невиновна – на что я надеюсь, – то обвинить ее будет с моей стороны неоправданной жестокостью. Я в меру своих способностей обдумал это дело, прежде чем высказаться перед вами, сэр, и, если позволил себе лишнее, приношу свои глубокие извинения.

– Нет-нет, вам решительно не за что извиняться, Доу, – сердечно сказал я, поскольку смелость, честность и деликатность этого человека внушали уважение. – Я рад, что вы поговорили со мной начистоту. Мы оба хотим установить истину, а в деле этом так много странностей, выходящих за пределы нашего опыта, что в конечном счете важно лишь наше стремление все выяснить, независимо от наших взглядов и предпочтений!

Сержант, явно довольный моими словами, продолжил:

– Потому-то я и рассудил так: если мы допускаем, что нападение совершил кто-то из обитателей дома, нам надо кропотливо собирать необходимые доказательства или по крайней мере взвешивать все свидетельства за и против. Тогда мы в конце концов придем к определенному выводу или хотя бы исключим все версии, кроме наиболее вероятной – то есть самой доказательной и достоверной. Затем нам надлежит…

Тут дверь открылась, и в кабинет вошла мисс Трелони. При виде нас она поспешно отступила назад.

– Ах, извините! Я не знала, что вы здесь!

Когда я поднялся с места, она уже двинулась прочь.

– Не уходите, прошу вас, – произнес я. – Мы с сержантом Доу просто обсуждали положение дел.

Пока мисс Трелони стояла в нерешительности, на пороге возникла миссис Грант и доложила:

– Доктор Винчестер прибыл, мэм, и желает вас видеть.

Повинуясь просительному взгляду мисс Трелони, я покинул кабинет вместе с ней.

Осмотрев пациента, доктор сообщил нам, что никаких изменений в его состоянии не наблюдается. Он добавил, что, невзирая на это, хотел бы сегодня остаться на ночь, если возможно. Мисс Трелони заметно обрадовалась и велела миссис Грант приготовить для него комнату. Позже, когда мы с доктором оказались наедине, он неожиданно сказал: