Сафо с Зеленых Ключей

Произнося эту речь серьезно и сосредоточенно, мистер Боуэрс, очевидно, и не думал хвастаться и даже не понял драматического впечатления, произведенного им на озадаченного редактора.

– Вы… вы хотите сказать, что познакомились с Белой Фиалкой, с автором этих стихотворений? – повторил редактор.

– её фамилия Делятур, вдова Делятур, и она сама позволила мне сообщить вам об этом, – продолжал мистер Боуэрс с рассеянной и машинальной точностью, устранявшей всякую мысль о злорадстве с его стороны при такой перемене ролей.

– Делятур! Да еще вдова! – проронил редактор.

– У ней пятеро детей, – продолжал мистер Боуэрс и затем все также невозмутимо изложил вкратце её историю, имущественное положение и обстоятельства своего знакомства с ней.

– Да я думаю, что вы уж кое-что об этом знаете, хотя впрочем она мне этого не говорила, – закончил Боуэрс, разглядывая редактора с смущенным любопытством.

Редактор не счел нужным упоминать о мистере Гэмлине, и потому сказал только: – Я-то? Нет, я ничего не знаю.

– Вы может быть даже не видывали ее? – сказал Боуэрс, – вперив на редактора все тот же внимательный и смущенный взгляд.

– Конечно, не видал, – отвечал редактор, слегка раздраженный странным приставанием мистера Боуэрса: – мне, однако, было бы очень интересно узнать, на что она похожа. расскажите же мне, какая она из себя?

– Она прекрасная, мощная, образованная женщина, – сказал мистер Боуэрс с расстановкой. – Да, сэр; мощная женщина, с возвышенным образом мыслей, и чувства у ней самые благородные. – Боуэрс наконец отвел глаза от лица редактора и устремил их в потолок.

– Но собой-то она какова же, мистер Боуэрс, на что она похожа? – спросил редактор улыбаясь.

– Да чего ж вам еще, на то и похожа, что я говорю! И-да, – добавил он с расстановкой: – именно, она такая.

Помолчав немного и дав редактору время хорошенько постигнуть всю прелесть такого описания, он сказал очень мягко:

– Вы теперь не очень заняты?

– Нет, не очень. А что, чем могу служить вам?..

– Ну, мне-то от этого немного будет прибыли, – отвечал Боуэрс, глубоко вздохнув, – но за то может быть для вас и для другой особы… Вы женаты?

– Нет, – отвечал редактор с большой готовностью.

– И… и не помолвлены ни с какой… молодой девицей? (Это было сказано особенно вежливо).

– Нет.

– Ну-с, очень может быть вам покажется, что я не в свое дело вмешиваюсь, – а может и то, что вам это известно на хуже моего… Как бы там ни было, а я должен вам сказать, что Белая Фиалка в вас влюблена.

– В меня! – воскликнул редактор в глубочайшем изумлении и потом вдруг не мог удержаться от смеха.

Легкий оттенок негодования мелькнул в печальных глазах мистера Боуэрса, но на спокойном лице его лежала печать прямодушие и достоинства.

– Да-с, это так, – промолвил он тихо, – хотя вам, как человеку молодому и веселому, оно может показаться смешно.

– Нет, вовсе не смешно, мистер Боуэрс, но уверяю же вас, что вы ошибаетесь: честное слово, я ровно ничего не знаю об этой даме и отроду ее в глаза не видывал.

– Да, но она-то вас видела. Не могу сказать, – продолжал мистер Боуэрс с крайнею наивностью, – не могу сказать, чтобы можно было вас признать по её описанию и приметам; но и то сказать, мало ли что может показаться женщине, которая не владеет своими чувствами, да и чувства-то у ней совсем не такие, как у нас с вами. Какими глазами, она видела там этот лес и кусты, например, или какими ушами прислушивалась к музыке ветра в древесных вершинах, ну также она и на вас смотрела, и вас слушала. Я со своими глазами и ушами ничего бы такого не заметил. Когда она начнет вас расписывать, да еще с такими-то возвышенными мыслями и мощным умом, так ведь кажется, что она собственной кровью пишет ваш портрет, до того у ней это все горячо да красиво выходит. Вот вы смеетесь, молодой человек? Ладно, смейтесь пожалуй надо мной, но над ней не смейтесь. Потому что вы не знаете, что это за женщина. Когда же вы про нее все узнаете, вот как я, когда узнаете, что ее выдали замуж прежде чем она смыслила что-нибудь в жизни, что муж её так и не понял никогда-что она за человек, все равно как если бы впречь в одну оглоблю вола с породистой лошадкой; что у ней пошли дети и выросла целая семья, когда она и сама-то была в роде как дитя, и работала она, и по хозяйству хлопотала в поте лица для этого самого мужа и детей; а душа-то её, сердце её и ум возвышенный все время рвался в лес туда, где листочки-то шелестят и тени разные бродят, и когда вы сообразите, что ее не могли занимать мелкие интересы её хозяйства, потому что все время в её душу теснились великие явления природы, – вот тогда вы поймете, какая это женщина.

Поневоле тронутый искренним тоном своего гостя и неожиданной поэтичностью его рассказа, но в тоже время живо чувствуя всю нелепость его предположений, редактор совсем потерял голову и чуть не в истерике проговорил, задыхаясь:

– Но с чего же она в меня-то влюбилась?

– А потому что вы оба люди даровитые, – отвечал мистер Боуэрс тоном печального, но твердого убеждения: – потому что вы, так сказать, оба на одной линии действуете, вот вас и тянет друг к другу, и следует вам друг на друга опереться и все устроить сообща. Я, правда, не нахожу, что вы ей ровня, – продолжал он со свойственной ему возвышенной наивностью, – хоть и слыхал от людей, что вы далеко пойдете, и при том очень еще молоды; но в делах этого рода всегда так бывает, что один на другого взирает, как на высшее существо, и часто совсем понапрасно. Можете вообразить, господин редактор, что высшим-то существом она считает вас! Что ж будете делать, все поэзия! Вот также как ей и в кустах чудится то, чего мы с вами не увидим. Я ведь не говорю, что вы с нею поступили не хорошо, – поспешил он прибавить, вежливо подымая руки кверху, – нет, вы были в ней пожалуй даже слишком добры, как же, написали такое любезное письмо, потом с её дочками и с мальчиком обошлись так мило, так всем понравились… Да вы постойте! – вскричал мистер Боуэрс, видя, что редактор отчаянно машет на него руками, – я ведь понимаю, что вы не хотите про это поминать, но все же и лишние деньги каждый раз ей присылаете, – ведь ей известно, что она получает много лишнего: она поручила мне нарочно справиться в редакциях, сколько обыкновенно платят за стихи, и я узнал, что рыночная цена им впятеро дешевле… постойте, Постойте! Я не говорю, что это с вашей стороны не щедро, не великодушно, и что я сам не сделал бы того же. Но она-то думает…

– Позвольте, мистер Боуэрс! – вскричал редактор, раскрасневшись как маков цвет и вскакивая со стула: – все это одно сплошное недоразумение. Я и не думал посылать этих добавочных денег, это все один мой приятель жертвует из собственных средств, потому что он большой почитатель её таланта и при том джентльмен, который…

Редактор вдруг замолк. За дверью раздался по коридору знакомый мелодический голос и легкие, приближающиеся шаги. Редактор быстрым движением обернулся к отворившейся двери и мистер Боуэрс невольно последовал его примеру.

К темной амбразуре растворенной двери появилась на несколько мгновений очаровательная, небрежная, самоуверенная особа Джека Гэмлина. Его темные глаза, скользнув с обычным презрением по лицу мистера Боуэрса, с ласковой фамильярностью остановились на редакторе.

– А что, дружок, нет ли чего нового от старушки с горных высот? – молвил он.

– Нет, – сказал редактор с натянутым, истерическим смехом: – нет, Джек, извини меня минутку.

– Ладно, вижу, что занят. Hasta manana (до утра), – прибавил он по испански.

Дверь затворилась, прелестная картина исчезла.

– Видите ли, – продолжал редактор, снова обращаясь к мистеру Боуэрсу, – это все ошибка, я никогда даже… Что с вами, мистер Боуэрс, вам дурно? – перебил он сам себя, видя, что его собеседник, бледный как смерть, все еще не спускает глаз с затворенной двери и стоит как вкопанный.

Некоторое время Боуэрс не отвечал, потом повернулся, отяжелевшими глазами посмотрел на редактора, вздохнул глубоко, тяжко; взял свою мягкую войлочную шляпу, расправил ее, как будто собравшись уходить; провел языком по бледным, высохшим губам, и сказал тихо:

– Это и есть ваш друг?

– Да, это Джек Гэмлин. Вы, вероятно, его знаете?

– Как же.

Мистер Боуэрс надел шляпу на голову, потом потоптался на месте, как будто ища ее по комнате, и раза два прошелся взад и вперед. Наконец он дрожащей рукой схватил руку редактора, пожал ее и сказал: – Да, вы правы. Это все ошибка. Теперь я сам вижу. Прощайте. Коди случится побывать в наших местах, заходите ко мне.

Тут он прямо пошел в двери и не оборачиваясь скрылся в сумраке потемневшего коридора.

Он никогда больше не приходил в контору сборника «Эксцельсиор», с этих пор и Белая Фиалка не присылала ни одного стихотворения. Редактор пробовал любезно умолять о продолжении сотрудничества, адресуя письма сначала в Белой Фиалке, потом просто на имя миссис Делятур; ответа не было. Ему было досадно, что циническое предсказание мистера Гэмлина так скоро сбылось, но этого джентльмена не было в городе. Он был на ту пору, по обязанностям своей профессии, сильно занят в Сакраменто, так что редактору не представилось даже случая расспросить его, на чем он основал свою догадку. Сначала все это очень тревожило нашего юного редактора и он упрекал себя в том, что как будто не исполнил своих обязательств перед публикой. Но публика, в удивлению, даже легче его перенесла потерю талантливой сотрудницы и люди, так страстно увлекавшиеся её песнями, месяца через два забыли о ней. Не видать было её произведений и в других журналах, так что её голос не раздавался больше ни в отечественной, ни в иноземной печати.

Быть может, читатели наши еще не позабыли другую повесть, рассказанную автором этих строк несколько лет тому назад[1 - См. «Габриель Конрой», роман Брет Гарта.]: там рассказывалось, каким образом два года спустя легкомысленная душа Джека Гэмлина, по воле слепого случая, рассталась с его грешным телом на испанском поселке во имя Святых Рыбарей. В то утро, когда состоялись похороны Гэмлина, друг его редактор, стоя у могилы, приметил в куче цветов, возложенных на гроб любящими руками, гирлянду, сплетенную из белых фиалок. Он был очень тронут и даже расстроен этим воспоминанием. Когда церемония кончилась и все разошлись по кладбищу, он был совсем поражен внезапным появлением мистера Боуэрса, высокая фигура которого показалась из-за могильного памятника. Редактор поспешно подошел к нему.

– Как я рад, что вас здесь встретил, – сказал он смутившись, сам не зная почему; и помолчав немного прибавил: – Надеюсь вы можете сообщить мне какие нибудь сведения насчет миссис Делятур. Года два тому назад я к ней несколько раз писал, но она мне не отвечала:

– Да вот уже два года как и нет больше никакой миссис Делятур, – сказал мистер Боуэрс, – задумчиво расчесывая бороду пальцами: – должно быть оттого и ответа не было. Уже два года как она стала миссис Боуэрс.

– Ах, поздравляю вас! – сказал редактор: – но я надеюсь, что Белая Фиалка по крайней мере существует К интересах литературы следует пожелать, чтобы она не покидала поприща…

– Миссис Боуэрс, – прервал его Боуэрс значительно и с расстановкой, – сочла несовместным писать стихи и заниматься воспитанием подрастающего семейства: она нашла, что это слишком утомительно для её нервов. Так сказать, одно к другому не пристало. Для миссис Боуэрс всего нужнее был – отдых. С поэзией там или без поэзии, но отдых-то я ей доставил настоящий. Она живет со всеми удобствами у меня в Мендосино, и дети её при ней, и я сам. Да, сэр, – тут глаза мистера Боуэрса случайно скользнули по только-что засыпанной могиле, – извините, если слова мои покажутся неучтивыми по отношению к вашей профессии, но я все-таки скажу, и многие со мною согласятся, что сколько ни читай, сколько ни пиши, сколько ни переживай поэтических красот, а всего-то важнее для человека – успокоение.

КОНЕЦ

    «Вестник Иностранной Литературы», №№ 6–7, 1893