Сафо с Зеленых Ключей

Так как мистер Боуэрс знавал на своем веку много подобных «случаев» в жизни американских дам, её рассказ не особенно поразил его; но последняя фраза навела его на мысль, что можно свернуть беседу на тот желанный путь, которого он ни минуты не терял из вида, и потому, осторожно подняв глаза на свою соседку, – он произнес:

– Может быть, она иногда и стихи сочиняет?

Но, к его конфузу, собеседница вдруг замолчала и на несколько минут впала в прежнюю задумчивость. Когда кабриолет повернул на тропинку вдоль изгороди, она промолвила, как бы отвечая на собственные мысли.

– Чем бы мои дочери ни занимались, надеюсь только, что они не выйдут замуж слишком рано.

Впереди показались поломанные ворота и поваленные загородки усадьбы Делятур. Предполагалось, что вместо этих сооружений дом охраняется полдюжиной собак, которые тотчас и бросились на встречу кабриолету, но, полаяв только для виду, сейчас же ушли, потянулись, почесались и улеглись спать. Вслед за ними на веранде показались две негритянки, потом две девочки лет восьми и одиннадцати, и четырнадцатилетний мальчик. Вся компания молча и вытараща глаза смотрела на незнакомого. Так как мистер Боуэрс принял вежливое приглашение хозяйки «войти отдохнуть», вдова принуждена была кое-чем распорядиться, что она и сделала все тем же рассеянным и беспечным голосом.

– Кто там, Хлоя? или тетка Дина? Ну все равно, уведи Юнайс, то бишь Уну и Викторину, и умой их, приведи в порядок, хорошенько. Кто тут еще, Сара? Поди, Сара, принеси в гостиную чего нибудь покушать вот этому джентльмену. А ты, Боб, скажи сестрам, Синтии и Юнайс. чтобы пришли сюда.

Но так как Боб не двигался с места, продолжая рассматривать мистера Боуэрса, мать прибавила нетерпеливо:

– Это мистер Боуэрс, он привез меня из Верхнего Леса в своем кабриолете. Жара ужасная. Ну, поздоровайся же, поблагодари его и ступай, марш отсюда!

Они прошли через просторную, скудно меблированную залу. Всюду в доме заметны были признаки недоделанности, временного устройства кое-как, общего беспорядка и разрушения. Мебель была большею частью разрозненная, неудобно размещенная. Некоторые комнаты изменили своему первоначальному назначению, или исправляли по две должности зараз. Из библиотеки несло кухней и на полках вместе с книгами было наложено белье и платье; чрез отворенную дверь той комнаты, куда миссис Делятур удалилась, чтобы снять свой плащ, мистер Боуэрс увидел кровать, стол заваленный книгами и газетами, и сидящую перед ним белокурую, высокую девушку, которая писала. Через несколько минут миссис Делятур вернулась, ведя за собою эту самую девушку и Юнайс, её сестрицу с коротенькой губкой. Принесли печенье, графин, стаканы и все общество, со включением Боба, разместилось вокруг стола.

Вдохновляемый присутствием величавой Синтии, которую он сам видел в позе особы, занятой литературою, мистер Боуэрс решился опять попытать счастья.

– Я полагаю, что и барышни тоже иногда гуляют по лесу? – начал он, поглядывая на Синтию.

– О, да, – отвечала она.

– И любуются там густою тенью подлеска, и зелеными кустиками, и приятным сумраком, да? И все такое? – продолжал он игриво, краснея все более и более.

– Что ж такое, лес-то ведь наш. Он маме принадлежит! – вступилась Юнайс, сверкнув зубками.

– Боже милостивый, как же я не догадался! – воскликнул мистер Боуэрс с удивлением. – Да ведь это-же по моей части! Я тут ходил по лесам, присматривался к товару, да и повстречал вашу маму. – И заметив, что это известие сильно заинтересовало Боба и Юнайс, он рассудил, что теперь самое время приступить к деликатным намекам. – А что, сударыня, вы теперь, небось, не дешево возьмете за этот лес?

– Почему? – спросила миссис Делятур совершенно просто.

Мистер Боуэрс подмигнул Бобу и Юнайс, которые во все глаза смотрели на него с видимой тревогой.

– Уж конечно не потому, чтобы товар был особенно крепкий, – сказал он, – напротив, в этом лесу что ни дерево, то дупло; но зато он теперь стал знаменит! Всякий, кто читал в сборнике «Эксцельсиор» то отменное стихотворение, что называется «Подлесок», захочет теперь погулять в нем. Да, хозяину гостиницы на Зеленых Ключах было бы самое подходящее дело купить его, чтобы пускать проезжающих. Но вы, может быть, теперь-то и не захотите с ним расстаться… также как и с тою, которая написала эту поэму?..

Хотя и в настоящую минуту, и в последствии мистер Боуэрс считал эту речь наиболее блестящим и удачным из своих произведений, однако эффект её не соответствовал его ожиданиям. Вдова посмотрела на него недовольными и омрачившимися глазами, Синтия приподнялась на стуле, тревожно промолвив «ох, мама!» А Боб и младшая сестра, дощипавшие друг друга до последней степени терпения, что называется, прыснули из комнаты, задыхаясь от сдержанного хохота.

– Я еще не располагаю продавать Верхние Леса, мистер Боуэрс, – сказала миссис Делятур холодно, – если надумаюсь, то обращусь к вам за советом. Извините пожалуйста моих детей: они так редко видят гостей, что совсем не умеют себя держать при чужих, Синтия, поди посмотри, напоила ли наша прислуга лошадь мистера Боуэрса. Ты знаешь, на Боба нельзя рассчитывать.

Ясно, что больше здесь нечего было делать мистеру Боуэрсу, приходилось волей-неволей откланяться, что он и сделал весьма почтительно, но не радостно. Когда он выехал на тропинку, лошадь его чего-то испугалась и шарахнулась в сторону. Оказалось, что напугал ее Боб, который, сидя на одном из придорожных деревьев, очевидно, поджидал гостя и усиленно махал ему шляпой, произнося громким шепотом:

– Эй, господин, послушайте, постойте!

Мистер Боуэрс остановил лошадь. Боб спрыгнул на дорогу, опасливо оглянулся и сказал:

– Отъезжайте-ка вдоль изгороди вон туда, в тень. – И когда Боуэрс повиновался, мальчик подошел к кабриолету не то застенчиво, не то таинственно.

– Вам хочется купить Верхний Лес, господин?

– Может быть и куплю, сынок. А что? – спросил Боуэрс с улыбкою.

– Послушайте-ка, что я вам скажу. Вы не верьте, что это Синтия пишет стихи. они хотят вас одурачить. Это не она сочинила, и не Юнайс, и не я. Мама так подстраивает, чтобы это можно было подумать, потому что ей не хочется, чтобы люди узнали, что это она. А мама-то и сочиняет стихи. Про лес-то, это она все пишет. Там у ней еще целая куча есть стихов, и все такие-же хорошие. Она это умеет, моя-то мама. Понимаете? Это все она. И все из лесу берет. Купите у ней этот лес, и заставьте ее из него стихи сочинять, так такие деньжищи загребете, что ой-ой! Ей Богу. Вы не зевайте. Тут уж побывал один парень, тоже выведывал. Только не туда попал: он думал это Синтия сочиняет, вот также как вы.

– Так уж был один парень, ты говоришь? – с удивлением спросил Боуэрс.

– Был. Красивый такой, щеголь. И тоже, ух как приставал насчет этих стихов! Так уж вы не давайте маху, поскорее повертывайте дело. За эту самую поэму редактор со своим приятелем маме целую сотню долларов отвалили. Должно быть, стихи-то нынче в цене. Не обсчитали ведь они ее, верно прислали? – осведомился Боб, внезапно подозревая, не было ли тут какого подвоха.

– Верно, верно, – отвечал мистер Боуэрс печально. – Однако ж послушай, Боб, ты говоришь, что эти стихи твоя мама сочиняла? Ты уверен в этом, точно, твоя мать?

– Что ж я вру, что ли? – сказал Боб с презрением. – Уж мне ли не знать! Ведь она меня заставляет переписывать-то, чтобы никто не знал её почерка. Ну вас совсем! Разиня.

Но спохватившись, что такое обхождение, пожалуй, может повредить успеху его дипломатии, Боб поспешил прибавить:

– Разве вы не видите, что я для вас же хлопочу, чтобы Верхний Лес вам достался, чтобы не отводили вам глаз-то! Правду я вам говорю, вот что.

Мистер Боуэрс и не сомневался больше. Как ни горько было ему разочароваться, он понял, что мальчик его не обманывает. Припоминая печальное лицо женщины, встреченной им в лесу, её замешательство, испуг, он теперь все это приписывал болезненной чувствительности, неразлучной с поэтическим вдохновением. Вслед за первым ударом разочарования, неопытная душа его наполнилась печалью и раскаянием.

– Что ж, будете покупать Верхний Лес? – спросил Боб, сердито на него поглядывая: – Вы скажите толком.

Мистер Боуэрс встрепенулся.

– Не мудрено что и куплю, Боб! – сказал он улыбаясь и подбирая вожжи. – Во всяком случае сегодня вечерком еще раз заеду к твоей матери. А ты между тем похлопочи, чтобы никто не перебивал у меня покупку.

Проводив гостя, юный дипломат постоял босиком на пыльной дороге, потом немножко попрыгал на одной ноге. В уме его проносились воспоминания о многих претерпеваемых им дома обидах и напраслинах: сознание собственного достоинства вызвало на его уста горделивую усмешку, от которой короткая губка его вздернулась вверх, на щеке обозначилась ямка, и он произнес с расстановкой:

– Хотел-бы я знать, что бы сталось с этим несчастным семейством, кабы не я!

Глава V

Надо полагать, что редактор и мистер Гэмлин довольно строго придерживались уговора не затрагивать личности поэтессы, судя по тому, что в течение трех последующих месяцев ни тот, ни другой почти никогда не говорили о ней. Однако за это время Белая Фиалка прислала еще два стихотворения, и каждый раз мистер Гэмлин настаивал на том, чтобы уплачивать ей такой же высокий гонорар, как в начале. Редактор тщетно доказывал ему, что такая щедрость может составить опасный прецедент. Мистер Гэмлин говорил, что готов сам пойти к издателю с объяснениями и уверен, что издатель охотно примет на себя ответственность за его щедроты.

– А я беру на себя весь риск, – прибавлял Джек солидно: – что же касается до тебя, то тебе от этого только прямая выгода, потому что ты за свои деньги кажется получаешь всякое удовольствие.

И это было вполне справедливо, если судить по тому, что журнал приобрел вдруг необыкновенную популярность. Третье стихотворение поэтессы, нимало не теряя оригинальности и колорита, оказалось неожиданным порывом общечеловеческой страсти: то была песнь любви, настолько сильная, что тронула сердце даже таких читателей, которым была недоступна тонкая грация её первых произведений.

Этот крик безнадежной страсти, раздавшийся из какого-то далекого и очаровательного уединения, пробрал и таких людей, которые до тех пор сроду не читали стихов, но тотчас сумели перевести это стихотворение на свой собственный несовершенный язык, проверить его собственным, еще более несовершенным опытом, и были несказанно тронуты тем обстоятельством, что и им понятна эта певучая прелесть: ее подхватила и повторяла на тысячу ладов та лихорадочная, стремительная, удалая жизнь, которая на ту пору охватила Калифорнию. Такой небывалый успех изумил и даже немного испугал редактора. Подобно многим утонченно развитым людям, он побаивался слишком большой популярности; как все люди, одаренные личным вкусом, он не доверял вкусу большинства. И вот, когда его сотрудница решительно вошла в моду, он невольно усомнился в её таланте и стал критически относиться к её произведениям. Ему показалось, что в её внезапном порыве чувствуется какая-то излишняя напряженность, надорванность: как будто муза, в беспорядочном излиянии своей страсти, потревожила классические складки своей одежды. Он даже заговорил об этом с Гэмлином, осторожно коснувшись запрещенного вопроса.

– Скажи мне, Джек, ты не заметил ничего похожего на это в той… женщине… ну, словом в тот раз, как ты побывал у Зеленых Ключей?

– Нет, – отвечал Джек сдержанно. – Но по всему видно, что ей попался там в горах какой нибудь всклокоченный парень с соломой в волосах, вот она и извлекает из этого сюжета все, что он может дать. Она скоро совсем перестанет писать стихи, попомни мое слово.

Вскоре после этого краткого разговора в один прекрасный день после полудня, когда редактор сидел один в своей конторе, к нему постучался и вошел мистер Джемс Боуэрс, и повел себя при этом случае совершенно также нерешительно и неумело, как и в первый раз. Но так как редактор, очевидно, успел совсем позабыть не только о его особе, но и об отношении его к поэтессе, мистер Боуэрс вынужден был оживить на свой счет воспоминания редактора.

– Запамятовали, господин редактор! А я еще приходил к вам справляться, кто такая дама, что подписывается Белой Фиалкой, и вы тогда сказали, что этого нельзя, что надо сперва написать к ней и спросить, согласна ли она обнаружить свое имя.

Господин редактор, откинувшись в кресле, действительно припомнил это обстоятельство, но с сожалением должен был заявить, что это дело надо оставить, так как позволения он не получил.

– Об этом, дружок мой, не беспокойтесь! – сказал мистер Боуэр, степенно помавая рукой. – Это все я понимаю; и так как я с той поры познакомился с этой дамой и часто бываю у неё там, в горах, то это уж теперь все равно.