Дневник

Там, в институтской галерее, на Питере была брошь в виде круга из грязных синих стекляшек с еще одним кругом, из поддельных жемчужин, внутри. Нескольких синих камней не хватало, пустые гнезда щетинились острыми зубчиками. Металл – серебро, но погнутое и почерневшее. Острие длинной булавки, торчавшее из-под края, было покрыто прыщами ржавчины.

Питер держал в руке большую пластмассовую кружку пива с логотипом какой-то спортивной команды. Он поднес кружку к губам, сделал глоток и сказал:

– Если ты не собираешься за меня замуж, то и нет смысла тебя приглашать на обед, верно?

Он посмотрел в потолок, потом перевел взгляд на Мисти и сказал:

– Я считаю, такой подход экономит всем хренову тучу времени.

– Вообще-то, – сказала ему Мисти, – этого дома не существует. Я его выдумала.

Сказала Мисти тебе.

И ты сказал:

– Ты помнишь этот дом, потому что он так и живет в твоем сердце.

И Мисти сказала:

– Млядь, откуда ты знаешь, что живет в моем сердце?

Большие каменные дома. Мох на деревьях. Океанские волны, что плещут и бьются о берег под утесами, нависшими над водой. Вот что живет в маленьком жалком сердечке девчонки из белых отбросов.

Может быть, потому, что Мисти осталась стоять на месте, может быть, потому, что она была толстой и одинокой и не убежала, как все остальные, ты глянул на брошь у себя на груди и улыбнулся. Ты посмотрел на нее, на Мисти, и сказал:

– Нравится?

И Мисти сказала:

– Она старинная?

И ты сказал:

– Надо думать.

– Что это за камни? – спросила она.

И ты сказал:

– Синие.

Чтобы ты знал: было очень непросто влюбиться в Питера Уилмота. В тебя.

Мисти сказала:

– Откуда она у тебя?

И Питер легонько качнул головой, улыбаясь в пол. Он пожевал свою нижнюю губу. Прищурившись, оглядел галерею, тех немногих людей, что еще там оставались, посмотрел на Мисти и сказал:

– Обещай, что не испугаешься, если я тебе кое-что покажу.

Она оглянулась на своих подружек; они стояли у какой-то картины на другом конце зала, но наблюдали за ними.

И Питер прошептал, не отрывая задницы от стены, он наклонился к Мисти и прошептал:

– Художник должен страдать, чтобы творить настоящее искусство.

Просто для сведения: Питер однажды спросил у Мисти, знает ли она, почему ей нравится то искусство, которое нравится. Почему жуткая батальная сцена вроде «Герники» Пикассо может быть невероятно прекрасной, а картина с двумя единорогами, целующимися в цветнике, может быть совершенно никчемной херней.

Хоть кто-нибудь знает, почему ему нравится то, а не это?

Почему люди делают то, а не это?

Там, в галерее, под пристальным взглядом подружек, одна из выставленных работ должна была быть картиной Питера. И Мисти сказала:

– Да. Покажи мне настоящее искусство.

И Питер отхлебнул пива и вручил ей кружку. Он сказал:

– Помни. Ты обещала.

Он схватился двумя руками за обтрепанный подол своего свитера и поднял его вверх. Так раздвигается занавес. Сбрасываются покровы. Показался тощий живот с тонкой дорожкой волос, тянущейся посередине. Потом – пупок. Затем – два розовых соска в обрамлении жидких волосков.

Свитер остановился, закрыв лицо Питера, и один из сосков приподнялся, вытянулся длинной каплей: покрытый струпьями, красный, прилипший к изнанке старого свитера.

– Смотри, – сказал из-под свитера голос Питера, – брошь приколота прямо к соску.

Кто-то вскрикнул, и Мисти резко обернулась к подружкам. Пластмассовая кружка выпала у нее из рук и грохнулась на пол, взорвавшись пивом.

Питер опустил свитер и сказал:

– Ты обещала.

Это была она, Мисти. Ржавая булавка протыкала сосок насквозь и выходила с другой стороны. Кожа вокруг прокола измазана кровью. Волоски на груди склеились от засохшей крови. Это была Мисти. Это она закричала.

– Я каждый день делаю новую дырку, – сказал Питер и наклонился, чтобы поднять кружку.

Он сказал:

– Чтобы каждый день чувствовать новую боль.

Теперь она видела: свитер вокруг брошки затвердел коркой темной засохшей крови. И все-таки это была художка. Мисти видела кое-что и пострашнее. Хотя, может, и нет.

– Ты, – сказала Мисти. – Ты псих ненормальный.

Без всякой причины, наверное, от потрясения, она рассмеялась и сказала:

– Нет, правда. Ты мерзкий.