Дневник

Энджел отвечает из-за фотоаппарата:

– Не так чтоб много, – и нажимает на затвор. – Она не имеет никакого отношения к синдрому Стендаля?

Мисти глотает еще, от жгучей жидкости на глазах слезы.

– Она умерла от этого синдрома?

Не прекращая щелкать, Энджел смотрит на нее в объектив и говорит:

– Посмотри сюда. Что ты говорила о художниках? Об анатомии? Улыбнись так, как надо по-настоящему.

4 июля

Просто к сведению: выглядит все довольно мило. Сегодня День независимости, и отель полон людей. Пляж ими просто кишит. В вестибюле толпа, все ходят туда-сюда, ждут, когда на материке запустят фейерверки.

Твоя дочь, Тэбби, заклеила глаза скотчем. Шарит руками и шлепает по вестибюлю. От камина до приемного стола, ходит и шепчет: «…Восемь, девять, десять…» – отсчитывает шаги.

Летние незнакомцы вздрагивают от неожиданных касаний. Улыбаются, стиснув губы, и отходят в сторонку. Эта девочка в летнем платье из выцветшей розово-желтой клетчатой ткани, с желтой лентой на темных волосах – идеальный отпрыск острова Уэйтенси. Накрасила губы и ногти ярко-розовым, играет в старомодные игры.

Тэбби проводит ладошками по стене, нащупывает картину в рамке, находит книжный шкаф.

За окнами вестибюля что-то вспыхивает и гремит. С материка стреляют ракеты, летят аркой к острову. Будто на отель пошли войной.

Огромные колеса желтого и оранжевого пламени. Алые взрывы огня. Сине-зеленые хвосты и искры. Звук постоянно запаздывает, совсем как гром отстает от молнии. Мисти подходит к Тэбби и говорит:

– Доча, началось! Разлепи глаза, посмотри.

Тэбби мотает головой и отвечает:

– Мне нужно изучить вестибюль, пока все тут стоят.

Ища дорогу от незнакомца к незнакомцу, пока те застыли и смотрят в небо, Тэбби отсчитывает шаги до дверей вестибюля и веранды.

5 июля

На вашем первом настоящем свидании, твоем и Мисти, ты натянул ей холст.

Питер Уилмот и Мисти Клейнман на свидании. Сидят в высокой траве среди большого пустыря. Вокруг жужжат пчелы и летние мухи, садятся на клетчатый плед Мисти. Ее этюдник, из светлого дерева, пожелтевшего под лаком, с черными латунными уголками и шарнирами. Мисти вытащила из-под него ножки, чтобы получился мольберт.

Если ты это помнишь, пропусти.

Если помнишь, трава была такая высокая, что тебе пришлось вытоптать пятачок.

Начался весенний семестр, и у всех студентов оказались схожие мысли. Сплести компакт-диск-проигрыватель или системный блок компьютера, используя только траву и палки. Куски корней. Или стручки. В воздухе сильно пахло резиновым клеем.

Никто не натягивал холст, не рисовал пейзажей. В этом не было ничего «острого». Но Питер сел на плед. Расстегнул куртку и приподнял подол своего растянутого свитера. А там, на коже груди и живота, был чистый холст на подрамнике.

Вместо крема от загара ты нарисовал угольным карандашом черту под каждым глазом и вдоль переносицы. Посреди твоего лица огромный черный крест.

Если ты это сейчас читаешь, ты бог знает сколько пробыл в коме. Так что тебе должно быть интересно.

Когда Мисти спросила, зачем ты носишь холст под одеждой, Питер сказал:

– Чтобы точно знать, что все подойдет.

Это ты так сказал.

Если помнишь, то поймешь, как ты жевал стебелек травы. Каким он был на вкус. Твои челюстные мышцы, большие и квадратные, ходили желваками сначала с одной стороны, потом с другой. Одной рукой ты рыл землю между травинками, вытаскивал камешки и грязь.

Все подруги Мисти плели свои дурацкие травяные проекты. Делали модель современной техники, которая покажется остроумной, только если будет выглядеть реальной. И не расплетется. Если техника не будет как настоящий доисторический хай-тек, ирония не сработает.