Эдгар Хантли, или Мемуары сомнамбулы

Вечером следующего дня я нанес визит Инглфилду. Мне не терпелось поделиться с ним своими умозаключениями, хотелось послушать, что он об этом думает и что ему и членам его семьи известно о поведении Клитеро.

Как обычно, меня приняли очень радушно. Вы знаете, какой человек Инглфилд, знаете, с каким отеческим участием этот старик всегда относился ко мне, как своевременно замечал заблуждения моего ума и вспышки страсти, увещевал и направлял меня. Помните вы и то, как он пытался спасти жизнь вашего брата, сколько долгих часов провел у постели умирающего и потом, когда помогал установить причину его смерти, преподав мне бесценный урок покаяния и верности долгу.

Мы немного поговорили на общие темы, без обсуждения которых не обходятся подобные встречи, а затем я сразу перешел к тому, что теперь занимало все мои мысли. Вкратце сообщив ему о двух ночных происшествиях, я поделился с ним своими выводами.

Он сказал, что после моего последнего визита у него появились аналогичные подозрения, чему немало поспособствовали наблюдения хозяйки дома за Клитеро.

Характер ирландца с самого начала насторожил пожилую женщину. Она заметила, как он вдруг погружался в задумчивость или предавался меланхолии. Какие только ухищрения она не использовала, чтобы побольше узнать о его прежней жизни, и особенно почему он был вынужден эмигрировать в Америку. Но даже с помощью самых изощренных уловок ей ничего не удалось выяснить. Он не прятался и не избегал ее – просто оставался глух ко всем намекам, а если она задавала прямой вопрос, отвечал, что не может сообщить о себе ничего достойного внимания.

В течение дня он старательно работал. Вечера проводил в безмолвном уединении. По воскресеньям неизменно отправлялся бродить – неизвестно куда, один, без спутников. Я уже отмечал, что он делил сарай с другим слугой, которого звали Амброз. Мисс Инглфилд решила расспросить компаньона Клитеро и обнаружила, что он гораздо общительнее ирландца.

Амброз путано и невразумительно стал жаловаться, что, с тех пор как они живут вместе, Клитеро без конца ворочается и разговаривает во сне, мешая ему спать. Его речь, как правило, бессвязна, но тон – слезно-протестующий, словно он молит о спасении от какой-то неминуемой беды. Выражения вроде «пожалейте», «будьте милосердны» перемежаются стонами и сопровождаются рыданиями. Иногда кажется, что он с кем-то беседует, и этот «кто-то» сулит ему нечто весьма заманчивое в обмен на услугу в каком-то опасном деле. Но у Клитеро все, что предлагает искуситель, вызывает лишь отчаянное возмущение и ярость.

Амброз, однако, не отличался любопытством. Клитеро не давал ему нормально выспаться, и он будил его, прерывая эти непонятные препирательства с несуществующим собеседником. Клитеро просыпался встревоженным и подавленным. Амброз пытался рассказать, что тот говорил во сне, но по отдельным ничего не значащим словам, которые ему удалось припомнить, трудно было что-то понять – слишком уж он дорожил каждой минутой своего покоя, чтобы обращать внимание на какие-то бессвязные речи.

А потом то ли Клитеро перестал разговаривать во сне, то ли Амброз привык к его стенаниям, во всяком случае, беспокойный сосед больше не мешал ему отдыхать после напряженного трудового дня.

Гибель Уолдгрейва, казалось, потрясла Клитеро до глубины души, отчего он снова впал в уныние. Никто не переживал эту трагедию так зримо. Все в доме заметили, в каком смятении он пребывает, но только мисс Ингфилд осмелилась сказать ему об этом и спросить, не случилось ли с ним чего. У Амброза опять начались тревожные ночи. Как-то раз он не обнаружил Клитеро в постели. Будучи человеком черствым и нелюбопытным, он со спокойной совестью продолжил спать, а утром, увидев его в сарае целым и невредимым, решил выкинуть из головы ночной инцидент.

После того как Клитеро отсутствовал несколько ночей кряду, Амброз наконец счел это странным и поинтересовался, что происходит. Клитеро, выразив полное недоумение, забросал Амброза вопросами, но тот не помог прояснить ситуацию, ибо ничто не способно было вывести его из состояния холодного равнодушия. С тех пор печаль Клитеро стала еще более явственной. Он целыми днями молчал, чело его окутал беспросветный мрак.

Как-то вечером – мне этот случай, о котором рассказала хозяйка, показался очень важным – к дому подъехал незнакомый всадник. С видом собственной значимости он принялся так громко стучать в ворота, словно требуя, чтобы к нему сбежались все домочадцы. Мисс Инглфилд, возившаяся в это время на кухне, отворила окно и знаками показала непрошеному гостю, что сейчас кого-нибудь пришлет. Поблизости был Клитеро, и она велела ему выяснить, чего хочет незнакомец. Клитеро оставил работу и пошел к воротам. Он отсутствовал более пяти минут. Мисс Инглфилд удивилась, о чем можно так долго разговаривать, и, бросив то, чем в этот момент занималась, решила понаблюдать за ними. Конечно, особых поводов для оживленной беседы не требуется, но обычно из Клитеро и слова не вытянешь.

Наконец незнакомец ускакал, а Клитеро вернулся взволнованным и потерянным, никогда прежде мисс Инглфилд его таким не видела. Он не был похож сам на себя, каждый мускул его искаженного лица дрожал. Не поднимая глаз, Клитеро возобновил прерванную работу, но руки ему не повиновались. На хозяйку он старался не смотреть, его нелепые, несообразные движения выдавали крайнюю степень отчаяния. Спустя какое-то время ему почти удалось совладать с собой, и, тем не менее, ни от кого не укрылась произошедшая с ним перемена.

Большую часть подробностей этой истории мне сообщил Инглфилд. Кое-что добавила хозяйка дома. Вывод из всего, что я теперь знал, напрашивался только один: лунатик, за которым я бродил по бездорожью две ночи подряд, не кто иной, как Клитеро. А человек, подъезжавший к воротам, был, похоже, тесно с ним связан. О чем они говорили? На расспросы мисс Инглфилд Клитеро отвечал, что всадника интересовало, куда ведет путь, ответвляющийся от главной дороги рядом с их домом. Однако, судя по тому, как долго они беседовали, вряд ли была затронута одна лишь эта тема.

Новая информация еще больше укрепила меня в желании пообщаться с загадочным слугой с глазу на глаз. Инглфилд пошел мне навстречу, согласившись день-другой обойтись без ирландца. Не теряя времени, я тут же обратился к Клитеро с просьбой помочь мне наладить кое-какое оборудование, поскольку сам я с этим не справлюсь, а о его сноровке, аккуратности и мастерстве наслышан. Он с готовностью откликнулся на мою просьбу и утром следующего дня уже был у нас. Вопреки ожиданиям к вечеру он засобирался домой. Я уговаривал его остаться на ночь, но тщетно, он продолжал упрямо твердить, что должен вернуться сегодня, мол, так ему удобнее и так будет правильно.

Меня столь неожиданный поворот событий застал врасплох, хотя, конечно, следовало предвидеть, что, сознавая свой недуг, он постарается сделать все, чтобы посторонние люди ни о чем не узнали. Поначалу я расстроился, однако потом сообразил, что, составив ему компанию, смогу по дороге приступить к осуществлению своего замысла. Что ж, сказал я, раз он не хочет оставаться и мне не нужно заботиться о нем, то у меня есть важное дело, и я, пожалуй, прогуляюсь вместе с ним. Молча и без видимой досады он согласился на это, и мы отправились в путь. Настал критический момент. Пора было положить конец неопределенности. Но каким образом подступиться к столь важной и необычной теме? Я совершенно не располагал опытом, как вести себя в подобных случаях. Клитеро был печален, рассеян и молчалив, пресекал любую попытку завязать с ним разговор. При этом он выглядел совершенно спокойным, тогда как я сильно нервничал, подавленный хаосом в мыслях, и не мог произнести ни слова.

А ведь мне предстояло инкриминировать ему самое страшное преступление. Я должен был обвинить своего спутника не в чем-нибудь, а в убийстве. Должен был потребовать от него признания вины. Должен был высказать ему свои подозрения, чтобы он либо подтвердил, либо опроверг их. Меня подстегивало любопытство. Да, я не собирался облагодетельствовать его, но, по крайней мере, и причинить ему зла тоже не хотел. Я убеждал себя, что смогу изгнать из сердца все кровавые, мстительные порывы и, как бы далеко ни зашла наша беседа, сумею сохранить хладнокровие.

Я перебирал в уме всевозможные темы, чтобы начать разговор. Отметал одну, хватался за другую. И тут же снова возражал сам себе, не в силах ни на чем остановиться. Неуверенность сковала мои мысли, не давая мне сосредоточиться.

Пребывая в растерянности, я потерял так много времени, что с трудом поверил своим глазам, когда впереди замаячили очертания вяза. Вид рокового дерева подействовал на меня как холодный душ. Я резко остановился и схватил Клитеро за руку. Он находился во власти собственных мыслей, и до моего смятения, которое не могло не отразиться у меня на лице, ему не было никакого дела. Когда же я вывел его из задумчивости, он увидел, в каком я состоянии, и решил, что мне неожиданно стало плохо.

– Что с вами? – встревожился Клитеро. – Вам нехорошо?

– Нет, все в порядке… Но погодите. Я должен вам кое-что сказать.

– Мне? – спросил он недоуменно.

– Да, – ответил я. – Давайте свернем на эту тропинку. – Я решил провести его той дорогой, по которой мы шли прошлой ночью.

Мое волнение передалось ему.

– Что-то важное? – поинтересовался он с сомнением в голосе и остановился.

– Да, – подтвердил я. – В высшей степени важное. Пойдемте сюда, здесь нам никто не помешает.

Клитеро молчал в нерешительности, но, глядя, как я преодолеваю препятствия на нашем пути, следовал за мной. Мы оба не проронили ни звука, пока не вступили в лес. На мой взгляд, это был вполне подходящий момент. Я уже слишком далеко зашел, чтобы теперь идти на попятную, и необходимость действовать подсказала мне нужные слова.

– Вот замечательное место. Вам, наверное, интересно, почему я решил поговорить с вами именно здесь. Что ж, не буду держать вас в неведении. С этим местом связана одна история, которая имеет отношение к вам, и мне бы хотелось, чтобы вы внимательно выслушали ее. За этим я и привел вас сюда. Итак…

Я пересказал ему приключения двух предыдущих ночей, ничего не добавляя и не утаивая. Он слушал меня молча, погруженный в себя. Каждый новый поворот описываемых событий усиливал его тревогу. Он то и дело прикладывал к лицу платок и глубоко вздыхал. Я делал вид, что ничего не замечаю, поскольку считал своим долгом сдерживать эмоции. Когда же я заключил, что он и есть тот человек, о котором идет речь, Клитеро не выказал никакого удивления. Затем я сообщил ему то, что узнал от Инглфилдов, после чего продолжил:

– Вы можете спросить, зачем мне понадобилось подвергать себя таким неприятностям. Согласитесь, однако, что таинственная сцена у вяза произвела бы впечатление на любого мало-мальски любознательного человека. Даже случайный прохожий повел бы себя так же, как я. А у меня вдобавок были веские причины. Должен ли я напоминать вам о недавней трагедии? И о том, что она произошла как раз под тем самым деревом? Разве не оправданно, что ваше поведение послужило основанием для моих выводов? Каких именно, предоставляю судить вам. Ваша задача теперь опровергнуть или подтвердить их. Для этого я вас сюда и привел. Мои подозрения слишком серьезны. Но может ли быть иначе? Прошу вас, скажите, так ли это?

Появившаяся на небе луна освещала место, где мы стояли, а вокруг царила кромешная тьма. Я хорошо видел Клитеро. Безвольно повисшие руки, застывшая в глазах печаль. Он был абсолютно неподвижен, как статуя. Последние мои слова, похоже, не произвели на него особого впечатления. Мне не пришлось подавлять в себе жажду мести. Меня переполняло сострадание. Какое-то время я продолжал наблюдать за ним, но не улавливал никаких изменений в его настроении.

Не в силах больше сдерживаться, я не мог не выразить свое беспокойство по поводу его состояния.

– Возьмите себя в руки. Я не буду вас торопить. Понимаю, это трудно, но постарайтесь вести себя как мужчина.

Звук моего голоса странным образом подействовал на него. Он отпрянул, выпрямился, потом уставился на меня с выражением ужаса на лице и задрожал всем телом, как будто увидел привидение.

Я уже начал раскаиваться в своей затее. Мне никак не удавалось подобрать подобающие обстоятельствам слова, я был бессилен в этой ситуации, а потому мог лишь молча наблюдать, ожидая, пока он придет в себя. Когда ему стало чуть лучше, я продолжил:

– Сочувствую вам. Поверьте, мне не доставляет удовольствия созерцание чужих страданий. Я прошу у вас лишь объяснений, причем это не только в моих, но и в ваших интересах. Вы не чужой человек тем людям, что окружали моего покойного друга. Вы знаете, какое горе причинила им его гибель, какие усилия я приложил, чтобы раскрыть тайну преступления и наказать убийцу. Вы слышали, как, охваченный ненавистью, я исторгал проклятия и клялся, что не успокоюсь, пока не свершится праведная месть. Вероятно, у вас сложилось впечатление, что, обнаружив убийцу, я добьюсь его осуждения и казни. Но вы ошибаетесь. Искренним покаянием можно искупить вину. Я вижу, как вы мучаетесь, как предаетесь глубокому, безнадежному отчаянию, которым охвачен ваш воспаленный рассудок и от которого не спасает даже сон. Я знаю, насколько чудовищно ваше злодеяние, но мне неизвестны мотивы. Однако, каковы бы они ни были, я вижу, как содеянное сказалось на вас. Ваше странное поведение вызвано безграничным раскаянием, что, в свою очередь, свидетельствует о вине. Вы уже достаточно наказаны. Должны ли наши прегрешения преследовать нас до конца жизни? Стоит ли отворачиваться от того, кто готов даровать утешение? По крайней мере, мы вправе просить властителя судеб дать нам возможность исправить наши ошибки. Прежде я полагал, что убийца Уолдгрейва нанес непоправимый ущерб и мне. Болезненные размышления залечили мои раны, позволив понять, как неверно и эгоистично я все воспринимал тогда. Жизнь непредсказуема. Я открыто смотрю в будущее, не затуманенное теми или иными событиями и их последствиями. Кто знает, может, когда-нибудь я обниму раскаявшегося убийцу как лучшего друга. Вам нужно примириться с самим собой.

Он по-прежнему был неспособен говорить. Когда же горькие слезы помогли ему немного расслабиться, он решительно, не обращая внимания на мои протесты, направился в сторону владений Инглфилда. До этого я еще надеялся выведать у него правду, но теперь стало очевидно, что он с самого начала был слишком замкнут в себе и не готов к откровенному разговору. Он шел без остановки, пока мы не приблизились к дому его хозяев, и только тогда заговорил дрожащим голосом:

– Вы требуете от меня признания в преступлении. Вы получите его. Через какое-то время. Когда именно, я сейчас не могу сказать. Но вы узнаете, и скоро.

С этими словами он убежал восвояси, а я, немного постояв, решил вернуться домой. По дороге меня занимали размышления, похожие как две капли воды, все их вариации в конечном итоге сводились к одной-единственной идее.

Утром, проснувшись, я по-прежнему был во власти произошедшего накануне. Пустынные места и образ моего спутника стояли у меня перед глазами. Я вновь мысленно прошел весь вчерашний путь вслед за ним, повторяя то, что ему говорил, обдумывая его слова и жесты. И в результате ощутил нечто вроде удовлетворения. Бурные чувства сменились жутким, зловещим спокойствием. Душу переполняло тревожное ожидание. Казалось, что я стою на пороге какой-то иной, новой жизни, пугающей и возвышенной. Печаль и злость на время проснулись в моем сердце, но великодушное сострадание одержало верх, и тогда на глаза навернулись слезы, и я заплакал – скорее от счастья, чем от боли. Если это Клитеро нанес Уолдгрейву смертельный удар, то он знает тайну ужасной трагедии, в чем уже не было никаких сомнений. Да, он убийца, и теперь я должен, проявив высшее милосердие, направить его на путь умиротворения и очищения души.

День проходил за днем, а от Клитеро не поступало никаких вестей. Я начал беспокоиться и проявлять нетерпение. То, что мне уже удалось узнать, да еще так неожиданно, на какое-то время примирило меня с туманом неизвестности в отношении остального. Однако всему есть предел. Я решил, что должен что-то предпринять, чтобы ускорить развязку, но, как оказалось, это было излишне.

В воскресенье я пошел к Инглфилдам – разыскать ирландца и снова попросить его доверить мне свою тайну – и на полпути увидел идущего мне навстречу Клитеро. Он выглядел изнуренным, бледным, испуганным. Я удивился такой перемене в нем, произошедшей всего за неделю. Даже на небольшом расстоянии я не сразу узнал его, приняв за незнакомца, а когда понял, что это он, поприветствовал в высшей степени дружелюбно. Вероятно, мой участливый тон произвел на него некоторое впечатление, и он поспешил сообщить, что как раз шел в имение моего дяди, чтобы поговорить со мной. А потом предложил мне углубиться в лес и найти тихое местечко, где можно было бы спокойно побеседовать, не опасаясь, что нас прервут.

Нетрудно представить, с какой готовностью я отозвался на его предложение. Мы свернули с дороги на неприметную тропинку и шли по ней молча, пока не забрели в дикие заросли в самом сердце Норуолка, и вскоре облюбовали идеальное для уединения и отдыха укромное место, где мой спутник, похоже, уже не раз бывал. Там мы и остановились. Всю дорогу Клитеро сохранял самообладание, но теперь признаки сильной внутренней борьбы отразились на его лице. Прошло немало времени, прежде чем он смог справиться со своими чувствами и совладать с речью. А потом он заговорил.

Глава IV

– Вы призываете меня покаяться в прегрешениях. Какая же странная участь уготована мне! Человек ведет меня на заклание, а я ощущаю неодолимую потребность следовать за ним без малейшего сопротивления! И здесь наконец оборвется цепь моих злоключений! Судьба привела меня сюда, чтобы я безропотно встретил смерть вдали от места моих преступлений, на огромном расстоянии от всего, что свидетельствовало о них и послужило им причиной! Вы полагаете, что я убийца. Настаиваете, чтобы я объяснил мотивы, побудившие меня оборвать жизнь невинного человека. Вы верите в это, жаждете моей исповеди, и я готов покаяться вам. Любое другое ваше требование я бы отверг, но это принимаю.

С какой целью я пришел? Чтобы рассказать вам историю моей жизни? Сидя здесь с вами, спокойно изложить все ее злосчастные события? Будет ли сила моей страсти адекватной им? Позвольте же мне вспомнить, что руководило мною, когда я вынашивал свой безумный замысел. Надеюсь, мне удастся передать напряженность роковых моментов, и это убедит вас в правдивости моих слов. Я готов призвать себе в помощь призраков прошлого, но, поскольку дух мой окончательно сломлен, могу не дожить до конца повествования.

Вы совсем не знаете меня. Ваши умозаключения относительно моих действий и моего поведения – всего лишь тонкая паутина, сплетенная из пагубных заблуждений. Как и большинство людей, вы не отдаете себе отчета в возможных последствиях ваших поступков. Вы собираетесь даровать мне утешение. Кичитесь своими великодушными намерениями. Претендуете на милосердие. А какой прок от вашего неуместного рвения и благородных порывов? Вы добились только того, что привели меня к краю пропасти. Благодаря вашим усилиям кровавая развязка теперь предрешена. И мне не избежать вечного проклятия.

Мало кому из смертных довелось испытать столько страданий, сколько выпало на мою долю. И это лишь начало. Как ни тяжелы невзгоды, которыми изобиловала дорога моей жизни, когда я сойду с нее в иной мир, там меня ждут куда более страшные муки. Возможно, будь мне отмерено здесь немного больше времени, надежда на искупление еще могла бы согреть мою душу. Но ваше вмешательство воздвигло непреодолимую стену между мной и этой надеждой, разделив меня с ней навсегда. В моей жизни уже ничего нельзя изменить. И ничто не способно облегчить или прервать предначертанные мне муки.

Но я тут не для того, чтобы обвинять вас. Не мое дело судить других, я осуждаю лишь самого себя. Мне известно, что полагается в наказание за такое деяние, в каком повинен я. И это справедливо. Возможно, в преддверии грядущей кары я буду дрожать и цепенеть от ужаса, но мои мучения – немаловажная часть процесса осознания глубинной сути праведного возмездия. Зачем оттягивать мою смерть и рассчитывать на смягчение приговора? Я заслужил это, и такой конец – закономерный итог моей жизни. Медлить больше нельзя. Я уже чувствую сокрушительный удар, уже подношу к губам чашу отмщения. Хуже мне все равно не будет. Червь, который грызет меня, не утолит свой голод, пока не угаснет мое сознание.

Я хотел бы обойтись без такого жизненного опыта. Хотел бы унести в могилу свои тайны. Но нет! С судьбой не поспоришь. Демон, который когда-то вел меня по жизни, по-прежнему имеет власть надо мной. Я в его пастве, и при любой попытке вырваться лишь глубже погружаюсь в трясину краха. Мне нет нужды что-то скрывать, когда все так очевидно. Но меня возмущают необоснованные нападки, и ради их опровержения я готов навлечь на себя еще более ужасные обвинения. Моя история не будет длинной. Уж если мне суждено вновь пережить агонию воспоминаний, то, по крайней мере, я сделаю все, чтобы укоротить эту пытку.