народ на улицах или где-то еще; они
заполняли собой невообразимую пустоту.
такие классные парни, ах, какие классные
парни!
да, от библиотек польза; в другом моем храме, в
барах, все было иначе, попроще, и
язык, и подход были
другими…
днем библиотека, ночью бар.
ночи были одинаковы,
поблизости сидит какой-нибудь тип, может, и не
гад, но, если по мне, так он светит как-то не так,
от него прет чудовищной мертвечиной – я думаю
о своем отце,
об учителях в школе, о лицах на монетах и банкнотах,
о снах
об убийцах с тусклыми глазами; ну, и
мы с этим типом начинаем как-то обмениваться взглядами,
и медленно копится ярость: мы враги с ним, собака и
кошка, поп и безбожник, огонь и вода; напряг возрастает,
по кирпичику, того и гляди обрушится; кулаки
сжимаются и разжимаются, мы пьем теперь, наконец-то, с
целью:
он оборачивается ко мне:
«тебе чё-то не нравится, мужик?»
«ага. ты».
«хочешь чё-нибудь сделать?»
«разумеется».
мы допиваем, подымаемся, уходим вглубь
бара, наружу в переулок; мы
поворачиваемся, лицом друг к другу.
я говорю ему: «между нами ничего, кроме пространства.
как
насчет его
замкнуть?»
он бросается на меня, и как-то это отчасти часть
части.
в темноту и из нее
моей жене нравятся кинотеатры, воздушная кукуруза и
прохладительные напитки,
усаживание на места, она в детском восторге от
этого, и я рад за нее – но на самом же деле, я-то сам, я
наверняка
откуда-то не отсюда, я, должно быть, кротом был в другой
жизни, чем-то, что закапывалось и в одиночку пряталось:
другие, сгрудившись на сиденьях и далеко, и близко,
передают мне
чувства, какие мне не нравятся; это глупо, быть может,
но так оно и
есть; а затем —