Женщина-рыцарь. Самые необычные истории Средневековья

Но какая красота, – какая там была красота! После я видел разные красоты: видел снежные горы, цветущие степи, сказочные оазисы посреди пустыни, похожие на земной рай, но нигде не встречал я такой красоты, как на моей родине. Приходилось ли вам, святой отец, выйти рано утром в сосновый бор, вдохнуть воздух, наполненный запахами хвои, мха и земли; увидеть, как косые лучи восходящего солнца пробиваются сквозь утренний туман и рассыпаются сотнями бликов во влажных кронах деревьев? Слышали вы, как поют птицы, пробуждаясь ото сна: как их вначале редкие голоса сливаются затем в благодарственной песне, славящей новый день и Господа, сотворившего наш прекрасный мир?.. Это лучшие воспоминания моего детства и они до сих пор живут во мне.

Да, наш край был прекрасен, а ещё он был населён волшебными существами: в наших местах жили феи, эльфы и гномы. Одна из фей, как мне рассказывала матушка, была моей крёстной и подарила на моё крещение чудесный бальзам, исцеляющий болезни и затягивающий раны. Одной его капли было достаточно, чтобы излечиться: впоследствии он помог мне в Великом походе: я был тяжело ранен, но не только что сама рана, но и рубцы от неё исчезли без следа. Я бы разделся, и тогда вы сами убедились бы, что мое тело совершенно гладкое, ни одного шрама, однако вид моей дряблой плоти вряд ли доставит вам удовольствие…

Когда я был маленьким, моя крёстная часто захаживала к нам в гости – она жила неподалёку от нашего замка, на поляне в лесу, в домике, построенном на зелёном, поросшем травой холме. Матушка говорила, что эта фея была крошечной женщиной с остреньким личиком, смуглой кожей орехового цвета и блестящими глазами. Она питалась цветочной пыльцой и пила утреннюю росу; очень любила танцевать и петь, а в остальное время сидела за тканьем. Ее искусные ручки выткали для меня тонкую сорочку, которая не изнашивалась, росла вместе со мной и защищала тело лучше всякой кольчуги. К сожалению, оставшись без денег, в трудные дни своей жизни я продал эту сорочку одному торговцу, но едва она перешла к нему, как тут же превратилась в лохмотья.

У феи был сложный характер: она была добросердечна, но очень обидчива. Поссорившись как-то с матушкой, она так разобиделась на неё, что решила навеки покинуть наши края, предсказав несчастья в семейной жизни, как для моей матери, так и для меня. Её предсказание сбылось, ведь феи, как вы знаете, являются покровительницами семейного очага и здесь всё в их полной воле. Вот так и получилось, что ни моя мать, ни я не были счастливы в браке.

* * *

Однако пора сказать о моей семье. Она была не очень родовитой и вовсе небогатой; первым в ней рыцарское звание получил мой дед, незнатный дворянин, всю жизнь прослуживший оруженосцем короля. Отца я почти не помню; он редко приезжал в замок, проводя, как и дед, время на королевской службе, а когда бывал дома, то отправлялся на охоту или пропадал на пирах у соседей. У нас пиры устраивались редко – как по недостатку средств, так и по нежеланию моей матери. Она была женщиной с сильным характером, и мой отец, хотя и добивался первенства в семье, как положено мужчине, но неизменно должен был отступить.

Лесная фея. Художник Ричард Дэдд

Управление нашими небольшими владениями всецело принадлежало матери; занятая делами по хозяйству она обращала на меня мало внимания, несмотря на то что я был её единственным ребенком – все остальные дети умерли при родах или в младенчестве. Матушка препятствовала моему общению со сверстниками и не отпустила меня в пажи к какому-нибудь богатому и знатному синьору, как это должно было бы сделать, – возможно, желая досадить отцу, который пытался направить меня на обычный жизненный путь. Мое воспитание было доверено дяде по материнской линии, безземельному рыцарю, доживавшему свой век у нас в замке. Отлично владея оружием и в совершенстве постигнув искусство боя, дядя преподавал мне эти науки, а в остальном предоставил полную свободу, не ограничивая меня строгими правилами, не стесняя лишними запретами и не считая нужным наказывать за провинности.

Сам он не умел читать и писать, однако зачем-то настоял на том, чтобы ко мне для обучения грамоте приходил послушник из соседнего монастыря. Таким образом я приобщился к началам знаний, выучил некоторые языки, и вскоре, страдая от одиночества, пристрастился к чтению книг из монастырской библиотеки.

Именно тогда я впервые оценил великую и благую роль просвещения, которым занимается и ваш орден, святой отец, – монастырь был бенедиктинским… А как вы думаете, нужно ли человеку знание – я говорю о знании обширном и глубоком, а не о том, которое касается лишь рода занятий данного человека?

– Многие знания порождают многие печали, – отвечал монах, разминая уставшую от письма руку.

– О, нет, я не согласен с Екклесиастом! – Робер заёрзал на кресле. – Зачем же тогда всесильный Бог даровал человеку разум? Что такое человек без знаний, без пытливого любопытства к тайнам мироздания, без страстного желания проникнуть в бездонные глубины Божьего мира? Господь дал нам свободу выбора: использовать по назначению подаренный Им разум, – а значит, подняться над неразумными живыми существами и приблизиться к Богу, – или отринуть этот дар и уподобиться животным. В последнем случае, человеком движут, как и животными, самые простые стремления: поесть, попить, размножиться, поспать и испражниться. Душа его не одухотворена и существует лишь до тех пор, пока существует тело, – ну, в точности, как у животных!

– Это ересь, мессир рыцарь, – мягко сказал Фредегариус. – Не разум, а вера дает человеку истинные знания о тайнах Божьего мира, потому что именно через веру и через откровение, сопровождающее настоящую веру, мы соприкасаемся с Богом, который знает всё обо всём. Что касается души человека, то она одухотворена, поскольку является божественной искрой, горящей в нем. Эта искра не может погаснуть после умирания тела, так как она частица Бога, вечная, как и Он сам. Если же человек не раздувает Божью искру в себе, а то ещё хуже, пытается загасить её злыми деяниями и помыслами, то он понесет наказание перед Господом, но и тогда остаётся надежда на милосердие Бога и прощение на последнем суде.

– Ересь, конечно, ересь, святой отец! – даже и не пытался возражать Робер, вполуха выслушав возражения монаха. – Должен заметить, что я знаком с учениями Востока, которые мы, добрые католики, обычно на дух не принимаем, а у нас знался с катарами, отрицающими многие догматы римской церкви. Однако мы здесь вдвоём, нас никто не слышит, больше я ни с кем не собираюсь говорить на эту тему – так почему бы мне не высказать мои еретические мысли? Я предупреждал вас, что буду нести всякий вздор, и вы приняли это условие. Где же и высказаться откровенно, как не на исповеди? И разве мало вздора говорят на исповедях?..

С вашего позволения, я продолжу свою мысль. Согласитесь, что откровение через веру даётся лишь избранным людям. О, как я им завидую! Увидеть чудесное явление, услышать голоса святых или пророков, или даже голос самого Бога – какое счастье! Сразу исчезают все сомнения, – и остаётся лишь действовать в соответствии с велением Божественного порядка. Но, увы, избранных немного, – а как же быть остальным? Тут-то и приходят на помощь разум и знания, но согласитесь, что человека, которого не коснулась благодать откровения, и который не принял, в то же время, предложенный ему Богом дар разума, и человеком-то трудно назвать. В этом мире он ведёт животное существование, но неужели ему будет позволено вести такое же существование и в мире ином? Зачем, к чему? Он не воспользовался тем, что ему дал Господь, и сам уничтожил себя как часть бессмертного Господа. А милосердие Бога как раз в том и заключается, что он не обрекает подобного неразумного животного человека на вечные муки, а прекращает его бытие навсегда.

* * *

– Где вы набрались таких идей, мессир? – спросил монах. – Я кое-что знаю о восточных верованиях, и мне тоже приходилось общаться с катарами, но, насколько я могу судить, ваши мысли развивались самостоятельно. Согласно верованиям Востока, человеческая душа несёт возмездие в аду за греховную жизнь тела или воплощается в животное в качестве наказания, а небытие надо ещё заслужить. У катаров человеческие души суть падшие ангелы, которые терпят страдания в нашем несовершенном мире, но спасаются в мире высшем, по величайшей милости Господа. Но у вас всё наоборот, – как это пришло вам в голову?

– Жизненный опыт, личные наблюдения, размышления над чужими мыслями, – кратко ответил Робер. – Размышлять ведь так приятно: я и здесь не согласен с Екклесиастом. Но вот в чём он определённо прав – знания часто сбивают нас с жизненного пути. Если бы я не пристрастился к чтению, то сделался бы, скорее всего, обычным рыцарем, как мой отец, как мой дед, как многие и многие другие. Но из-за своей наклонности читать книги и раздумывать над ними, я с юности стал белой вороной. Да разве я один свихнулся на этой почве? Вот вам пример посвежее: этим летом я получил копию рукописи некоего человека. Этот человек рассказывает о своей жизни: он тоже из рыцарского сословия, но променял меч на сумку с книгами, то есть бежал из замка своего отца, чтобы учиться в Париже всевозможным наукам – и достиг в них, как он утверждает, большего совершенства. У него появились ученики, на диспутах он был первым, его книги расходились по разным странам. Но судьба – это известная насмешница, она любит издеваться над нами: и вот, в зените славы этот учёный муж внезапно влюбился, да так сильно, что забросил занятия науками и всё своё время проводил с юной возлюбленной. Она была прелестна: свежа, как апрельское утро, стройна, как тополь, бела, как водяная лилия, да ещё рыженькая, как лисица.

О, святой отец, если бы вы знали, какой соблазн таится в хорошенькой рыжеволосой девице! Представьте себе томление плоти, от которого перехватывает дыхание, добавьте к этому неодолимое влечение, которое невозможно подавить, умножьте это на огонь, нестерпимо жгущий ваше сердце, не забудьте про сладостное помешательство, опьяняющее мозг, – и тогда вы поймете, что чувствует каждый мужчина, не потерявший интерес к женщинам, при виде рыжеволосой красавицы.

Не будем же удивляться тому, что автор дошедшего до меня повествования обратил всю свою изобретательность и весь свой пыл на любовные занятия, как раньше обращал на научные. Дядя его возлюбленной сам способствовал этому, так как попросил сего учёного быть наставником племянницы, не давать ей лениться и заниматься с ней в любое время дня и ночи. «Отдал прелестную козочку на растерзание голодному волку», – как пишет автор нашего откровенного рассказа.

Запершись в комнате, любовники, действительно, не ленились, от заката до рассвета проводя время в объятиях друг друга, пробуя все способы, которые предоставила природа для близости мужчины и женщины, и даже пытаясь изобрести новые…

Но я вас совсем смутил, святой отец, вы ужасно покраснели. Как бы не подвергнуть ваш обет целомудрия и безбрачия слишком большому испытанию…

– Ничего, мессир, я привык, – сказал монах, вытирая пот со лба. – На исповеди иной раз такого наслушаешься, что даже самому бессовестному сочинителю в голову не придёт.

– Да, если бы сокровенные людские тайны вышли наружу, мир был бы поражён, – улыбнулся Робер. – Ну, если вы закалённый человек, я продолжу… Любовные утехи моего героя и его юной возлюбленной превзошли всё, что было до этого на свете: даже любвеобильная Клеопатра, даже ненасытная Мессалина, даже обольстительная Соломея – да что там! – даже царица Савская, которая по праву считалась первейшей женщиной в мире по части наслаждений, – могли бы позавидовать нашим любовникам. Ах, святой отец, какое счастье держать в своих объятиях молодую деву, которая пылает от неистовой любви к вам, а вы, в свою очередь, готовы взорваться от переполняющего вас желания! Какое неизъяснимое блаженство лобзать её румяные ланиты, впиваться поцелуем во влажные уста, ощущать тепло её упругих персей…

– Извините, мессир, но поскольку это не имеет прямого отношения к вашей жизни, может быть, мы опустим эти подробности? – взмолился монах.

– Извольте, святой отец, – с сожалением вздохнул Робер. – Как приятно вспомнить молодость!.. Замечу, однако, что если мы собираемся писать откровенную повесть о моей жизни, нам придётся, волей-неволей, возвращаться к рассказу о любви, потому что она занимала значительное место в моём бренном существовании. Как апостол Павел, я могу сказать о себе: «Без любви я – ничто»…

Но разрешите мне всё же закончить рассказ об учёном муже… Вскоре его юная возлюбленная забеременела, и пришло время, когда уже нельзя было скрывать последствия тайной страсти. Дядя девицы пришёл в бешенство: горя жаждой мщения, он нанял трёх негодяев, которые пробрались ночью в спальню моего героя и оскопили его. Он был изуродован, опозорен, потерял надежду не только на любовь, но и на достойную жизнь. В отчаянии он ушёл в монастырь; девушка последовала его примеру…

– А меня полюбит прекрасный принц! – вдруг раздался голос с лестницы. – Он поцелует мне руку, увезёт меня в свой замок, и мы будем жить долго и счастливо.

Робер живо повернулся в кресле.

– Изабель, милая, ты ещё не спишь? – сказал он. – Нечего подслушивать у дверей, отправляйся к себе и ложись.

– Мой принц приедет за мной, – упрямо повторила Изабель.

– Конечно, приедет, – кивнул Робер. – Верь в это, девочка, и твои мечты обязательно сбудутся. Когда всем сердцем желаешь чего-нибудь, всегда это получаешь. Правда, святой отец?

– Бог не оставит тебя, Изабель, – ласково произнёс монах.

– Видишь? Святой отец не станет обманывать, он близок к Господу! – сказал Робер. – А теперь ступай, у нас взрослые разговоры, тебе не престало их слушать.

Часть 3

Первая любовь. Обожествление женщины. Женское любопытство как помеха для возвышенных чувств

– Мы плавно подошли с вами к теме любви, – сказал Робер, дождавшись, когда Изабель удалится. – Да, любовь занимала значительное место в моей жизни. Сейчас я вам расскажу о том, как полюбил в первый раз.

В нашем округе обо мне говорили как о странном, – имелось в виду – нездоровом, – и нелюдимом юноше. Это было и правдой, и неправдой. Странный? Да, наверное. Но кто из нас не странный? «Какой бы мы не взяли образец, никто к нему не подойдет один в один, и каждый будет чем-то отличаться», – так написал древний поэт, и он не ошибался. Каждый из нас странен по-своему, то есть по-своему нездоров, что является верным свидетельством того, что мы живы. А самые нормальные люди – это покойники: никто из них в своём поведении не выделяется среди остальных, ибо смерть уничтожает все странности и все различия.

Я был жив, а значит, я был странен; моя странность заключалась в том, что я был не похож на других молодых дворян. Я не служил знатному синьору, не ездил на охоту, не бывал на пирах, но проводил время в тихих раздумьях над книгами и в одиноких прогулках по нашим лесам. Мне не было скучно – помилуйте, как можно скучать в лесу, где столько интересного! Многие удивительные существа живут там: о феях я вам уже рассказывал, теперь расскажу об эльфах.

Эльфы бывают добрыми, светлыми, и злыми, тёмными; у нас жили только светлые. Они прекрасны лицом, а одеваются в чудесные наряды: на ногах у эльфов стеклянные башмачки, на головах – шапочки с серебряными колокольчиками. Потерять шапочку или колокольчик для эльфа сущее горе, и тогда рыдания несчастного несколько дней разносятся по лесу.

Очень часто эльфы помогают беднякам деньгами, от которых те богатеют; ещё чаще эльфы награждают детей за любовь к родителям, а слуг – за верность господам. Детей эльфы особенно любят: они охраняют их от опасности и облегчают им работу, раскладывая на дороге в лесу вязанки хвороста или оставляя кузовки ягод.

Обычно эльфы заняты тем, что пасут свой скот, занимаются ремеслом, или поют и пляшут, как и феи. Но эльфы – большие проказники, они охочи до всяческих проделок. У нас ходила история о том, как однажды они музыканту-горбуну убрали горб. Этому музыканту тут же начала завидовать одна женщина, тоже имевшая сына-горбуна. Она послала его к эльфам, чтобы они сняли ему горб за хорошую песню. Но этот парень спел кое-как и был наказан: эльфы добавили к его горбу второй горб – от полюбившегося им музыканта.

Так же как и феи, эльфы при всей своей доброте чрезвычайно обидчивы. Наши люди часто бывали несправедливы к ним и нередко обманывали; заботясь только о своей выгоде, они не обращали никакого внимания на интересы эльфов, не держали данных обещаний, и, наконец, возбудили в эльфах такую ненависть к себе, что те совершенно отказались от общения с людьми, перестали помогать им в нужде и труде, а многие даже покинули свой кров и переселились в другие места.

Говорят, что где-то в океане есть волшебный остров, куда переселились эльфы. На этом острове раскинулись огромные сады, по которым текут прозрачные ручьи в золотых и серебряных берегах; там круглый год благоухают цветы, поют райские птицы; вместо солнца, месяца и звезд ярко горят самоцветные камни, а в воздухе вечно носятся звуки дивно прекрасной, неземной музыки. Здесь эльфов никто не беспокоит; они питаются фруктами, поют песни и никогда не старятся.

* * *

…Да, я любил бродить по лесам, однако не сторонился и людского общества, – продолжал Роббер. – Я готов был участвовать в его увеселениях; мне нравились шумные кампании и дружеские застолья, меня радовали бряцанье оружия и рёв охотничьего рожка. Я с готовностью присоединился бы к своим сверстникам, если бы не стыдился своей бедности, с одной стороны, а с другой, был бы уверен, что меня не поднимут на смех из-за моей любви к чтению и размышлениям.

Иногда мне доводилось видеть – издали, с опушки леса, – как по дороге проезжают бравые кавалеры, сопровождающие пышно одетых, необыкновенно прекрасных дам. До меня доносились оживлённые голоса, взрывы хохота, обрывки учтивых, остроумных речей. Как мне хотелось быть среди этих блестящих молодых людей, как хотелось вести себя так же непринуждённо, как они, – ухаживать за дамами, говорить комплименты и получать благодарные улыбки в ответ!

Я был тогда в том возрасте, когда женщины полностью занимают наше воображение, все наши мысли и чувства… Не смотрите на меня с таким протестом, святой отец, – я подразумеваю исключительно мирян. Хотя если хорошенько разобраться… Ну, не буду, не буду!.. Вернёмся к рассказу обо мне…

Я жаждал любви, я готов был влюбиться, – и я влюбился. Мою избранницу звали Флореттой, – красивое имя, правда? Оно подходило ей: Флоретта была похожа на прелестный цветок, который уже начинает распускаться, чтобы предстать перед нами во всей своей красе.

Девушка жила в маленьком замке, – почти таком же, как у нас с матушкой, – вместе со своими пожилыми отцом и матерью. Её редко отпускали из дома, но может быть, она сама чуралась общества нашей молодёжи? Этого я так никогда и не узнал; могу лишь сообщить, что Флоретте нравилось стоять на небольшом балкончике на башне, мечтательно глядя на небеса; на этом балкончике я её увидел впервые, случайно выйдя к замку во время одной из своих одиноких прогулок; там наблюдал Флоретту и позже, когда уже был влюблен в неё. Зрение у меня было превосходное, – не то, что сейчас, – я видел башню на холме и девушку на балконе этой башни отчётливее, чем я вижу ныне мыски своих сапог.