Путь королей

Даллет вздохнул, но кивнул. Каладин махнул своим солдатам; они бросились к нему. Даллет остался с небольшой группой воинов позади с ранеными. Один из солдат – худощавый алети с черными волосами, в которых тут и там встречались светлые пряди, отмечавшие примесь какой-то иной крови, – достал длинную красную ленту из кармана и привязал к своему копью. Потом поднял копье повыше, и лента затрепетала на ветру.

– Это призыв гонцам забрать наших раненых с поля, – пояснил Даллет юноше. – Скоро тебя отсюда унесут. Ты храбро стоял перед той шестеркой.

– Бежать было глупо, – сказал Кенн, стараясь не думать о боли, что пульсировала в ноге. – А почему гонцы придут за нами, если на поле столько раненых?

– Командир им платит, – сказал Даллет. – Они обычно уносят лишь светлоглазых, но тех меньше, чем гонцов. Каладин тратит большую часть своего жалованья на взятки.

– Это отделение и впрямь необычное, – пробормотал Кенн, чувствуя головокружение.

– Я ж тебе говорил.

– Дело не в удаче. Дело в подготовке.

– Отчасти. Только отчасти, потому что мы знаем: если кто-то получит ранение, Каладин позаботится, чтобы его унесли с поля боя. – Ветеран замолчал и оглянулся: как Каладин и предсказывал, войско Амарама возвращалось, отвоевывая позиции.

Всадник рьяно размахивал булавой. Его личная гвардия отступила в сторону, атакуя фланги Каладина. Светлоглазый развернул коня. На воине был шлем без забрала, со скошенными боками и большим плюмажем на макушке. Кенн не мог различить цвет его глаз, но знал, что они должны быть синими или зелеными, возможно, желтыми или светло-серыми. Это светлорд, избранный Вестниками при рождении, отмеченный, чтобы править.

Светлорд бесстрастно разглядывал сражавшихся рядом. А потом один из ножей Каладина вонзился ему в правый глаз.

Офицер закричал, падая с коня, и в этот же миг Каладин каким-то образом прорвался сквозь гвардию и ринулся на него с поднятым копьем.

– Ну так вот, отчасти дело в подготовке, – продолжил Даллет, качая головой. – Но в основном дело в нем. В бою он словно буря и соображает в два раза быстрее остальных. А как он иногда двигается…

– Командир перевязал мне ногу. – Кенн понял, что начинает болтать чепуху из-за потери крови: при чем тут вообще его нога? Это же пустяк.

Даллет просто кивнул:

– Он много знает о ранах. А еще умеет читать глифы. Он странный для низкорожденного темноглазого копейщика, наш командир, да-да. – Здоровяк повернулся к юному копейщику. – Сынок, ты должен беречь силы. Командир рассердится, если мы тебя потеряем, особенно после того, сколько ему пришлось за тебя заплатить.

– Почему? – спросил Кенн.

На поле битвы становилось тише, как будто большинство умирающих уже охрипли. Почти все вокруг были их союзниками, но Даллет все равно следил, чтобы никто из вражеских солдат не попытался напасть на раненых Каладина.

– Даллет, почему? – в нетерпении повторил Кенн. – Почему он взял меня к себе? Почему я?!

– Просто он такой. – Даллет пожал плечами. – Ненавидит саму мысль о том, что молодые парни вроде тебя, едва обученные, оказываются в бою. То и дело хватает их и тащит в наше отделение. Не меньше полдесятка ребят были когда-то как ты. – Взгляд Даллета сделался отрешенным. – Думаю, вы все ему кого-то напоминаете.

Кенн посмотрел на свою ногу. Спрены боли, похожие на маленькие оранжевые руки с непомерно длинными пальцами, копошились вокруг, реагируя на его мучения. Они постепенно отползали, разыскивая других раненых. Боль утихала, нога да и все тело онемели.

Он откинулся на траву, устремив взгляд к небу. Где-то далеко послышался гром. Странно. Небо было безоблачным.

Даллет выругался.

Кенн повернулся, сбрасывая оцепенение. Прямо на них галопом несся всадник на массивном черном коне, в блестящих доспехах, которые словно излучали сияние. Доспехи были цельными – никакой кольчуги внизу, только пластины поменьше, невероятно замысловатые. На голове у всадника – шлем с позолоченным забралом. В руке – огромный меч размером в человеческий рост. Его лезвие изгибалось, и незаостренная сторона извивалась, точно волна. По всей длине меча были вытравлены узоры.

Всадник был прекрасен, словно произведение искусства. Кенн ни разу не видел осколочных доспехов, но тотчас же понял – вот он. Как вообще можно было перепутать светлоглазого в обычных латах с одним из этих потрясающих созданий?

И разве Даллет не утверждал, будто на этом поле битвы нет владельцев осколочных вооружений? Ветеран вскочил, призывая свое звено строиться. Кенн продолжал сидеть на прежнем месте. Он и не смог бы встать из-за раненой ноги.

Голова казалась совсем пустой. Сколько крови он потерял? Мысли путались.

Так или иначе, он не мог биться. С чем-то подобным драться невозможно. Пластины доспеха блестели на солнце. И этот великолепный, замысловатый, извилистый меч. Как будто… как будто сам Всемогущий во плоти сошел на поле битвы.

Разве кто-то осмелится сражаться со Всемогущим?

Кенн закрыл глаза.

2

Чести больше нет

«Десять орденов. Когда-то нас любили. Почему ты покинул нас, Всемогущий? Осколок души моей, куда же ты ушел?»

    Записано во второй день шашаша 1171 года за 5 секунд до смерти. Наблюдалась светлоглазая женщина за тридцать.

Восемь месяцев спустя

Когда Каладин сунул руки сквозь решетку и взял миску с баландой, в животе у него заурчало. Он протащил маленькую миску – скорее, чашку – между прутьями, понюхал ее и скривился; клетка на колесах вновь тронулась с места. Похожую на грязь серую похлебку делали из переваренного зерна талью, а на этот раз в ней обнаружились и засохшие кусочки вчерашней трапезы.

Отвратительная пища, но другой не было. Каладин принялся есть, свесив ноги наружу и наблюдая за сменяющимся пейзажем. Другие рабы в клетке прятали свои миски, опасаясь, что кто-то на них посягнет. В первый день один из них попытался украсть у Каладина баланду. Тот чуть не сломал бедолаге руку. Теперь его никто не трогает.

Вот и славно.

Каладин ел пальцами, не заботясь о грязи, – перестал ее замечать много месяцев назад. Он ненавидел пробуждавшийся внутри шепоток паранойи, которая овладела остальными. Но разве могло быть иначе после восьми месяцев побоев, лишений и зверств?

Бывший воин боролся с этим безумием. Он не станет таким же, как они! Даже если все потерял, даже если у него все отняли, даже если надежды на спасение нет. Кое-что все же сохранит. Он живет как раб. Но не обязан мыслить, как раб.

Каладин доел баланду. Поблизости какой-то раб начал тихо кашлять. Их в фургоне было десять – все мужчины, заросшие и грязные. Фургон – один из трех в караване, что следовал через Ничейные холмы.

На горизонте сияло красновато-белое солнце, точно сердце пламени в печке кузнеца. Оно отбрасывало на окружающие облака цветные блики, как брызги краски на холст. Холмы, покрытые высокой и однообразной зеленой травой, казались бесконечными. Над ближайшим курганом танцевало что-то маленькое, словно порхающее насекомое, бесформенное и почти прозрачное. Один из спренов ветра – коварных духов, склонных являться туда, где их не ждали. Каладин напрасно надеялся, что этот спрен заскучал и улетел: попытавшись отбросить деревянную миску, он обнаружил, что та прилипла к пальцам.

Спрен ветра – бесформенная светящаяся лента – рассмеялся и шмыгнул прочь. Каладин выругался, дергая миску. Спрены ветра частенько устраивали такие проделки. Он тянул и тянул миску, пока та не отлипла, и, ворча, швырнул ее другому рабу, который немедленно начал вылизывать остатки баланды.

– Эй, – прошептал кто-то.

Каладин обернулся. Раб с темной кожей и спутанными волосами осторожно подползал к нему, словно опасаясь, что тот рассердится.

– Ты не такой, как другие.

Взгляд черных глаз раба метнулся вверх, ко лбу Каладина, где были выжжены три символа. Первые два составляли тавро, которое он получил восемь месяцев назад, в последний день в войске Амарама. Третий знак был свежим и появился благодаря его последнему хозяину. Этот символ назывался «шаш» – «опасный».

Раб прятал руку под своими лохмотьями. Нож? Нет, это смешно. Ни один из рабов не сумел бы припрятать оружие; листочки, которые Каладин хранил в своем поясе, были единственным «оружием», на какое он мог рассчитывать. Но от старых привычек избавиться нелегко, так что Каладин следил за рукой.

– Я слышал, как переговаривались стражники, – продолжил раб, подбираясь чуть ближе. У него был тик, вынуждавший моргать слишком часто. – Болтали, ты пытался бежать. И смог.

Каладин не ответил.

– Смотри. – Раб вытащил руку из-под лохмотьев, – оказалось, он держал в ней миску с остатками баланды. – Возьми меня с собой в следующий раз, – прошептал он. – Я отдам тебе это. Половину моей еды с сегодняшнего дня и пока мы не сбежим. Прошу.