Биарриц-сюита

Егору так хотелось лечь на свой диван и поспать, но он знал, что этого не удасться. Он выбежал из комнаты, хлопнув дверью. Идти ему было некуда, он очень устал, хотелось спать. У него не было денег, чтобы поесть в городе, а на завтраке в столовой он сидел за одним столом с родителями, и видеть их было бы невыносимо. Он вышел в парк, прилег прямо на землю, и уткнувшись лицом в мокрую траву, заплакал. Ему было себя так жаль, что гордость от того, что он "мужчина" поблекла и уже даже стало казаться, что "оно того не стоило".

Он стоял за углом столовой и видел, как оттуда вышли родители. Он тогда вошел и быстро поел. Вечером мать почти смягчилась, он ей сказал, что он был с ребятами на пляже, они купались, а потом пошли играть к одному местному парню в карты. Он "забыл" ей сказать, а потом не хотел ее будить. Он даже просил у матери прощения: надо было выживать.

Учеба в МАИ и дальнейшая недолгая работа в КБ – это было последнее, что Егор сделал, уступая желанию матери. Он ушел в армию, завербовавшись на два года на военный аэродром в Казахстане. Там взвод его солдат срочной службы подвешивал бомбы на тяжелые стратегические бомбардировщики. Егор на два года получил возможность не видеть материной ярости по любому относящемуся к его жизни поводу. Вернувшись из армии, он уже не ощущал себя непослушным мальчишкой, но жить с родителями показалось ему уже неприемлемым. В отношениях с матерью у него наступил период стабильности. Егор даже помогал ей чертить схемы для защиты кандидатской. На этой защите мать прямо помешалась. Дед, ее отец, был завкафедрой, муж – доктор наук, тоже завкафедрой, а она… У нее была серьезная работа. Что-то такое о сравнительных тактико-технических характеристиках истребителей марки МИГ и как они проявляются в условиях воздушного боя. Первичные материалы мать взяла после так называемой шестидневной израильской войны. Но, проблема была в том, что для арабов, летавших на советских истребителях, война вовсе не была победоносной, и тему отодвинули. Мать мыкалась со своей диссертацией 17 лет, став еще более нервной и раздражительной, чем была, и вымещая на муже и сыне все свои неприятности. Но, она диссертацию все-таки добила, защита была на носу, и Егор маме пригодился. Они даже подружились. Потом он принял решение учиться в школе бортпроводников, снял квартиру. И мать опять понесло, она бесновалась из-за никчемности сына. Опять орала, "что ей стыдно, что ее сын – уборщица, и за что ее бог наказал таким ублюдком… что лучше бы он сдох…", но Егор слышал ее крики все реже и реже.

Егор стал летать, наслаждаясь вожделенной холостяцкой свободой: выпивки, даровые гостиницы и казавшиеся "шикардосом" бассейны, дружки-бортпроводники, набеги на дешевые базары и лавочки, мелкая спекуляция, деньги, какие-то подруги, имена которых он не очень-то запоминал. Подруги были похожи: молодые, ухоженные, глуповатые кошки, никогда им не ценимые.

Поскольку мама говорила о девушках только плохо: они были хитрые, наглые, расчетливые, жадные…, то Егор в глубине души тоже стал их всех такими считать. Мама не захотела научить его быть джентльменом или хотя бы просто воспитанным мужиком. Егору ничего не стоило, проснувшись с перепою с какой-нибудь девицей, сказать ей, чтобы она ехала на работу на троллейбусе, что он "просто встать не может". Девушка недоуменно уходила, а Егор продолжал спать. Женщинам он не доверял, никогда. Поначалу он умел быть светским, обаятельным, шутил, угощал, дарил подарки, но когда он, подсознательно желая, иметь семью, начинал с девушкой жить, его хватало всего на несколько месяцев. Женщина ему быстро надоедала, и начинала безумно раздражать: она неграмотно говорила, делала идиотские ударения, некрасиво ела, была грязнуля, у нее были мерзкие духи, она не умела готовить, или подшить ему брюки, и вообще… он уже и сам не знал, что он мог в ней найти. Раздражение всегда выливалось в физическое отвращение. Егору хотелось, чтобы очередная подруга ушла и он опять остался один. Он расставался с ней без страданий, наоборот с облегчением.

Он просто не умел жить с женщинами, не понимал, что такое семья, не привык ни о ком, кроме себя, заботиться, не умел ничего терпеть, ничего прощать, ни в чем никому уступать. Женщины перед ним были в неоплатном долгу, а он перед ними – нет. Иногда он ходил с девушками в ЗАГС, но это не помогало. Через несколько месяцев приходилось туда возвращаться, чтобы развестись. Каждый раз, женившись и выпив по-этому поводу, познакомив жену с родителями, Егору казалось, что мать им будет довольна, что она полюбит его жену, что начав возиться с внуками, подобреет к нему, и он, наконец увидит, что любим. Но… ничего не получалось. Ни с женой, ни с детьми, ни с матерью.

Егор так погрузился в свои мысли, что даже не заметил, что влюбленные ребята ушли, и никто в темноте больше не целуется. Чужие поцелуи его не умиляли, наоборот, скорее расстраивали. Ему никого не хотелось целовать, в том числе и Лору. Ему ничего не надо было от женщин и это наводило на мрачные мысли. Егор поднялся со скамьи, и вышел наружу. Опять захотелось курить, да и пора было обедать. На углу площади толпились туристы. Оказалось, что речь идет о Музее Шоколада. Егор хотел купить билет, на с радостью обнаружил, что по выходным вход был бесплатным. Музей его утомил и ничего такого уж интересного он там не нашел. Читать про какао-бобы, которые использовали еще древние Майя, было лень. Егор вообще не любил музеи, не мог ничем заинтересоваться. Он зашел в какой-то ресторан, и уселся в тени платана на террасе. Заказал soupe aux crevettes и свинину в остром соусе Pays Basque, подумал и попросил принести ему местное вино "un demi". «Посижу здесь, отдохну. Пол-литра вина будет в самый раз», – подумал он. Люди вокруг ели салат "maison" из листьев и свежих овощей. «Тьфу, как кролики. Жрут свою капусту» – отметил Егор. Он никогда не ел свежих овощей, не любил, хотя теперь это было везде модно, даже в северной Москве. Официант принес много свежего хлеба и масла. Егор аккуратно размазал масло по ломтику батона и с удовольствием откусил. Настроение начало чуть исправляться. Он стал думать про деньги. Перевел примерную стоимость обеда в рубли, а потом в доллары. Он, собственно, чаще всего думал о деньгах. Деньги были его гордостью, печалью, заботой и ответственностью. Хотя Егор не так любил их тратить, как зарабатывать. Деньги были его жизненным драйвом…

Даже по московским понятиям, он не беден, хотя, смотря с кем сравнивать. Мать он похоронил, никаких ни перед кем обязательств у него не было. Последняя молодая подружка, с которой он ездил отдыхать на модные курорты, теперь ничего, кроме омерзения не вызывала. Как хорошо, что они давно расстались. Она была одновременно и глупая и хитрая. Мать его всегда от таких предостерегала. Ее уроки начали давать серьезные всходы: Егор начал сторониться людей, потому что люди все были злы и лживы.

До недавнего времени в его жизни не было женщин, удовольствий, книг, друзей… ничего, собственно не было, кроме денег, которые он не умел тратить. Пришло осознанное желание, что-то в жизни изменить. Так не могло дальше продолжаться… он это понимал, хотя и не верил по– настоящему, что сможет быть счастлив. Не верил уже давно. Он, по-сути, никогда и не понимал, что он ждет, что для него счастье?

А тут все так быстро получилось: Америка, Лора, будущий ребенок! Егор поел, покурил, опустошил свой графин. От вина его прямо "валило", захотелось вернуться в номер и лечь. Где был его отель? Егор запутался и пришлось спросить. Минут через двадцать он с облегчением развалился на широкой кровати. Глаза сами собой закрылись. Егор провалился в сон.

Лора

Лора проснулась довольно поздно. Она теперь никогда себя ни в чем не подстегивала: не хотелось вставать – лежала, хотелось есть ночью – ела, хотелось смотреть дурацкие сериалы – смотрела. Через пару дней вернется Егор, и Лорина полная свобода будет урезана. Ей придется все время помнить, что она не одна, что есть он. Это не всегда было легко. Лора посмотрела на часы, и попыталась представить, сколько времени в Европе, но не смогла… Что он там сейчас делает, у тети? Спит, гуляет, разговаривает? Неизвестно. Лора была просто не в состоянии сосредоточиться. Она встала, долго принимала душ, смотрела на себя в зеркало: да, вид был… прямо скажем. Бедра и без того широкие, раздались, грудь налилась, живот, испещренный мелкими жилками, выпирал, был похож на упругий шар, который был заметен сам по себе, как нечто отдельное от нее.

Лоре хотелось, чтобы ее видел Егор. Ее вид мог нравится только ему, для остальных она была сильно немолодая женщина, беременность которой была какой-то дикой казуистикой, вызывающей смешанные чувства, вовсе не у всех доброжелательные. Люди думали, что ей бы уже следовало быть бабушкой, а она… Да, плевать ей было на то, что думают другие. Она переживала вторую нежданную молодость, и беременность сейчас ею ощущалась по-другому: осознанное желание иметь ребенка было залогом ее будущего, обретшего смысл.

Лора спустилась на кухню и приготовила себе завтрак: яичницу, кашу, и гренки с вареньем. Это было слишком много, но ей теперь все было можно, ее "девочка" проголодалась, ее "детка".

Надо было бы выйти в магазин, купить кое-какие продукты для Егора, но Лоре не хотелось никуда выходить. Она опять поднялась в спальню и легла на кровать. Какое счастье, что она может позволить себе лениться, что ей не надо работать. Ее "работа" теперь совсем в другом. Лора улыбнулась, и подумала о том, что современные женщины, считающими себя точно такими же, как мужчины, обязаны принимать взвешенные решения, прикидывая все последствия, все "за" и "против". Когда она пыталось рационально думать, то получалось, что "этого делать нельзя", "это глупо", а Лора все равно делала, сама даже не зная почему. Вот родила троих детей, а ей все говорили, что не надо, а она родила, и… это правильно. Как опрометчиво она вышла замуж за Егора, но… тут тоже она была права, потому что сейчас она ждала ребенка, этот ребенок все оправдывал.

Лора опять стала вспоминать их первый с Егором год. Год, который смело можно было назвать кошмаром. Почему, несмотря на ссоры, взаимные оскорбления, отчаяние, фатальную невозможность жизни вдвоем, они оба не прекратили попыток иметь ребенка? Про ребенка они стали говорить сразу. Она тогда совсем Егора не знала, но решила родить! В 49 лет! Имея уже троих взрослых детей! Зачем? Это было безумием. Лора вспомнила свое первое побуждение: он – несчастен, пусть почувствует, что значит быть отцом, почувствует счастье, которое она ему даст. Вот, что ею руководило. И только? Наверное нет. Лора надеялась, что ребенок будет цементом их семьи, что он их примирит, что она будет женой, хозяйкой, матерью и Егор… никуда от нее не уйдет. Наверное, так она тоже думала. И все же… Стало очевидно, что они не смогут зачать ребенка обыкновенно, естественно. Так им сказал врач, к которому они, в результате, обратились. Искусственное зачатие, "в пробирке" было их единственным выходом.

Начались поездки к врачу: осмотры, тесты, уколы, таблетки… И все это на фоне явной неприкрытой ненависти. Он ненавидел ее, и она его?… ненавидела? Ей тогда казалось, что да… Но, они продолжали делать уколы гормонов. Лора вспомнила, что однажды вечером, накануне того дня, когда ей надо было ехать в центр Лос-Анджелеса в клинику, Егор сказал ей, что жить с ней не будет, уйдет, и ребенка никакого от нее не хочет. Он ей такое еще не раз говорил… что ему не нужен ребенок.

Разве нормальная женщина продолжает пытаться забеременеть, когда ей такое говорят? Конечно нет! Может, она ненормальная? Она же все равно упрямо продолжала делать все от нее зависящее, чтобы у них получилось. В первый раз, когда "подсадили" двух девочек, ничего не получилось. Лора видела, как Егор хотел, чтобы все вышло, он поставил в рамочке на своей тумбочке туманную "техническую" фотографию с монитора ультразвука: матка и две крохотных, едва заметных черных точки: "мои девки", как он говорил. Так эта рамочка 10 дней и простояла, и они жили надеждой. О, как он был сломлен неудачей! Убрал рамку с тумбочки и глухо замолчал. Вот ей бы в этот момент все бросить: нет – так нет. Как говорится – не судьба.

Лора не бросила. Прошел месяц и они еще раз сделали тоже самое. Одна "девочка" прижилась, а ее потенциальная сестричка-близняшка – нет. Теперь Егор уже не делал никаких фото, он суеверно боялся поверить в удачу, но верил все равно. Они ездили к врачу, смотрели на крохотную клетку: вот два миллиметра, а вот уже четыре, шесть… А теперь "детка" весила почти килограмм, шевелилась, дергалась, вертелась, но успокаивалась, как только Лора клала руку на живот. «Знает мамину руку…» – Лора счастливо улыбнулась.

Теперь об ее состоянии знала вся семья. Лора так и не поняла, радовались они или нет? Удивились, уж это точно, но никто не посмел ничего ей сказать. Скорее всего для них всех "Лора была в своем репертуаре". Другого они и не ждали. Вяло поздравили и больше об этом особо не говорили. Все реакции семьи и детей всегда были довольно блеклыми, никто не умел бурно выражать своих эмоций, громко хохотать, или шутить. Не умели ни поздравлять, ни дарить, ни доставлять друг другу удовольствий. Это было частой темой подколок Егора. Он был прав… но они такие, какие есть. Что она могла сделать? Зачем ей было об этом говорить? Каждый раз, когда он начинал ей пенять на холодность сестры, брата или детей, ей хотелось ему сказать "а твоя мамочка… лучше?", но это был удар ниже пояса, и Лора молчала. Про его мать – это было табу.

Предыдущий год с Егором был ужасом, но… в первый раз в жизни, Лоре дарили настоящие подарки, о которых она и мечтать не могла. На свадьбу Егор подарил ей бриллиантовое кольцо, потом на День Рождения – гарнитур из розовых сапфиров, потом серьги Сваровский, купленные в Лас-Вегасе, кулон в форме сердечка Сваровский, дорогую кожаную сумку. Егор еще довольно часто дарил ей цветы, причем просто так… Лора теперь покупала себе вещи по его настоянию, было видно, что ему не жалко на нее тратиться. Они ездили вдвоем отдыхать, жили в дорогих номерах, в каких никто из их семьи никогда не жил. Лора пыталась убедить себя, что ей безразличны деньги, что Егор не жалеет денег, но больше ничего не может ей дать… что счастье не в деньгах. Но это было неправдой: они с Егором иногда ходили на оперы, концерты, шоу, билеты на которые она бы никогда не смогла себе купить. Да, и ходить ей в театры было не с кем, разве что… с мамой. А теперь она одевалась, Егор доставлял ее туда на машине, покупал в буфете то, что она хотела. Э, нет, следовало быть честной с собой: вовсе это не было Лоре безразлично. Наоборот, Лоре была невероятно приятна его щедрость, подарки, которых ей никогда и никто не дарил. В их семье можно было получить на День Рождение новый комплект полотенец для кухни, или флакон жидкого мыла. С Егором стало по-другому. Она почувствовала себя женщиной, которая наконец живет с мужчиной, за которым, как "за каменной стеной". Это было новое чувство безопасности, расслабленности, уверенности в завтрашнем дне, отсутствия ответственности, которую за тебя несет муж.

А самое главное, они с Егором были в процессе покупки дома. Причем какого дома! Дом был большой, с видом на море, прекрасно отделанный. Она даже не знала, что такие существуют, никогда не представляла себе, что она сможет в таком жить. Вот Егор вернется, они поедут на строительство, она будет ходить по будущим комнатам, остановится в детской, и будет мечтать, какую они сюда поставят мебель для ребенка. Как все это было приятно. Как она все правильно сделала! Вот только если бы…

«Все у нас будет хорошо – подумала Лора, все уладится!» Ей пора было вставать и ехать в магазин. Сейчас ей казалось, что если она не будет так к Егору приставать насчет секса, он "оттает". Она пошла вниз по лестнице, "оттает" стало опять казаться маловероятным. Но мысли о встрече, о ребенке, о доме заслонили все неприятное, и даже жуткий прошлый год, стал казаться Лоре не таким уж страшным, неприятности отошли на второй план. Настроение у нее было замечательным.

Артем

Артем помнил, как они с матерью выбирали для него институт. Он мог поступить в любой, папин "пятый пункт" ему не грозил. Мать об этом позаботилась, настояв, чтобы он в паспорте указал "русский", и, боже сохрани, не взял себе "неблагозвучную" папину фамилию. Они листали справочник московских ВУЗов, хотя и непонятно зачем. В какие-то мелкие ВТУзы, о которых никто не знал, он поступать и не собирался. Ему хотелось в МГУ на журналистику, хотелось писать, он ощущал себя гуманитарием. С точными науками у него тоже все было нормально, даже более того, Артем знал, что "соображает". Они почитали, какие надо сдавать экзамены в МГУ на факультет вычислительной математики, хотя Артему казалось, что это пустое, его ждала журналистика. И вдруг мать, саркастически улыбаясь, сказала: «Смотри, дружок, что тут про твою журналистику». Артем, не считая нужным читать вступительную часть информации о факультетах, ничего такого не заметил, но следуя маминой реплике прочел о "марксистско-ленинском подходе к освещению текущих событий советскими журналистами". Там и дальше было о "роли партии". Мама сказала, что "это уж слишком", а вот в математике нет никакого "марксизма", и "роли партии", т.е. этого не может быть, по-определению, мама почему-то сказала это по-французски "par excellence". Антон склонялся к журналистике, но колебался, а, ненавидимые в их среде, строчки о марксизме решили дело. Он стал учиться на факультете прикладной, "вычислительной" математики. Зря он это сделал. Может это было первой серьезной ошибкой в цепи других? Но, винить за это мать? Ему следовало думать самому.

Салон жил своей жизнью. Высокий тяжелый контейнер с едой уже стоял от них за два ряда. Артем вздохнул, и принялся за завтрак. Ася как раз открыла свою рыбу. Запахло типичным рыбным запахом, не таким уж приятным. Она ковырнула рыбу, и лукаво посмотрела на него: «Пап, возьми мою рыбу… я ее не хочу. Я лучше буду курицу.» И потом, не дожидаясь его согласия, потянула лоток с курицей с его подноса на свой. Она держала лоток на весу, ожидая, что он отдаст ей курицу, которую он еще даже не открыл. Артем так и сделал: «Конечно, Асенька. Мне все равно. Ешь, что хочешь.» Ничего ему было не "все равно". Он не хотел рыбу, но с самого начала знал, что есть ее ему придется. Надо было сказать Асе, что "карте место", что он не хочет с ней меняться, но… Ася бы удивилась, надулась. Он бы ей испортил настроение, а стоило ли… по такому пустяку. Не стоило. Хотя в отношениях с дочерью, Артем никогда не был уверен, что пустяк, а что – нет. Что он тут проявил: слабость или великодушие? Это был большой вопрос.

Они почти закончили завтрак, пили кофе. Артем был готов отдать Асе свою тарталетку, но она не попросила, наелась. Все собрали и Артем стал ждать посадки. Лететь оставалось меньше часу. Ася опять занялась браслетом, а Артем просто спокойно сидел, наслаждаясь покоем.

Нет, ему не было скучно учиться, факультет ему нравился. Интересные ребята, много друзей. Концерты самодеятельной песни, он как раз в те времена познакомился с Окуджавой и стал вхож в его дом. Были у него и девушки, но ничего серьезного, домой к себе он их никогда не приводил. Часто в те времена он ездил в Ленинград, где у него жила тетка, и еще мамина хорошая подруга, у которой он часто жил. Подруга, учительница престижной школы, водила своих учеников на лекции по литературе в университет. У нее дома собиралась хорошая компания гуманитарной молодежи. Артем у этой женщины познакомился со своей первой женой. Яркая симпатичная неглупая девушка, не красавица, но… что-то в ней было. Они гуляли, разговаривали, он ей играл, даже пел. Часто бывали в театрах. Артем и сам не заметил, как они поженились и стали жить с мамой в квартире на Алабяна. Он вроде любил Лену, и она его. Хотя, может действительно "вроде".

Институт был позади, но начались 90-ые, работы никакой не было. Нужны были деньги и Артем занялся строительством деревянных "финских" коттеджей. Дела поначалу пошли неплохо, но дома он бывал редко, был очень занят. Рутинной семейной жизни почему-то не получалось. Лена стала маминой подругой, и они, если бывали им недовольны, то вместе. Да, как он и раньше не замечал, что жена странным образом ему досталась из "маминых рук"? Слишком мама была в курсе всех их дел, еще даже в период ленинградского ухаживания. И где они были, и что видели, и что делали, и что Артем сказал ей, и что девочка сказала ему. Мамина подруга, свидетельница их романа, была маминым "агентом", и принимала активное участие в их любви, разве что "свечку не держала", хотя, кто знает, о чем его Лена рассказывала своей учительнице, старшей подруге. Потом все тоже самое произошло в Москве, только наперстницей стала уже мать.

Если они с женой ссорились, а в небольшой двухкомнатной квартире, это происходило практически у матери на глазах, мать брала сторону жены. Она не вмешивалась, но потом, наедине, всегда ему говорила, что Лена – ангел, что у нее такие высокие запросы, что ему давно пора подтянуться, что им уже обеим надоело это тупое строительство, где он прораб. Слово "прораб" произносилось с невыносимой уничижительной снобской интонацией. Мать произносила целые монологи:

-Ты зашибаешь деньгу, а себя губишь, отупел, все, чему я тебя учила, ты растерял… Бедной Леночке с тобой скучно. Когда ты в последний раз был в театре. Забыл? Все твои культурные запросы сводятся к бренчанию. Я не ожидала, что диплом университета не пойдет тебе на пользу. Почему ты никого к нам не приглашаешь? Мы с Леной, хотели бы общаться с твоими друзьями. Понятно, почему ты их не приглашаешь… потому, что их и пригласить-то стыдно. Ты там самый умный… потому что "прораб"! И потом патетически: И это мой сын!

Все его "откуда ты знаешь? Что ты говоришь за Лену? Мы сами с ней разберемся", совершенно не помогали. Все стало катиться вниз. Им опять были недовольны, но теперь уже не только мать, но и жена. Заказов на строительство не стало. Артем начал работать в издательстве, на новом тогда попроще компьютерного дизайна. Там он познакомился с Олей, своей второй женой и матерью Аси. Сначала у них были просто дружеские отношения, и тем не менее Артем был рад попозже задержаться на работе. Дома его ждало дознание, причем инициатором его всегда была мать, не жена. Как бы поздно он не возвращался, мать поджидала его и выходила в коридор:

– Можно нам узнать, где это ты был?

– Кому, мам, "нам"? Ты себя во множественном числе величаешь?

– Не кривляйся. Ты прекрасно знаешь, как Лена переживает, просто она не хочет… опускаться… до твоего уровня.

– А ты, значит, готова опуститься?

– Ты только и умеешь, что хамить. Тебе на всех наплевать. Ты забываешь, что у тебя семья.

– Мам, давай, мы сами разберемся. Ты не против? Я поем, и потом мы с Леной поговорим, если она захочет.

– Как ты с матерью разговариваешь? Кто дал тебе такое право? Ты, что хочешь сказать, что твоя жизнь – это не мое дело? Не мое? Я – твоя мать. Все, что касается тебя – всегда мое дело! Да, что со мной разговаривать… я – старуха, на меня можно не обращать внимания.

– Мам, ну хватит.

– Не затыкай мне рот! Как ты изменился! Бедная Леночка!

Вот это было уже слишком. При чем тут "Леночка"? Это была его мать, но он был для нее "хам", а жена – "Леночка". Вечером идти домой хотелось все меньше. С Леной они давно ни о чем важном не разговаривали. Она ему и вопросов-то не задавала, как-то вообще им не интересовалась. Они ложились на их раскладной диван и тут, можно было все друг перед другом загладить вполне традиционным способом, никогда не подводящем ни одну супружескую пару, но… ему не хотелось ничего. Он говорил "ладно, Лен. Я устал". Отворачивался и сразу же засыпал. Подозрения, что это неправильно, его тогда не посещали. Все стало скучно, казалось, что серая жизнь, с мамой в центре, такой всегда и будет. Из своего издательства он уволился и перешел в другое, где больше платили. Его услуги тогда были востребованы. Про Олю, бывшую коллегу он почти не вспоминал, но она сама ему вдруг позвонила. Артем обрадовался, они начали гулять по городу, ходили по друзьям, на какие-то концерты. Потом Артем взял ключ от квартиры друга и они с Олей замечательно "переночевали" днем. С новой женщиной жизнь снова обретала смысл. Расставание с Леной прошло без сцен. Она, просто ушла к его другу, оставшись жить в Москве. Артему вдруг стало ясно, почему жена ничем не возмущалась и не проявляла никакого интереса к сексу. Почему-то ему было все равно, Артем даже был рад, что все так сложилось: Лена ничего не потеряла, он ее не обездолил, не принес ей зла, и не нарушил ее жизнь, которая устроилась самым лучшим образом.

Прошло года два, они с Олей поженились, но работали теперь в разных издательствах. Когда "буря чувств" улеглась, а это произошло быстро, Артем понял, что у него с женой не было ни общих друзей, ни общих интересов, ни общих дел, ни, как это ни грустно, общей постели. Артем хотел жену очень редко, практически никогда, да, и она не проявляла никакой инициативы. И вдруг Оля ему объявила, что беременна. Шок, радость, гордость, ощущение острого счастья, ответственности, обязательств перед Олей, будущим ребенком – все вместе! Артем помнил, как его кольнуло "как это могло случиться? Когда? " Он, ведь, с ней не спал. Потом в голову пришло единственное объяснение этого "как".

На Новый Год они все были в деревне, там он напился. Сначала один, мать и Оля выпили чуть-чуть, символически, потом он вышел к соседу, и там еще добавил. Саму встречу Нового Года он особо не помнил. В какой-то момент они легли спать: в комнате было очень жарко, догорала печь, которую Артем сильно натопил, на столе стояли неубранные тарелки, пустые бутылки, мать давно спала в маленькой смежной комнате. Он навалился на Олю и грубо и равнодушно ее отымел. Все было достаточно по-свински, по-сути, Артему было все равно кто с ним был рядом: жена, не жена. Наутро он долго спал, но когда проснулся с головной болью и дикой жаждой, Оли уже не было. Мать хлопотала у плиты, и ворчала, что "Олечка уехала… что это странно, что он должен поговорить с женой… что все у них не по-человечески…". Вот это и могло быть только тогда. До деревенского грубого "траха" он месяцами к жене не прикасался.

Артем полностью переключился на заботу об Оле, она носила его ребенка, она была его жена и отношения у них стали ровные, можно даже сказать, хорошие, они вечером сидели за столом, разговаривали, мать успокоилась. А Артем раз и навсегда отогнал от себя мысль, что, "вдруг ребенок не его". Мысль эта мелькнула, но… лучше было об этом не думать. Мать как-то быстро привыкла к Оле. Хлопотала вокруг нее, потчевала соками, называла "Олечкой". Вот раньше у нее была "Леночка", а сейчас "Олечка", а он… получалось ни при чем. Женщины ладили, хотя Артем всегда удивлялся, как такое возможно. Оля, с матерью продавщицей и его мать, московская рафинированная снобка? Его мужскую неразборчивость поняли бы многие мужики: Оля была исключительно красивой, тонкой, стройной бабой, даже не без спокойного, неброского обаяния, но для мамы-то… С другой стороны: Оля была его жена, а "жена Цезаря…" и так далее… Теперь она родит им ребенка… Для матери этого было, странным образом, достаточно. Артем помнил, как в пору его относительно веселой ранней юности, когда он не ночевал, или возвращался под утро, мать всегда спрашивала, где он был, а он нагло отвечал, что с девушкой. И тогда она разражалась типичным пассажем о том, что "негоже растрачивать свое семя…". Артема коробило от ее псевдо-библейской риторики, где просвечивали глупость и ханжество. Он нарочно доводил ее до белого каления цинизмом, мать принималась плакать, а он мучился угрызениями, оправдывая ее тем, что мать – человек несовременный, консервативный, со своими ценностями и принципами, что он – ее единственный близкий человек, и поэтому не имеет права ее ранить.

Оля родила преждевременно, на шестом месяце. Малюсенькая девочка не могла дышать и умирала. Артем и мать звонили друзьям заграницу, им срочно выслали специальное лекарство для таких недоношенных детей, Артем ехал с матерью в аэропорт, к рейсу из Америки, и кто-то из экипажа передал им лекарство. Потом ночью он мчался на своей машине в больницу. Девочка выжила. Слабенькая, болезненная, невероятно отстающая в развитии, требующая специальных забот, особого внимания, интенсивной реабилитации. Он все забыл, носился с дочкой, баловал, лелеял, потакал ее капризам. И теперь она, его сокровище, сидела с ним рядом. Он вез ее в Биарриц.

Артем так задумался, что даже не заметил, что они сели. Самолет быстро катился к вокзалу. Минут через десять-пятнадцать они выйдут в город, подождут свои чемоданы и увидят Марка, известного виолончелиста, старого папиного друга по консерватории. Он уже 30 лет живет в Биаррице. Марк их встретит и отвезет домой. Артем принялся думать о том, что надо будет им с Асей сразу идти в магазин покупать продукты и налаживать хозяйство. Лишь бы машина сразу завелась. Вдруг сел аккумулятор.

Люди, стоящие с ним рядом в проходе, приехали в отпуск, а Артем приехал домой. Небольшая двухкомнатная квартира на краю города, недалеко от пляжа теперь и была его домом, в Москве дома не было, и это было печально. Артемом овладела тревога, которую ни в коем случае не должна была заметить Ася.

–Пап, ну когда мы пойдем?

– Ась, ну ты же знаешь… там что-то связанное с центровкой самолета.