Колесо Времени. Книга 13. Башни Полуночи

– Да, милорд. Дело в том, что к нам явилась эл’Найнив. Она и рассказала, куда вы путь держите. Другие еще собираются, но я уже тут. Как знал, что у вас припасов кот наплакал.

«Чтоб ей сгореть, этой женщине», – подумал Лан. Главное, заставила его дать клятву, что в пути Лан примет любого, кто пожелает поехать с ним! Ну ладно: раз уж Найнив вознамерилась играть словами и трактует правду по-своему, он тоже сыграет в эту игру. Он обещал принять любого, кто захочет поехать с ним – именно что поехать, а не пойти, – и поскольку Булен не сидит в седле, Лан не обязан брать его с собой. Словоблудие, конечно, маленькое различие, но за двадцать лет в обществе Айз Седай он кое-что усвоил и научился следить за языком.

– Возвращайся в Айздайшар, – приказал Лан. – Пусть все узнают, что моя жена ошиблась. У меня и в мыслях не было поднимать Золотого журавля.

– Но…

– Ступай, сынок. Без тебя справлюсь. – Лан коснулся каблуками боков Мандарба. Тот, двинувшись шагом, миновал неподвижно стоявшего мужчину. В первые мгновения Лану показалось, что Булен не ослушается приказа, хотя из-за вольности с трактовкой клятвы ему стало совестно.

– Мой отец был из малкири, – бросил Булен ему в спину.

Лан не остановился.

– Он погиб, когда мне было пять лет, – добавил Булен. – А мать была кандоркой. Обоих убили разбойники. Родителей я помню смутно, но эти отцовские слова не забыл: придет тот день, когда мы сразимся за Золотого журавля. Эти слова – все, что мне от него осталось.

Мандарб шел вперед, но Лан, не сдержавшись, оглянулся и увидел в руке у Булена полоску плетеной кожи – хадори. Такую повязывают на голову малкири, давшие клятву противостоять Тени.

– Я надел бы хадори моего отца, – повысил голос Булен, – вот только не у кого спросить разрешения. Такова традиция. Кто-то же должен даровать мне право надеть хадори. Ну, я бился бы с Тенью до конца своих дней. – Он взглянул на кожаную полоску в руке, поднял глаза и крикнул: – Встал бы против тьмы, ал’Лан Мандрагоран! Или скажете, что не могу?

– Ступай к Дракону Возрожденному, – отозвался Лан. – Или в армию своей королевы. Пригодишься что там, что там.

– А как же вы? До Семи Башен путь неблизкий, а припасов у вас нет. Как будете кормиться?

– Я найду себе пропитание, – ответил Лан.

– Простите уж, милорд, но разве не видно, во что превратились эти края? Запустение ползет и ползет все дальше на юг. Где было жирное поле, теперь бросовая земля. Да и дичи считай что нет.

Поразмыслив, Лан осадил Мандарба. Мечник приблизился. Навьюченная лошадка ступала следом.

– Двадцать лет назад, – громким голосом сказал Булен, – я не знал, кто вы такой, хотя понимал, что в наших землях вы потеряли близкого человека. И все эти годы корил себя за негодную службу, а еще поклялся, что однажды буду сражаться бок о бок с вами. – Он подошел вплотную к Лану. – Отца у меня нет, поэтому спрошу у вас: можно мне надеть хадори и биться рядом с вами, ал’Лан Мандрагоран? Ответьте мне, мой король.

Лан задышал размереннее, сдерживая охватившие его чувства. «Найнив, когда я вновь тебя увижу…» Конечно, ему не суждено вновь увидеть Найнив, но об этом Лан старался не думать.

Однако он дал клятву. Да, Айз Седай жонглируют своими обещаниями как хотят, но разве есть у него такое право? Нет. Он человек чести и не может отказать Булену.

– Никаких имен. Никто не должен знать, кто я, – сказал Лан. – И повторяю: мы не поднимаем знамя Золотого журавля.

– Да, милорд, – кивнул Булен.

– В таком случае надень хадори и носи его с честью, – продолжил Лан. – Мало кто придерживается древних обычаев. И да, ты можешь отправиться со мной.

С этими словами Лан пришпорил Мандарба. Тот двинулся вперед, а Булен последовал за ними пешим ходом. И один стал двумя.

* * *

На лбу у Перрина выступили крупные капли пота. Он ударил молотом по раскаленному докрасна железному бруску, подняв целый рой искр-светлячков.

Некоторых раздражает звон металла о металл. Некоторых, но не Перрина. Его этот звук успокаивает. Он поднял молот и опустил его вновь.

Искры, эти осколки света, отскакивали от фартука и кожаной безрукавки. При каждом ударе, откликаясь на звон металла о металл, стены кузни – сложенные из крепких стволов болотного мирта – будто расплывались, теряя четкость очертаний. Перрину снился сон, но это был не волчий сон, и Перрин знал об этом, хотя не знал, откуда он об этом знает. Откуда же?

За окнами стояла темень. Единственный свет исходил от темно-красного пламени в горниле по правую руку. На углях – два железных бруска, ждут очереди лечь на наковальню. Перрин снова грохнул молотом.

Все хорошо и спокойно. Он – дома.

Сегодня он ковал что-то незаменимое, какую-то часть чрезвычайно важного целого, а прежде чем браться за целое, разберись с его частями, так наставлял Перрина мастер Лухан в первый день у горнила. Чтобы смастерить лопату, надо знать, как древко крепится к штыку, а дверную петлю не сделать, если не смыслишь, как ее планки вращаются на штифте, и даже гвоздь не выковать без понимания, какими должны быть шляпка, стержень и острие.

«Разберись с частями, Перрин».

В углу лежал волк – здоровенный седой волк с шерстью цвета светло-серой речной гальки, на шкуре живого места нет, шрам на шраме. Сразу видно старого бойца и бывалого охотника. Положив морду на передние лапы, волк наблюдал за Перрином, и в этом не было ничего необычного: ну да, ясное дело, в углу волк. Почему бы и нет? Это же Прыгун.

Перрин вздымал и опускал молот, наслаждаясь жаром горнила, прожигающим до самого нутра, запахом пламени и щекотными струйками пота, стекавшими по рукам. Он придавал бруску нужную форму: удар молота на каждый второй удар сердца. Металл же, нисколько не остывая, сохранял красно-желтый цвет: самое то для ковки.

«Что я выковываю?»

Перрин подхватил заготовку клещами, и вокруг раскаленного металла задрожал горячий воздух.

Бух, бух, бух, – сказал Прыгун; вернее, не сказал, а сообщил через образы и запахи. – Как щенок за бабочками.

Прыгун не понимал, зачем нужно придавать металлу новую форму, и находил это человеческое занятие весьма забавным. Для волка предмет является тем, чем является, а тратить столько сил, чтобы превратить одну вещь в другую… Какой в этом смысл?

Перрин отложил заготовку, и та немедленно остыла: из желтой стала оранжевой, темно-красной, матово-черной. Брусок превратился в уродливый ком размером с два кулака. Мастер Лухан отчитал бы Перрина за такую паршивую работу. Надо бы понять, что он делает, да побыстрее, пока не вернулся наставник.

Нет. Не так. Сон дрогнул, и стены затуманились.

«Я не ученик кузнеца. – Перрин потрогал голову рукой в толстой рукавице. – И я больше не в Двуречье. Я взрослый мужчина, женатый человек».

Клещами он схватил бесформенный комок металла и бросил его на наковальню. От жара в нем пульсировала жизнь. «Опять все не так». Перрин грохнул молотом. «Должно же получиться! Но не получается. Выходит даже хуже, чем было».

Он продолжал орудовать молотом. Перрин терпеть не мог молву, гулявшую о нем по всему лагерю. Ему нездоровилось, и Берелейн ухаживала за ним, только и всего. Но слухи расползаются, на то они и слухи.

Вновь и вновь гремел он молотом, разбрызгивая искры по всей кузне. Многовато их, от одной заготовки не бывает столько искр. Он нанес заключительный удар, потом сделал вдох и выдохнул.

Металлический комок не изменился. Перрин зарычал от досады, схватил клещи, сбросил неудачную работу с наковальни и снял с углей новый брусок. Он должен, просто обязан закончить эту деталь. Она очень важна. Но что это за деталь?

Он снова взялся за молот. «Надо бы поговорить с Фэйли и все прояснить, чтобы в отношениях не было недосказанности… Но нет времени. Некогда!» Этим ослепленным Светом дуралеям требуется нянька, будто они сами о себе позаботиться не в состоянии. До сей поры двуреченцы прекрасно обходились без лорда.

Поработав какое-то время, Перрин поднял вторую заготовку и дождался, пока она остынет. Теперь получилась неровная полоска металла длиной с предплечье. Очередное позорище. Он отложил ее в сторону.

«Если несчастлив, – взглянул на него Прыгун, – забирай свою самку и уходи. Не хочешь вести стаю, так ее поведет кто-нибудь другой». Волчье послание пришло к Перрину вереницей образов: бег по бескрайнему полю, хлесткие колосья, чистое небо, прохладный ветерок, ликование, жажда приключений, ароматы недавнего дождя и диких пастбищ.

Сунув клещи в уголь, Перрин нащупал последний брусок. Тот светился недобрым тускло-желтым светом.

– Нельзя мне уйти. – Он показал брусок Прыгуну. – Уйти значит сдаться, потерять себя, стать волком. Я этого не сделаю.

Прыгун уставился на пластичный металл, и в глазах у него замерцали желтые искорки. Ну и странный же сон. Раньше обычные сны Перрина и волчий сон существовали порознь. Что означает это смешение?

Перрину стало страшно. С волком внутри себя он заключил зыбкое перемирие. Сближение с волками – опасная штука, но это не помешало ему попросить стаю о помощи в поисках Фэйли. Ради Фэйли – все, что угодно, хотя Перрин чуть не спятил и даже пытался убить Прыгуна.