Грядущая буря

Эгвейн вышла из комнаты. Была ли вообще эта женщина настоящей Айз Седай, всегда держащей эмоции в узде?

Однако ведь и сама Эгвейн не сумела сдержать своих чувств. Нельзя было допускать того, что ей пришлось пролить суп. Она недооценила, какой гнев у нее способна вызвать Элайда, но больше это не повторится. Продолжая идти, девушка успокаивала себя, сосредоточенно делая медленные вдохи и выдохи. Злость тут не помощница, от нее нет никакого прока. Нет никакого смысла сердиться на лису, которая залезла во двор и съела твоих кур. Нужно просто поставить капкан и избавиться от хищника. Гнев здесь бесполезен.

От рук Эгвейн все еще слабо пахло перцем и пряными травами. Девушка спустилась на самый нижний этаж Башни, где рядом с главными кухнями находилась трапезная для послушниц. В последние девять дней Эгвейн часто приходилось трудиться на этих кухнях; все послушницы обязаны были выполнять порученные им хозяйственные работы. Запахи этого места – уголь и дым, кипящие супы и резкий запах простого мыла – были ей хорошо знакомы. Да и не так уж они отличались от запахов кухни в гостинице отца Эгвейн, в родном для нее Двуречье.

Зал с белыми стенами был пуст, столы стояли неубранными, но на одном из них обнаружился маленький поднос, накрытый, чтобы его содержимое не остыло, большой крышкой. Подушечка тоже оказалась тут, послушницы оставили ее, чтобы мягче было сидеть на жесткой скамье. Эгвейн села, но подушку отодвинула в сторону, как поступала всегда, хотя и была благодарна за этот жест. Она сняла крышку с подноса. К сожалению, ее ждала всего лишь миска того же коричневатого супа. Ни кусочка жаркого, ни подливки или длинной тонкой фасоли с маслом, которые составляли ужин Элайды.

Но все же это была пища, и желудок Эгвейн был ей рад. Элайда не приказывала, чтобы она отправилась за наказанием немедленно, поэтому распоряжение Сильвианы поесть имело более высокий приоритет. Или, по крайней мере, служило достаточным аргументом в ее защиту.

Девушка ела одна, в тишине. Суп и вправду был острым, на вкус и по запаху в нем был один перец, но ничего против она не имела. Не считая излишка специй, суп был вполне неплох. Еще ей оставили несколько ломтей хлеба, пусть это и были горбушки. Если подумать, не худшая еда для того, кто вовсе не рассчитывал на ужин.

Эгвейн ела в задумчивости, слушая, как в соседнем помещении гремят кастрюлями Ларас и посудомойки, и удивляясь тому, какое спокойствие ею владеет. Эгвейн изменилась, что-то в ней стало другим. Воочию увидев Элайду, встретившись лицом к лицу с той, кто все эти месяцы была ее соперницей, она по-новому взглянула на свои действия.

У нее уже сложился план, каким образом она расшатает владычество Элайды изнутри и возьмет власть над Белой Башней в свои руки. Теперь же Эгвейн поняла, что подрывать авторитет Элайды незачем. Та прекрасно справится с этой задачей сама. Эгвейн без труда могла представить себе реакцию восседающих и глав Айя, когда Элайда объявит о своем намерении изменить Три клятвы!

Рано или поздно Элайда низвергнется с трона, с помощью Эгвейн или же без ее участия. Долг Эгвейн как Амерлин – не ускорить ее падение, а сделать все возможное, чтобы удержать Башню и ее обитателей вместе. Дальнейший раскол недопустим. Ее долг – остановить хаос и разрушение, которые угрожают им всем, и восстановить целостность Башни. Доев суп и обтерев стенки миски последней корочкой хлеба, Эгвейн поняла, что ей понадобятся абсолютно все средства, чтобы вернуть силы сестрам в Башне. Времени оставалось все меньше. Что сотворит с миром Ранд без ее руководства? Когда шончан нападут на север? Чтобы добраться до Тар Валона, им нужно пробиться через Андор, и какие беды и разрушения сулит их удар? Несомненно, еще оставалось время, чтобы восстановить Башню до шончанского наступления, но ни минуты нельзя терять понапрасну.

Эгвейн отнесла поднос на кухню, положила в мойку и сама вымыла за собой грязную посуду, заслужив одобрительный кивок от тучной госпожи кухонь. Затем Эгвейн отправилась в кабинет наставницы послушниц. Нужно поскорее покончить с наказанием; она еще собиралась навестить Лиане, что стало для нее обычаем. Постучав, Эгвейн переступила порог и обнаружила, что Сильвиана сидит за столом и при свете двух серебряных ламп листает толстую книгу. Увидев вошедшую Эгвейн, Сильвиана заложила страницу красной ленточкой и закрыла книгу. На потертой обложке виднелось название: «Размышления о разжигании огня» – история прихода к власти многих Амерлин. Любопытно.

Эгвейн села на табурет возле стола – нижняя часть тела тут же отозвалась резкой болью, но девушка даже не поморщилась, – и спокойно рассказала о произошедшем этим вечером, опустив то обстоятельство, что суп она разлила намеренно. Тем не менее Эгвейн не преминула отметить, что супницу она уронила после того, как Элайда заговорила о пересмотре и изменении Трех клятв.

Последние слова Сильвиана выслушала с весьма задумчивым видом.

– Что ж, – заметила наставница послушниц, вставая и беря в руки ремень, – Амерлин все сказала.

– Да, я все сказала. – Эгвейн встала и легла на стол, оголив нижнюю часть спины для битья.

Сильвиана чуть помедлила, а потом приступила к порке. Как ни странно, у Эгвейн не было даже желания кричать. Конечно, было больно, но кричать она просто не могла. Насколько же нелепым и бессмысленным предстало это наказание!

Она помнила свою боль, которую испытывала при виде сестер, когда те спешили по коридорам с затравленными, испуганными, преисполненными подозрительности взглядами. Она помнила, как мучительно было прислуживать Элайде – и молчать. Она помнила безграничный ужас от мысли о том, что все в Башне будут связаны клятвой повиноваться такому тирану.

Эгвейн помнила и свою жалость к бедной Мейдани. Ни одна сестра не заслуживает подобного обращения. Одно дело – заключить под стражу. Но измываться над нею, играть с нею, как кошка с мышкой, запугивать, намекая на предстоящие пытки? Это было невыносимо.

Каждый этот момент отзывался болью в душе Эгвейн, словно нож, вонзающийся в сердце. И пока продолжалось избиение, она понимала, что никакая телесная боль не сравнится с душевными терзаниями, которые она испытывала, видя страдания Белой Башни под властью Элайды. По сравнению с этой вечной пыткой ремень и плеть были просто смешны.

И Эгвейн начала смеяться.

Это был не вымученный смех. Это был не смех протеста. Это был смех неверия. Этому невозможно поверить. Как им в голову пришло, что избиение что-то решит? Это просто абсурд!

Ремень остановился. Эгвейн обернулась, – конечно же, наставница послушниц еще не закончила.

Сильвиана смотрела на девушку с выражением беспокойства на лице.

– Дитя мое, – спросила она. – Ты хорошо себя чувствуешь?

– Вполне нормально.

– Ты… уверена? Что творится у тебя в голове?

«Она думает, я потеряла рассудок от боли, – поняла Эгвейн. – Она бьет меня, а я хохочу».

– С головой у меня все в порядке, – сказала Эгвейн. – Я смеюсь не потому, что ты сломила меня, Сильвиана. Я смеюсь, потому что мое избиение абсурдно.

Лицо Сильвианы помрачнело.

– Разве ты не видишь? – спросила Эгвейн. – Не чувствуешь боли? Мучительной пытки – видеть, как вокруг тебя рушится Башня? Какое наказание с этим сравнится?

Сильвиана не отвечала.

«Теперь я понимаю, – подумала Эгвейн. – Я не осознавала раньше, что делали айильцы. Я думала, что просто должна быть сильнее, и это научит меня смеяться над болью. Но дело вовсе не в этом. Не сила заставляет меня смеяться. Понимание».

Допустить падение Башни, позволить распасться Айз Седай – боль этого уничтожила бы ее. Эгвейн обязана это остановить, ведь именно ей принадлежал Престол Амерлин.

– Я не могу отказаться наказывать тебя, – сказала Сильвиана. – Ты ведь понимаешь.

– Разумеется, – сказала Эгвейн. – Но напомни мне кое о чем. Что ты говорила о Шимерин? Почему Элайда забрала ее шаль и почему это сошло ей с рук?

– Потому что Шимерин согласилась и смирилась с этим, – ответила Сильвиана. – Она вела себя так, словно действительно лишилась шали. Она не боролась.

– Я не повторю ее ошибку, Сильвиана. Пусть Элайда говорит что хочет. Но это не изменит ни моей сути, ни сути любой из нас. Даже если она попытается изменить Три клятвы, найдутся те, кто будет сопротивляться, кто встанет против нее, кто будет держаться за то, что правильно. Поэтому, когда ты бьешь меня, ты бьешь ту, кто занимает Престол Амерлин. И это настолько нелепо, что заставит смеяться нас обеих.

Наказание продолжилось, и Эгвейн встречала боль, принимала ее и отметала как незначительную, с нетерпением ожидая, когда закончится порка.

Ей предстояло немало дел.

Глава 3

Правила чести

Авиенда вместе с сестрами по копью и несколькими разведчиками из Истинной Крови, затаившись на вершине поросшего травой низкого холма, наблюдала за беженцами внизу. Жалкое сборище представляли собой эти мокроземцы из Арад Домана: грязные лица, месяцами не знавшие воды, и исхудавшие дети, слишком голодные, чтобы плакать. Понурый мул тащил единственную тележку среди сотни изможденных людей. Все, что не уместилось на телеге, бедняги несли на себе, но вообще вещей, и тех и других, было немного. Доманийцы плелись на северо-восток по тропе, которую и дорогой-то назвать было нельзя. Возможно, в том направлении находилась деревня. А возможно, они просто бежали из неспокойных прибрежных земель.

Местность была холмистой, но, не считая редких групп деревьев, открытой. Авиенду и ее спутников беженцы не замечали, несмотря на то что от айильцев их отделяло меньше сотни шагов. Она никогда не понимала, как мокроземцы могут быть так слепы. Неужели у них глаз нет? Неужели они не высматривают опасность на горизонте? Разве они не понимают, что, проходя так близко к вершине холма, превращают себя в превосходные мишени для лазутчиков? Перед тем как приблизиться к холму, им нужно было отправить туда собственных разведчиков.

Неужели им все равно? Авиенда содрогнулась. Как можно с безразличием относиться к тому, что за тобой наблюдают чьи-то глаза – глаза вооруженных копьями мужчины или Девы? Неужели им так не терпится пробудиться ото сна? Смерти Авиенда не боялась, но одно дело – принимать смерть, и совсем другое – желать ее.

«Города, – подумала она, – от них все беды». Города, эти вонючие гниющие ямы, незаживающие нарывы. Некоторые были лучше прочих – остается только восхищаться тем, как Илэйн удалось навести в Кэймлине порядок, – но даже в лучших из городов собиралось слишком много людей, которые приучались к удобствам жизни на одном месте. Будь беженцы привычны к странствиям и научись они полагаться на собственные ноги, а не на лошадей, как то зачастую в обычае у мокроземцев, им не было бы так трудно покидать свои города. У айильцев и ремесленники умели за себя постоять, и дети могли по несколько дней жить тем, что дарит земля, и даже кузнецы с завидной быстротой преодолевали большие расстояния. Целый септ мог бы сняться с места за час, а все, что им нужно, айильцы несли с собой на спинах.

Без сомнения, мокроземцы – странный народ. Но Авиенда испытывала жалость к беженцам. Это чувство удивляло ее. Она не была бессердечной, но связала себя не с этой землей, а с Рандом ал’Тором. У нее не было причин для сочувствия горстке людей, которых она совершенно не знает. Но время, проведенное с Илэйн Траканд, ее первой сестрой, научило Авиенду, что не все мокроземцы – мягкие и слабые. Только большинство из них. А в том, чтобы заботиться о тех, кто не может позаботиться о себе, и состояло джи.

Наблюдая за беженцами, Авиенда пыталась смотреть на них глазами Илэйн, но по-прежнему не понимала, как та правит страной. Это же совершенно не то, как просто командовать отрядом Дев Копья во время набега – принимая решения стремительно и повинуясь инстинкту. Илэйн вряд ли бы сразу заподозрила в беженцах переодетых солдат, не стала бы она высматривать в них еще какие-то признаки опасности. Она бы почувствовала ответственность за них, пусть они и не принадлежали ее народу. Она бы нашла способ отправить им продовольствие, возможно, послала бы своих солдат, чтобы обезопасить область, где могли бы поселиться беженцы, – и, поступая так, сделала бы часть этой страны своей.

Когда-то Авиенда предоставила бы размышлять на подобную тему вождям кланов и хозяйкам крова. Но она уже больше не была Девой Копья и приняла то, что с ней случилось. Теперь она жила под другим кровом. И стыдилась, что противилась переменам так долго.

Но в этом и заключалась трудность. В чем теперь ее честь? Она уже не Дева, но еще не Хранительница Мудрости. Вся ее сущность была влита в те копья, ее «я» было вплавлено в их сталь так же прочно, как уголь, улучшающий свойства металла. С детства она росла в уверенности, что станет Фар Дарайз Май. И конечно же, она присоединилась к Девам, едва только появилась такая возможность. Она гордилась своей жизнью и своими сестрами по копью. Она бы служила своему клану и септу до того дня, пока не пала бы от копья, пролив последние капли своей крови – воды ее жизни – на опаленную почву Трехкратной земли.

Но здесь не Трехкратная земля, и она слышала, что некоторые алгай’д’сисвай сомневаются, что Айил когда-нибудь туда вернутся. Их жизнь изменилась. Авиенда же не доверяла переменам. Их нельзя отследить или пригвоздить копьем; перемены незаметнее любого разведчика и намного опаснее наемного убийцы. Нет, она всегда не доверяла переменам, хотя и принимала их. Она научится жить как Илэйн и научится думать как вождь.

Она непременно найдет честь в своей новой жизни. Рано или поздно.