Голые среди волков

Гортензия откликнулась не сразу, сначала она не придала значения словам мужа, но затем, повернув к нему голову, с любопытством спросила:

– Да? А что именно?

Цвайлинг хихикнул.

– Ну, говори же! – сердито крикнула Гортензия.

– Видишь ли, один заключенный, мой капо, спрятал на складе маленького жиденка. – Цвайлинг опять хихикнул.

Теперь уже Гортензия всеми своими телесами повернулась к мужу:

– Ну… и что же дальше?

– Я его накрыл.

– Отобрал ребенка?

– Я не дурак.

– Так что же ты сделал?

Скривив рот и прищурив глаз, Цвайлинг доверительно наклонился к жене:

– Ты прячешь фарфор, а я – жиденка. – Он беззвучно захихикал.

Гортензия стремительно поднялась.

– Рассказывай!

Цвайлинг снова откинулся в кресле.

– Что тут, собственно, рассказывать? Я накрыл капо, а дальше все было очень просто… Если бы я отправил его в карцер, он теперь был бы уже трупом.

Гортензия слушала с возрастающим напряжением.

– Так почему ж ты не…

Цвайлинг постучал пальцем по лбу.

– Ты не трожь меня, я не трону тебя. Так будет вернее. – Заметив, что Гортензия испуганно вытаращила на него глаза, он удивился: – Что с тобой? Чего пялишься?

– А ребенок? – спросила Гортензия, затаив дыхание. Цвайлинг пожал плечами.

– Он еще на складе. Мои черти смотрят в оба, можешь не беспокоиться.

Гортензия бессильно опустилась на стул.

– И ты полагаешься на своих чертей?.. Хочешь торчать в лагере, пока не придут американцы? Ну, знаешь…

Цвайлинг устало махнул рукой.

– Не болтай чепухи! Торчать в лагере? А ты уверена, что удастся вовремя смотаться, когда начнется горячка? На этот случай жиденок – отличная штука! Ты не находишь? По крайней мере, они будут знать, что я добрый человек.

Гортензия в ужасе всплеснула руками.

– Готхольд! Что ты наделал!

– Чего тебе еще надо? – удивился Цвайлинг. – Все будет в порядке.

– Как ты себе это представляешь? – гневно возразила Гортензия. – Когда придет их час, эти разбойники не станут обсуждать, добрый ли ты человек. Они ухлопают тебя прежде, чем появится первый американец. – Она снова всплеснула руками. – Шесть лет прослужить в эсэс…

Цвайлинг едва сдержался. Смеяться над его службой в СС он Гортензии не позволит! Тут он не терпел никакой критики. Но жена не дала ему и рта раскрыть.

– А ты подумал о том, что будет дальше? Если времена переменятся, чем ты займешься?

Сбитый с толку, Цвайлинг вытаращил глаза. Гортензия встала перед ним, воинственно подбоченясь. Он растерянно заморгал.

– Я-то могу работать! – злобно выпалила жена. – Могу пойти в кухарки! А ты?.. Ты ничему не учился. Если твоей эсэсовской службе придет конец, что тогда?

Цвайлинг лишь лениво отмахнулся, но Гортензию это не удовлетворило.

– Может, еще я тебя кормить стану?

– Перестань трещать! – Цвайлинг чувствовал, что Гортензия его презирает. – Посмотрим еще, как все обернется. Ты же видишь, что я был предусмотрителен.

– С этим жиденком? – Гортензия визгливо расхохоталась. – Предусмотрителен! Надо же додуматься! Пойти на сговор с коммунистами!

– Ты ничего не понимаешь!

Цвайлинг вскочил и зашагал по комнате. Гортензия подбежала к нему и, дернув за рукав, повернула к себе. Он огрызнулся, но это не произвело на нее никакого впечатления.

– А если выплывет? Что тогда?

Цвайлинг испуганно посмотрел на нее:

– Что может выплыть?

Она теребила его рукав, назойливо повторяя:

– А что, если выплывет?

Цвайлинг угрюмо оттолкнул ее руку, но Гортензия не сдавалась. Он хотел было обойти ее, но она загородила ему дорогу.

– Есть у тебя голова на плечах? Или бог обидел? Натворить такое под самый конец! Неужели ты не понимаешь, что наделал? Если эта история выплывет, твои же дружки прищелкнут тебя в последнюю минуту.

Растерянный Цвайлинг пролаял:

– Так что же прикажешь делать?