Грядущая буря

Пророк продрался через заросли темного подлеска и вышел на маленькую поляну. За ним спешили его люди. Им вскоре понадобится какая-никакая пища, и нужно будет отправить кого-то на охоту. Но костров не разжигать. Им нельзя привлекать к себе внимания…

– Эй, Масима, – раздался чей-то негромкий голос.

Он зашипел, разворачиваясь; его люди, сбившиеся вокруг в кучу, потянулись за оружием. У кого-то были мечи, у кого-то – ножи или боевые посохи, нашлась даже пара-тройка секир. Пророк обвел взглядом освещенную тусклым дневным светом прогалину, высматривая обладателя незнакомого голоса. Вскоре он увидел ее – невдалеке, на скалистом выступе, стояла, сложив руки на груди, женщина – с характерным салдэйским носом, чуть раскосыми глазами и короткими, по плечи, черными волосами. Одета она была в зеленое платье для верховой езды.

Фэйли Айбара, жена этого исчадия Тени, Перрина Айбара.

– Взять ее! – завопил пророк, указывая на Фэйли.

Несколько его последователей устремились было к девушке, но большинство замешкалось. Они видели то, чего не заметил он, – Тени в лесу позади жены этого Айбара, полукругом охватившие поляну. Тени имели человеческие очертания, и виднелись поднятые луки с направленными на поляну стрелами.

Фэйли резко взмахнула рукой, и в воздухе мелькнули стрелы. Те из сторонников пророка, кто по его приказу бросился вперед, упали первыми. Перед тем как рухнуть на глинистую землю, они еще успели что-то выкрикнуть в сторону безмолвного леса. Пророк взревел, каждая стрела словно бы пронзала его собственное сердце. Его возлюбленные последователи! Его преданные сотоварищи! Его дорогие братья!

Стрела ударила его, швырнув навзничь на землю. Рядом, как и раньше, умирали люди. Почему, почему Дракон не защитил их? Почему?! Вдруг прежний ужас вновь вернулся к нему – тот самый страх, что охватил его, когда он увидел, как гибнут его люди, как выкашивают их ряды эти айильские приспешники Тьмы.

В этом виноват Перрин Айбара. Знал бы пророк об этом раньше – в те самые первые дни, еще до того, как он признал лорда Дракона!

– Я виноват, – прошептал пророк, когда пали остатки его последователей. Чтобы остановить некоторых, потребовалась не одна стрела. Это преисполнило его гордостью.

Медленно, превозмогая себя, пророк сумел подняться на ноги, держась рукой за пронзенное стрелой плечо. Слишком много крови он потерял. Голова закружилась, и, не устояв, он упал на колени.

Фэйли спустилась с каменной проплешины и вышла на поляну. Следом за ней шли две женщины в штанах. Вид у них был обеспокоенный, они хотели, чтобы Фэйли оставалась на месте, но та отмахнулась от их протестов и возражений. Приблизившись к пророку, Фэйли плавным движением вытянула нож из висящих у нее на поясе ножен. Превосходный тонкий клинок, с отлитой в виде волчьей головы рукоятью. Это хорошо. Глядя на нож, пророк вспомнил день, когда заслужил право на собственный меч. Тот день, когда отец вручил ему меч.

– Спасибо, Масима, что помог в штурме Малдена, – промолвила Фэйли, остановившись прямо перед ним. Затем она подняла руку и со всей силы вонзила нож Масиме в сердце.

Он завалился на спину, горячая кровь заливала грудь. Полузакрытые веки дрожали. Потом он услышал, как Фэйли говорит своим спутницам:

– Иногда жена должна делать то, чего не может муж. В этот день мы сделали нехорошее дело, но нужное. И моему мужу – ни слова об этом. Он ничего не должен знать.

Голос ее становился все дальше и тише. Пророк пал.

Масима – вот как его когда-то звали. Права на меч он удостоился в свой пятнадцатый день рождения. Отец так им гордился.

«А теперь все кончено», – подумал он. Не в силах удержать веки, будто бы налившиеся свинцовой тяжестью, Масима закрыл глаза. Он словно падал в бесконечной пустоте. «У меня получилось, отец, или я не справился?»

Ответа не было. И он слился с пустотой, погружаясь в бездонное море мрака.

Глава 1

Слезы стали

Вращается Колесо Времени, эпохи приходят и уходят, оставляя в наследство воспоминания, которые становятся легендой. Легенда тускнеет, превращаясь в миф, и даже миф оказывается давно забыт, когда эпоха, что породила его, приходит вновь. В эпоху, называемую Третьей, в эпоху, которая еще будет, в эпоху, которая давно миновала, возле шпиля цвета алебастра, известного как Белая Башня, родился ветер. Не был ветер началом. Нет ни начала, ни конца оборотам Колеса Времени. Но это было началом.

Ветер закружился вокруг величественной Башни, оглаживая идеально пригнанные камни кладки и хлопая громадными знаменами. Белоснежное сооружение каким-то образом одновременно выглядело изящным и воплощало собой мощь; возможно, оно служило некоей метафорой для тех, кто более трех тысяч лет населял его. Мало кто из взиравших на Башню хотя бы догадывался, что в сердцевине своей она раздроблена и прогнила. Расколота до основания.

Ветер дул, проносясь через город, который казался скорее произведением искусства, чем обычной столицей. Каждое здание было чудом; даже гранитные фасады заурядных лавок, обработанные руками добросовестных каменотесов-огиров, не могли не вызывать восхищения своей поразительной красотой. Там купол был выполнен в виде восходящего солнца. Здесь с самой верхушки здания, крыша которого живо напоминает столкнувшиеся в своем разбеге гребни двух волн, бьет фонтан. Разделенные булыжной мостовой, напротив друг друга стоят высокие трехэтажные дома, которым искусно придан облик девушек. Мраморные творения – наполовину статуи, наполовину жилища, – будто приветствуя, протягивали друг другу каменные руки; их волосы застыли недвижимыми волнами, но при этом они были столь искусно и тонко вырезаны, что казалось, будто на ветру трепещет каждая прядь.

Сами же улицы выглядели куда как менее величественно. О, их расположение было тщательно продумано, они разбегались от Белой Башни точно лучи солнца. Но солнечное сияние меркло из-за груд мусора и отбросов, этих свидетельств людской скученности, вызванной осадой. И вероятно, укрывшиеся в городе беженцы были не единственной причиной столь удручающего небрежения. Вывески и навесы давно нуждались в чистке и мытье. Кучи сваленного где придется мусора гнили в переулках, привлекая мух и крыс и отвращая всех прочих. По улицам, почти не таясь, праздно шатались какие-то подозрительные субъекты, а стены домов на перекрестках подпирали фигуры не менее злодейского вида. Когда-то подобного сорта личности не смели показываться из темных закоулков и уж точно не вели себя настолько нагло.

И куда смотрит Белая Башня? Где ее закон? Юные балбесы смеялись, утверждая, что в городских бедах виновата осада и что все наладится, стоит только подавить мятеж. Люди постарше лишь качали поседевшими головами и ворчали, мол, никогда еще дела не были так плохи, даже когда свирепые Айил лет двадцать тому назад осадили Тар Валон.

Купцы и торговцы не слушали ни стариков, ни юнцов. У них своих забот хватало, и особенную тревогу вызывала у них Южная гавань – вся торговля, которую вели там с городом по реке, практически замерла. В порту, под присмотром Айз Седай в шали с красной бахромчатой оторочкой, напряженно трудились широкоплечие и дюжие рабочие. Используя Единую Силу, она удаляла плетения малых стражей и уменьшала прочность камня, а рабочие откалывали куски скалы и оттаскивали их прочь.

Работали они, засучив рукава и открыв взорам поросшие курчавым волосом мускулистые руки. Взмахивая молотами, ломами и кайлами, они обрушивали сталь на древнюю скалу. Пот обильно орошал камень или воду, пока рабочие упорно пробивались через скальную толщу к укорененному в ней началу цепи, перекрывавшей проход в город по реке. Половина этой цепи теперь превратилась в неразрушимый квейндияр, прозываемый также камнем мужества. Попытка высвободить и разорвать цепь и открыть гавань Тар Валона для речных судов оказалась крайне утомительным делом; сложенные из камня портовые сооружения – великолепные и крепкие, возведенные при помощи самой Силы, – были единственными зримыми и наиболее заметными для постороннего взора потерями в безмолвной войне между мятежными Айз Седай и их противницами, удерживавшими Башню.

Ветер дул через гавань, где стоявшие без дела грузчики наблюдали за тем, как рабочие долбят каменную кладку, осыпая бело-серой пылью подернувшуюся рябью воду. Кто был поумнее – хотя, наверное, это и не слишком-то умно, – шептались, что такие предзнаменования означать могут лишь одно. Должно быть, близится Тармон Гай’дон, Последняя битва, и ждать ее недолго.

Ветер покружил и отправился прочь от причалов, миновав высокие белые валы и бастионы, носящие название Сияющих Стен. По крайней мере здесь можно было надеяться на чистоту и бдительность гвардии Башни – гвардейцы стояли на своих постах, сжимая в руках луки. Чисто выбритые, в белоснежных, без единого пятнышка или следа износа накидках-табарах, часовые внимательно смотрели из-за зубцов стен, своей настороженностью напоминая готовую ужалить змею. Преисполненные решимости защищать Тар Валон, лучники считали своим долгом стоять насмерть, но не допустить врага в город. Тар Валон всегда отбивал нападения врага. Да, троллокам удалось прорваться за стены, но их разгромили на городских улицах. Артур Ястребиное Крыло не сумел взять Тар Валон. Даже айильцы в черных вуалях, опустошившие окружающую местность во время Айильской войны, так и не захватили город. Многие назвали случившееся тогда великой победой. Впрочем, были и те, кто задумывался, что бы случилось, если бы Айил и в самом деле захотели войти в город.

Ветер промчался над западным рукавом реки Эринин, оставляя позади остров Тар Валон, а по правую руку – Алиндейрский мост, высоко повисший над водой и словно бы приглашавший врагов пересечь его – и умереть. Миновав мост, ветер влетел в Алиндейр – одну из многих деревень в ближайших окрестностях Тар Валона. Она практически обезлюдела, так как жители целыми семьями бежали за мост, стремясь найти убежище в городе. Вражеская армия появилась вдруг, нежданно-негаданно, будто бы принесенная вьюгой. Мало кто этому удивился. Возглавляли эту мятежную армию Айз Седай, а те, кто жил в тени Белой Башни, вряд ли стали бы спорить о том, что могут делать Айз Седай, а на что они не способны.

Армия мятежниц находилась в боевой готовности, но в то же время была в ней какая-то неуверенность. Она насчитывала свыше пятидесяти тысяч человек, и ее огромный лагерь – целый городок из палаток – кольцом окружал не столь многочисленные шатры Айз Седай. Между внутренним и внешним лагерями пролегала строгая граница, этот барьер установили недавно, и он предназначен был не пропускать дальше мужчин, особенно таких, кто способен владеть саидин.

Можно было подумать, что обитатели мятежного лагеря обосновались тут надолго. В нем царила атмосфера обыденности, жизнь текла по привычной колее. Повсюду встречались спешащие по каким-то делам фигуры в белом, причем кое-кто был в положенном послушницам платье, а многие носили лишь похожую на него одежду. Если присмотреться, то можно было заметить, что среди последних встречалось немало женщин далеко не юного возраста. У некоторых даже седина в волосах пробивалась. Но ко всем обращались «дитя мое», и они послушно исполняли порученное: стирали белье, выбивали ковры и чистили палатки и шатры под приглядом невозмутимых Айз Седай. И хотя эти Айз Седай и посматривали излишне часто на силуэт Белой Башни, издалека похожей на гвоздь, то ошибся бы тот, кто предположил, будто они нервничают или чем-то встревожены. Айз Седай всегда сохраняют спокойствие. Всегда. Даже сейчас, когда они потерпели страшное поражение: Эгвейн ал’Вир, Престол Амерлин восставших Айз Седай, захвачена в плен и заточена в темницу в подземелье Башни.

Ветер потрепал полдесятка платьев, кое-где сорвал развешанное после стирки белье, а потом быстро продолжил свой путь на запад. И мчался он дальше на запад, мимо грозно высящейся Драконовой горы, над чьей зазубренной вершиной курился дым. Пролетел над Черными холмами и через широко раскинувшуюся Каралейнскую степь. Там укрывшийся во впадинах снег еще цеплялся за тени под скалистыми уступами или прятался в глубине редких рощиц горного чернодрева. Уже давно должна была прийти весна, и в эту пору из-под прошлогодней травы должна была пробиваться молодая поросль, а на тоненьких ветвях ив – распускаться почки. Кое-где так и случилось. Тем не менее весь этот край еще дремал, будто не высвободившийся из пут зимней спячки. Земля словно чего-то ждала, затаив дыхание. Неестественно жаркая прошлая осень отхватила добрый кусок от отведенной для зимы поры, иссушив край долгой засухой и уничтожив всю растительность, кроме самой живучей и неприхотливой. Когда же наконец-то наступила зима, то обрушилась она свирепыми ледяными дождями и яростными снежными бурями, принеся долгие убийственные морозы. Теперь, когда холод все-таки отступил, немногочисленные фермеры еще тешили себя напрасными надеждами.

Ветер растревожил бурую после зимы прошлогоднюю траву, раскачал голые до сих пор ветви деревьев. На запад он дул, ворвавшись в страну, известную как Арад Доман: гряды холмов и невысокие горные пики, – как что-то вдруг ударило по нему. Нечто невидимое, нечто порожденное отдаленным мраком на севере. Нечто, что текло совершенно против естественных воздушных потоков и течений. Ветер был поглощен этим «нечто», дувшим на юг резкими порывами, над вершинами низких гор и гребнями бурых предгорий, – к большому бревенчатому дому, одиноко затерявшемуся среди поросших соснами холмов восточного Арад Домана. Ветер дул мимо усадьбы и шатров, расставленных на обширном поле рядом с ним; от сильных порывов шуршала хвоя и сотрясались палатки.

Ранд ал’Тор, Дракон Возрожденный, стоял и глядел в окно, заложив за спину руки. Он по-прежнему думал о них как о «руках», хотя по-настоящему рука теперь у него осталась только одна. Левая оканчивалась культей. Коснувшись ее пальцами здоровой руки, он ощутил гладкую, исцеленную посредством саидар кожу. Но его чувства говорили ему, что вторая кисть должна быть на месте.

«Сталь, – подумал Ранд. – Я – сталь. Случившегося не исправить, и я должен идти дальше».

Особняк – сложенный из толстых сосновых и кедровых бревен, в излюбленном богатыми доманийцами стиле, – постанывал и словно бы приседал под порывистым ветром. Что-то в этом ветре несло с собой запах тухлого мяса. Впрочем, в эти дни в таком запахе не было ничего необычного. Бывало, мясо портилось совершенно неожиданно, иногда всего несколько минут спустя после свежевания туши. Попытки вялить или засаливать мясо ни к чему не приводили. Все дело в прикосновении Темного к миру, и с каждым днем его воздействие нарастало. Сколько времени осталось до того, как оно охватит всё и вся, маслянисто-тошнотворное, как порча, что некогда мерзкой пленкой затягивала саидин, мужскую половину Единой Силы?

Ранд стоял в просторной и длинной комнате, внешняя стена которой угадывалась по округлости бревен. Остальные стены обшивали сосновые доски – все еще хранившие слабый аромат смолы, древесины и морилки. Скудную обстановку составляли меховой коврик на полу, повешенная крест-накрест над камином пара древних мечей и деревянная мебель, с нарочито оставленной кое-где корой. Весь интерьер словно бы говорил: этот дом – идиллический уголок в тихом лесу, вдали от суеты больших городов. И не какая-то там хижина, разумеется, – дом для этого был слишком велик и обихожен. Скорее, уединенное убежище.

– Ранд? – раздался тихий голос.

Он не обернулся, но почувствовал, как пальцы Мин коснулись его предплечья. Через миг ее руки скользнули по его бокам, и девушка обняла юношу, и Ранд почувствовал, как ее голова легла ему на плечо. Через связывающие их узы он ощущал ее озабоченность. Она волновалась за него.

«Сталь», – подумал Ранд.

– Я знаю, тебе не нравится… – заговорила Мин.

– Сучья, – промолвил Ранд, кивком указывая в окно. – Видишь те сосны? Вон там, у самого лагеря Башира?

– Да, вижу. Но, Ранд…

– Они клонятся не в ту сторону, – сказал Ранд.

Мин притихла, и хотя ни единым движением себя не выдала, узы донесли до Ранда колючки тревоги. Окно комнаты, находившейся на самом верхнем этаже дома, смотрело на воинский лагерь, рядом с ним на флагштоках гордо развевались стяги: знамя Света и Рандово знамя Дракона. О присутствии главы Дома Башир свидетельствовал третий флаг, намного меньше других: на голубом поле – три простых красных цветка под названием «королевский пенни». И все три знамени полоскались на ветру… вот только в считаных шагах от них иголки на сосновых ветвях клонились в противоположную сторону.

– Темный шевелится, Мин, – сказал Ранд.

Он бы подумал, что странности с ветрами связаны с тем, что он сам – та’верен, но события, которые он вызывал, всегда относились к числу возможных. Но чтобы ветер дул одновременно в двух разных направлениях… нет, он чувствовал неправильность в движении тех сосновых иголок, даже если рассмотреть отдельные иголки и не получалось. Зрение у Ранда по сравнению с тем, каким оно было до нападения в тот день, когда он потерял руку, стало определенно хуже. Он как будто… как будто смотрел через слой воды на что-то искаженное. Впрочем, зрение, постепенно и понемногу, но улучшалось.

Этот дом являлся лишь очередным пристанищем в длинной череде дворцов, усадеб и прочих уединенных особняков, служивших в последние несколько недель прибежищами Ранду. После неудачной встречи с Семираг он не хотел задерживаться на одном месте и постоянно менял свои убежища. Ему требовалось время – для того, чтобы подумать, поразмышлять и по возможности сбить со следа ищущих его врагов. Очень жаль, что стало известно о поместье лорда Алгарина в Тире. Хорошее было убежище. А теперь Ранду не стоит подолгу оставаться на одном месте.