Путешествие натуралиста вокруг света на корабле «Бигль»

Мы ехали еще несколько часов. На последних двух-трех милях дорога сделалась трудной, она шла по пустынной местности, пересеченной болотами и лагунами. При слабом свете луны картина была очень унылая. Несколько светящихся насекомых пролетело мимо, да одинокий кулик, встревоженный нашим появлением, испустил свой жалобный крик. Далекий и грозный ропот океана едва нарушал безмолвие ночи.

9 апреля. – Мы оставили свой неудобный ночлег еще до восхода солнца. Путь шел через узкую песчаную полосу между морем и внутренними солеными лагунами; ее оживляли только красивые болотные птицы, ловившие рыбу, и сочные растения самых причудливых форм.

Когда солнце поднялось выше, стало очень жарко, и отражение света и горячего воздуха от белого песка было просто мучительно. Мы обедали в Мандетибе при температуре 29° в тени. Но вид отдаленных холмов, поросших лесом и отражавшихся в тихой воде обширной лагуны, придал нам бодрости. Так как венда была очень хорошей и оставила приятное воспоминание об отличном обеде, а это случается здесь довольно редко, я в знак благодарности опишу ее.

Все здешние гостиницы совершенно одинаковы. Это иногда очень большие дома, построенные из толстых, поставленных стоймя бревен, связанных между собою переплетенными ветвями и обмазанных штукатуркой. Полы в этих домах большая редкость, в окнах никогда не бывает стекол; зато крыши делаются хорошо. Передняя часть здания, по большей части открытая, представляет собой род веранды, где поставлены столы и скамьи. Спальные комнаты открыты со всех сторон, и путешественник должен спать, как сумеет, растянувшись на деревянной лавке, покрытой соломенной циновкой. Венда стоит среди двора, где кормятся лошади.

Приезжая в гостиницу, мы первым делом расседлывали лошадей, задавали им корма, то есть насыпали кукурузы, и потом уже, низко поклонившись хозяину, просили его: «Не будете ли вы милостивы дать нам чего-нибудь поесть?» Обыкновенно хозяин отвечал: «Всё, что вам будет угодно, сэр». В первое время я не раз понапрасну благодарил провидение за то, что оно привело нас к такому доброму человеку. Но дальнейший разговор происходил обыкновенно так:

– Не соблаговолите ли вы дать нам рыбы?

– О нет, сэр!

– Похлебки?

– Нет, сэр!

– Хлеба?

– Не могу, сэр!

– Сушеного мяса?

– О нет, сэр!

Если нам очень везло, мы, прождав часика два, получали домашнюю птицу, рис и маниоку. Но нередко нам приходилось самим убивать камнями курицу, чтобы раздобыть себе ужин. Когда, изнывая от усталости и голода, мы робко говорили, что хотели бы поесть как можно скорее, нам всегда отвечали:

– Кушанье будет готово тогда, когда оно будет готово.

Если же мы пробовали спорить, то нам советовали ехать дальше, так как мы слишком беспокойные люди.

Хозяева гостиниц неприятны и невежливы в обращении; их дома и сами они отвратительно грязны; недостаток вилок, ножей и ложек – вещь самая обыкновенная. Я уверен, что в Англии нельзя найти ни одной хижины, до такой степени лишенной всяких удобств, как здешние венды. В Кампос Новое нас, однако, угостили великолепно: к обеду нам дали птиц, риса, сухариков, вина и ликеров; вечером мы пили кофе, а на завтрак нам опять подали кофе и рыбу. Всё это вместе с прокормом лошадей стоило только два с половиной шиллинга с человека. Но когда мы спросили хозяина, не видел ли он потерянного нами хлыста, он сурово ответил:

– Я почем знаю? Что же вы его не прибрали? Ваш хлыст, должно быть, съели собаки.

Выехав из Мандетибы, мы продолжали наш путь по той же неудобной и пустынной дороге, пробираясь между озерами. Потом на время покинули береговую дорогу и снова поехали лесом. Деревья были очень высокие и отличались от европейских белизною своих стволов. По моей записной книжке видно, что больше всего поражали меня тогда «чудесные, прекрасные цветы чужеядных растений». Проезжая далее, мы увидели пастбища, испещренные огромными коническими муравейниками почти в 12 футов вышиною. Эти муравейники похожи на грязевые вулканы юго-западной Мексики, описанные Гумбольдтом.

Уже стемнело, когда мы после десяти часов верховой езды прибыли в Энгенодо. Всю дорогу я не мог достаточно надивиться на наших лошадей: они не только были необычайно выносливы, но и оправлялись от разного рода повреждений гораздо скорее, чем наши английские лошади.

Много страданий причиняют здесь лошадям укусы вампира; при этом лошади страдают не столько от потери крови, сколько от того, что давление седла вызывает воспаление на укушенном месте. В последнее время в Англии сомневались в правдивости подобных рассказов; поэтому я очень рад, что мне удалось самому видеть, как на спине одной лошади поймали вампира.

Однажды вечером нам случилось ночевать под открытым небом близ Коквимбо, в Чили; мой слуга заметил, что одна из лошадей очень беспокоится, и пошел посмотреть, что с нею случилось. Ему показалось, что на загривке лошади кто-то сидит; он быстро занес руку и поймал вампира. На другое утро можно было отличить укушенное место по легкой опухоли и кровавой ранке. На третий день мы ездили на этой самой лошади как ни в чем не бывало.

13 апреля. – После трехдневного путешествия мы приехали в Сосего; это поместье принадлежало родственнику одного из наших спутников. Дом был очень простой и, хотя сильно походил на сарай, зато вполне соответствовал климату. В приемной позолоченные стулья и диваны странно совмещались с выбеленными стенами, соломенной крышей и окнами без стекол. Дом, амбары, конюшни и мастерские для негров – они обучены здесь различным ремеслам – образовали своего рода четырехугольник, в центре которого сушилась куча кофе. Здания стоят на небольшом холме, который возвышается над обработанными полями и со всех сторон окружен темно-зеленой стеной роскошного леса.

В этой местности главный продукт – кофе. Каждое дерево приносит ежегодно в среднем два фунта кофе, но некоторые деревья дают и до восьми фунтов. Маниок, или кассава, тоже разводится здесь в большом количестве. Все части этого растения идут в дело: стеблями и листьями кормят лошадей, корни же перетирают, а полученную массу выжимают и пекут. Приготовленная таким образом каша составляет главную пищу в Бразилии и называется фаринья. Очень любопытен, хорошо, впрочем, известный факт, что сок этого питательного растения крайне ядовит. Несколько лет тому назад здесь околела корова, отведавшая этого сока.

Хозяин Сосего говорил мне, что в прошлом году он посеял один мешок фейжана, или бобов, и три мешка рису; бобов он собрал в восемьдесят раз больше, чем посеял, а риса – в триста двадцать.

На лугах пасется стадо отличного скота, а в лесах такое множество дичи, что в течение трех дней кряду мы убивали по оленю. Такое обилие жизненных припасов, конечно, отражалось на наших обедах. Если столы и выдерживали необычайное количество блюд, то гости, которые должны были отведать от каждого, выдерживали это с большим трудом. Как-то раз, когда я думал, что перепробовал уже решительно всё, к моему крайнему ужасу, явились еще жареный индюк и поросенок, во всей их вещественной реальности.

Во время обеда один из служителей был специально занят тем, что изгонял из столовой старых собак и черных ребятишек, которые при первом же удобном случае снова вползали в комнату. Пока не вспомнишь о рабстве, простота этой патриархальной жизни кажется очень привлекательной. Какое полное уединение и какая полная независимость от остального мира! Здесь, как только завидят путешественника, начинают звонить в большой колокол и даже стреляют из маленькой пушки. Таким образом это событие возвещается окрестным скалам и лесам, ибо больше извещать некого.

Раз утром я за час до зари пошел гулять, желая насладиться торжественной тишиной здешней природы. Вскоре молчание было нарушено звуками утреннего гимна, который громким хором пели все негры. Так они обыкновенно начинают свой рабочий день. На таких фазендах, как здешняя, невольникам, вероятно, живется хорошо. По субботам и воскресеньям они работают на себя, а в этом благодатном климате двухдневной работы за глаза достаточно, чтобы прокормить семью в течение целой недели.

14 апреля. – Из Сосего мы отправились в другое поместье, на Рио Макаэ, которое представляло собою последний участок обработанной земли в этой стороне. Имение это тянулось в длину на две с половиной мили, а в ширину – владелец и сам забыл, на сколько оно простиралось в ширину. Расчищено было только незначительное пространство, но почти каждый акр годился для обработки и мог бы давать все роскошные и разнообразные продукты тропических стран. Если учесть всё огромное пространство Бразилии, то количество возделанной земли окажется ничтожным по отношению к тому, которое еще находится в первобытном состоянии. Какое огромное количество людей сможет со временем прокормить эта земля!

На второй день путешествия дорога стала настолько непроходимой, что пришлось посылать вперед служителя, который саблею перерубал на пути ползучие растения. Лес очень хорош, а древовидные папоротники, хоть и не слишком большие, просто приводили меня в восторг яркостью своей зелени и изящным изгибом листьев. Вечером шел проливной дождь, и, хотя термометр показывал 18°, я сильно прозяб.

Интересно было наблюдать необыкновенно бурное испарение, охватившее весь лес, как только дождь прекратился. Горы тонули в густом белом тумане, который дымными столбами подымался из самых густых мест леса, в особенности если они были расположены в долине. Я несколько раз наблюдал это явление: думаю, что оно вызвано тем, что громадная поверхность листьев жарко нагревается до дождя солнечными лучами.

Пока мы гостили в этом поместье, я чуть не сделался очевидцем одной из тех возмутительных жестокостей, которые возможны только в стране, где существует рабство. Из-за ссоры и тяжбы с кем-то владелец имения хотел было отобрать у своих невольников всех жен и детей и распродать их в Рио с молотка. Правда, он не выполнил своего намерения, но отнюдь не из сострадания, а лишь из расчета. Я уверен, что мысль о том, насколько бесчеловечно разлучить тридцать семейств, живших вместе многие годы, никогда не приходила в голову их владельцу, который в сущности был добрым человеком. Вот до какого ослепления доводят корыстолюбие и эгоизм!

Мне хочется рассказать случай, поразивший меня сильнее, чем все рассказы о жестокостях рабовладельцев. Меня перевозил на пароме один негр, на редкость тупоумный. Стараясь растолковать ему что-то, я заговорил громко и, жестикулируя, размахнулся так, что рука моя очутилась довольно близко от его лица. Вероятно, он вообразил, что я сержусь и хочу его ударить, потому что внезапно, с испуганным лицом и полузакрытыми глазами, опустил руки по швам. Никогда не забуду смешанного чувства удивления, отвращения и стыда, которые овладели мною при виде сильного, взрослого человека, не смевшего даже защититься от удара, направленного, как он думал, ему в лицо. Этот человек доведен до такого унижения, которое хуже рабства самых беззащитных животных.

18 апреля. – На возвратном пути мы провели два дня в Сосего, и я употребил их на то, что собирал в лесу насекомых. Большая часть деревьев, несмотря на свою вышину, имеет три или четыре фута в окружности. Конечно, изредка встречаются деревья и гораздо больших размеров. Хозяин фермы был в это время занят постройкой каноэ из крепкого ствола в семьдесят футов длиною. На корню этот ствол имел в длину сто десять футов и был очень толстый.

Пальмы, растущие вперемежку с обыкновенными ветвистыми деревьями, всегда придают местности тропический характер. Здесь главным украшением леса служит капустная пальма, одна из самых красивых из этого семейства. Ствол ее так тонок, что его можно обхватить ладонями, между тем как изящная крона раскачивается на высоте сорока или даже пятидесяти футов. Ползучие растения, в свою очередь опутанные другими ползучими растениями, чрезвычайно толсты: некоторые из них имеют до двух футов в окружности. Лианы, которые опутывают старые деревья и висят на их ветвях, подобно связкам свежего сена, придают им очень своеобразный вид.

Когда я отрывал взгляд от древесной зелени и смотрел вниз, мое внимание тотчас приковывалось необыкновенным изяществом листьев папоротников и мимоз. В некоторых местах мимозы покрывали почву ковром в несколько дюймов вышины. Идя по этому толстому ковру, я оставлял за собою широкие следы, что происходило от внезапного изменения оттенков этой нежной листвы, тотчас поникающей от малейшего прикосновения.

Не трудно назвать и перечислить всё то, что приводило меня в восхищение в этой великолепной панораме, но нет никакой возможности дать хоть приблизительное понятие о возвышенных чувствах удивления, благоговения и восторга, которые наполняли и облагораживали мою душу.

19 апреля. – Оставив Сосего, мы первые два дня ехали по старой дороге. Это было очень тяжело, – путь лежал по ослепительной и жгучей песчаной равнине неподалеку от берега. Я заметил, что каждый раз, как лошадь моя ступала по мелкому каменистому песку, под ногами ее раздавалось легкое, приятное хрустение. На третий день мы свернули на другую дорогу и проехали через одну веселую деревеньку. Это одна из главных дорог в Бразилии, а между тем она была в таком плачевном состоянии, что ни один колесный экипаж, кроме неуклюжей телеги, запряженной волами, не мог бы по ней проехать. За всё время нашего пути мы не встретили ни одного каменного моста, а деревянные почти все были в таком виде, что их приходилось объезжать.

Расстояния определяются здесь крайне неточно. Часто на дороге вместо дорожных столбов попадаются кресты, обозначающие места, где была пролита человеческая кровь. Вечером 23-го мы приехали обратно в Рио де Жанейро, окончив таким образом эту приятную поездку.

Во время остального моего пребывания в Рио я жил в коттедже у залива Ботофого. Провести несколько дней в таком восхитительном месте так приятно, что нельзя пожелать ничего лучшего. В Англии любитель естественной истории во время своих прогулок всегда может встретить что-нибудь, что привлечет его внимание; но в этих роскошных, кипящих жизнью странах столь многое заслуживает внимания, что натуралист почти вовсе не в состоянии гулять.

Те немногие наблюдения, которые я успел сделать, почти исключительно посвящены беспозвоночным животным. Меня очень заинтересовало, что на суше существуют животные, принадлежащие к роду планарий. Множество видов этого рода живет в воде, как в соленой, так и в пресной; но те, о которых я говорю, водятся даже в самых сухих местах леса, но только под гниющими корягами, которыми они, вероятно, питаются.

Планарии похожи на маленьких слизней, но гораздо уже их, кроме того, некоторые их виды покрыты продольными полосками самых ярких цветов. Строение их очень просто: около середины нижней поверхности тела находятся две маленькие поперечные щели; через переднюю щель они могут выпячивать свой в высшей степени раздражительный рот, имеющий форму воронки. У животного, умерщвленного действием соленой воды или другим каким-нибудь способом, рот еще некоторое время сохраняет признаки жизни.

В разных местах южного полушария я нашел не менее двенадцати различных видов наземных планарий. Несколько экземпляров, найденных мною в Вандименовой Земле, жили у меня почти два месяца; я их кормил гнилым деревом. Одно из этих животных я разрезал поперек на две почти равные части, и в течение двух недель из каждой развилось по новому животному, вполне сходному с первоначальным, хотя я разрезал тело так, что на одной половине оставались оба отверстия, а на другой, следовательно, ни одного. Через двадцать пять дней после операции нельзя было отличить первую, более совершенную половину от всякого другого цельного экземпляра. Другая обрезанная половина сильно увеличилась в объеме, и около заднего конца ее образовалось светлое пятно, в котором можно было явственно различить зачаток воронкообразного рта. Однако на нижней поверхности тела еще не было видно соответствующей щели. Если бы жара, усиливавшаяся по мере приближения к экватору, не убила бы всех наших планарий, то несомненно и эта последняя ступень развития была бы достигнута.

Подобные опыты давно уже известны, и все-таки очень любопытно наблюдать за постепенным развитием органов, совершающимся на отрезанном куске животного. Чрезвычайно трудно сохранять планарии: как только смерть дает возможность действовать обыкновенным законам разложения, всё тело их с неимоверной быстротою приходит в рыхлое и жидкое состояние.

В первый раз я ходил в тот лес, где находились эти планарии, с одним старым португальским священником; он же взял меня с собой на охоту. Мы спустили в чащу леса нескольких собак, а сами терпеливо ждали, не выбежит ли какой-нибудь зверь, и стреляли в него, как только он появлялся.

С нами был сын соседнего фермера – настоящий дикий бразильский юноша. Одет он был в изорванную старую рубашку и панталоны; шапки на нем не было; за плечами старинное ружье; за поясом широкий нож.

Здесь все носят с собою ножи, и это почти необходимо в лесу, где приходится то и дело прочищать себе дорогу среди ползучих растений. Зато частые убийства, я думаю, приходится объяснять именно тем, что нож всегда под рукою у бразильцев. И владеют они им изумительно искусно. Они бросают нож в цель на значительном расстоянии так метко и сильно, что издалека наносят смертельные раны. Я видел много мальчиков, практиковавшихся в этом искусстве ради забавы: ловкость, с которой они попадали в воткнутую в землю палку, доказывала, что впоследствии они сумеют справиться и с более серьезным делом.

Накануне мой товарищ убил двух больших бородатых обезьян. У обезьян этих изумительно цепкий хвост; конец их хвоста способен выдержать всю тяжесть тела животного даже после его смерти. Одна из убитых обезьян так и осталась крепко повисшей на ветке, и нужно было срубить большое дерево, чтобы ее достать. Это быстро было исполнено, и дерево вместе с обезьяной со страшным треском рухнуло на землю.

Кроме обезьян мы в этот день убили много мелких зеленых попугаев и несколько туканов. Таким образом, знакомство с португальским патером оказалось для меня довольно выгодным, тем более что в другой раз он подарил мне великолепный экземпляр ягуарунди.

Вероятно, всякий слыхал о красоте окрестностей Ботофого. Дом, в котором я жил, стоял у подножия знаменитой горы Корковадо. Крутые конические холмы весьма характерны для гнейсовых гранитов. Нет ничего более поразительного, чем эти громадные массы голого камня, неожиданно поднимающиеся среди самой роскошной растительности.