Путешествие натуралиста вокруг света на корабле «Бигль»

Я часто с большим интересом наблюдал облака, которые шли с моря и располагались сплошною грядой как раз у вершины Корковадо. Эта гора, скрытая облаками, как и другие горы в таких случаях, казалась несравненно выше своей настоящей высоты – всего 2800 футов. Один метеоролог рассказывает, что ему случалось видеть, как облака, несмотря на сильный ветер, точно приклеивались к верхушке горы. Здесь в подобных случаях можно было видеть, как облако обвивалось вокруг вершины и быстро проходило мимо нее, нимало не уменьшаясь и не увеличиваясь в объеме.

Погода в мае и июне, то есть в начале зимы, была великолепная. Средняя температура, по наблюдениям, производившимся в 9 часов утра и вечера, равнялась 22°. Часто шел проливной дождь, но южный ветер скоро осушал дороги. Однажды гроза продолжалась шесть часов, и дождя выпало 1,6 дюйма. Когда эта гроза проходила над лесами, окружающими Корковадо, капли дождя, ударяясь о бесчисленное множество листьев, производили такой шум, что его можно было слышать за четверть мили; шум этот напоминал грохот большого водопада. После очень жарких дней бывало удивительно приятно сидеть вечером в саду и следить за тем, как сумерки переходят в ночь.

В этих краях природа избирает своих певцов среди гораздо более скромных исполнителей, чем в Европе. Маленькая древесная лягушка сидит на кустике травы, над самой поверхностью воды, и затягивает песенку. Если собирается несколько лягушек вместе, то они поют в лад на разные голоса. Мне стоило большого труда поймать древесную лягушку. У нее на концах пальцев имеются маленькие присоски, и оказалось, что она может ползать по стеклянной пластинке, поставленной совершенно отвесно. Разнообразные цикады и сверчки поднимают неумолкаемый пронзительный крик, который на расстоянии вовсе не кажется неприятным. Каждый вечер, как только смеркалось, начинался этот большой концерт, и я нередко сидел и слушал его до тех пор, пока мое внимание не отвлекало какое-нибудь интересное насекомое, пролетавшее мимо.

В лесу очень много светящихся насекомых. В темную ночь их свет виден за двести шагов. Замечательно, что различные светлячки, светящиеся щелкуны и морские животные, которых я наблюдал, всегда испускали ярко-зеленый свет. Наиболее сильный свет здешний светляк испускает тогда, когда он раздражен; когда же насекомое успокаивается, его брюшные кольца тускнеют. Само светящееся вещество оказалось жидким и очень липким. Те места, где кожа была расцарапана, продолжали светиться мерцающим светом тогда, когда нетронутые места уже потухали. У обезглавленного насекомого кольца оставались постоянно светлыми, но светились уже не так ярко, как прежде; местное раздражение иголкою всегда усиливало яркость света. В одном случае эти кольца сохраняли свою способность светиться в продолжение почти 24 часов после смерти насекомого. На основании этих явлений можно предположить, что животное способно только на некоторое время прятать или тушить свой свет, обыкновенно же этот свет испускается непроизвольно.

На сырых и засоренных песчаных дорожках я находил личинки этих светляков в большом количестве. Они светились очень слабо; в противоположность взрослым светлякам личинки при малейшем прикосновении притворялись мертвыми и вовсе переставали светиться; даже раздражение не вызывало более яркого света. Очень замечательны хвосты этих личинок: они служат им для сосания или присасывания и вместе с тем являются резервуаром для слюны или для какой-то другой жидкости в этом роде. Я много раз кормил личинку светляка сырым мясом и всякий раз замечал, что от времени до времени конец ее хвоста приближается ко рту и при этом из него отделяется капелька жидкости, которая смачивает мясо прежде, чем личинка его съест. Однако, несмотря на многократную практику, хвост, по-видимому, не умеет находить дорогу ко рту; по крайней мере он всякий раз сначала прикладывается к шее и по ней двигается дальше.

В Байе самое распространенное из светящихся насекомых – щелкун. У него тоже раздражение вызывало более сильный свет. Один раз я внимательно наблюдал, как он прыгает, и вспомнил, что это искусство щелкуна, кажется, еще нигде не было описано. Щелкун, брошенный на спину и приготовляющийся к прыжку, загибает голову и грудь назад таким образом, что его грудной отросток выдается наружу и сгибается, подобно пружине. В эту минуту насекомое опирается на землю краями головы и надкрыльев. Вследствие мгновенного ослабления этого напряженного состояния голова и грудь быстро взлетают кверху, а основания надкрыльев с такой силой ударяются о землю, что жук подбрасывается на высоту одного или двух дюймов. Выступы груди и влагалище грудного отростка служат для устойчивости тела во время прыжка. В описаниях, которые мне приводилось читать по этому предмету, не отмечено, насколько важна упругость грудного отростка, а между тем понятно, что столь быстрый прыжок невозможен без участия какого-нибудь механического приспособления.

Несколько раз я предпринимал маленькие, но в высшей степени приятные экскурсии по окрестностям. Между прочим я побывал в ботаническом саду, где собрано много полезных растений. Листья камфарного, перечного, коричного и гвоздичного деревьев издавали чудный запах; хлебное дерево, или яка, и манговое дерево состязались между собою в великолепии зелени. Характер пейзажа в окрестностях Байи определяется главным образом этими двумя деревьями. Раньше я даже не мог себе представить, чтобы дерево могло отбрасывать такую черную тень.

Нужно заметить, что дома в тропических странах всегда окружены самыми красивыми растительными формами, потому что многие из них в то же время наиболее полезны человеку. Оба эти качества – красота и полезность – соединены и в банане, и в кокосовой пальме, и в апельсиновом и хлебном деревьях.

В этот день я был особенно поражен замечанием Гумбольдта о «тонком тумане, который, не изменяя прозрачности воздуха, придает цветам более нежный оттенок, смягчая их резкость». В умеренном поясе я никогда не замечал подобного явления. На протяжении полумили или трех четвертей мили воздух был совершенно прозрачен, но на большом расстоянии все цвета сливались в удивительно красивый светлосерый туман с голубым отливом. Атмосферные условия между утром и полуднем, когда эффект был всего резче, оставались одни и те же, только разность между точкой росы и температурой увеличивалась от 4° до 8°.

Как-то раз я встал рано и пошел к Гавии, или мачтовой горе. Воздух был удивительно свеж и ароматен; капли росы еще блестели на листьях больших лилейных растений, осенявших прозрачные ручейки. Сидя на обломке гранита, я с наслаждением смотрел на разнообразных насекомых и птиц, пролетавших мимо. Колибри, кажется, особенно любят такие уединенные, тенистые места. Глядя, как эти маленькие создания щебечут, порхая вокруг цветка, и так быстро трепещут крылышками, что их едва можно рассмотреть, я всегда вспоминал наших ночных бабочек; в самом деле, их движения и повадки сходны во многих отношениях.

Продолжая идти вперед по тропинке, я вступил в величественный лес, и с высоты пяти или шести футов передо мною открылась одна из тех изумительных панорам, которые так обычны в окрестностях Рио. На этой высоте пейзаж принимает самые яркие краски, и каждая отдельная форма, каждый оттенок настолько превосходит своим великолепием всё, что европеец когда-либо видел на своей родине, что мне никак не найти слов для выражения моих чувств. Тропический пейзаж часто напоминал мне роскошные декорации больших оперных театров.

Никогда не возвращался я с этих прогулок с пустыми руками. На этот раз мне попался экземпляр одного замечательного гриба.

В Англии всем известен тот гриб, который распространяет осенью отвратительный запах; а энтомологам известно и то, что этот запах очень нравится некоторым из наших жуков. То же самое замечается и здесь, потому что один жук, привлеченный запахом гриба, который я нес в руках, сел на него. Таким образом, мы видим в двух отдаленных друг от друга странах одинаковое соотношение между растениями и насекомыми одних и тех же семейств. Но когда человек становится посредником при введении новых видов в какую-нибудь страну, отношение это часто нарушается. Скажу для примера, что капуста и салат, пожираемые в Англии множеством слизней и гусениц, в садах Рио остаются нетронутыми.

Во время нашей стоянки в Бразилии я собрал большую коллекцию насекомых. Я скажу только о дневных бабочках, потому что ночные бабочки здесь гораздо многочисленнее, чем в наших умеренных странах, хотя это и кажется неожиданным при здешней богатой растительности.

Меня очень удивили некоторые привычки одной бабочки (Papilio feronia), которая водится здесь главным образом в апельсиновых рощах. Эта бабочка может летать очень высоко, но нередко она просто ползает по древесным стволам, причем ползает всегда вниз головой, распустив горизонтально крылья, а не сложив их вертикально, как это обыкновенно делают бабочки. Изо всех виденных мною бабочек только эта пользуется ногами для того, чтобы бегать. Не зная этой особенности, я много раз старался поймать ее, и всякий раз, как бы осторожно я ни приближался к ней, она быстро отбегала в сторону в тот самый миг, когда мой пинцет был готов сомкнуться над нею.

Эта же бабочка обладает, кроме того, замечательною способностью производить особенный шум. Много раз, когда две таких бабочки, вероятно, самец и самка, гоняясь друг за другом, в неправильном полете носились в нескольких ярдах от меня, я слышал какой-то стук, вроде треска, производимого губчатым колесом о спуск пружины. Треск продолжался с короткими перерывами, и его можно было слышать за двадцать ярдов. Я уверен, что не ошибся в своем наблюдении. Позже один энтомолог писал: «Эта бабочка замечательна тем, что имеет у основания передних крыльев род барабана…»

В общей картине мира жесткокрылых я сильно разочаровался. Правда, маленьких и темных жуков здесь чрезвычайно много. Европейские кабинеты пока что могут похвастаться только самыми крупными видами тропических насекомых. Стоит только представить себе, каких размеров достигнут со временем полные каталоги насекомых, и душа каждого энтомолога придет в волнение.

Зато хищные жуки здесь очень редки, и это тем более замечательно, что хищных млекопитающих в жарких странах очень много. Меня поразило это обстоятельство как в Бразилии, так и в умеренных равнинах Ла Платы. Не заменяют ли в Бразилии многочисленные пауки и прожорливые перепончатокрылые наших хищных жуков? Мертвоеды и короткокрылые здесь очень редки; зато долгоносики и листоеды, питающиеся растительными веществами, встречаются в громадном числе. Я говорю не о числе различных видов, но о числе отдельных особей, потому что именно это определяет характер страны в энтомологическом отношении.

Человек, попадающий впервые в тропический лес, непременно будет поражен работой муравьев. Протоптанные ими дорожки расходятся по всем направлениям, и по ним постоянно двигаются целые армии; одни идут вперед, другие назад, таща на себе куски зеленых листьев, величина которых иногда значительно превосходит их собственный рост.

Маленькие муравьи темного цвета кочуют подчас в бесчисленном множестве. Раз в Байе я был поражен, видя, как множество пауков, тараканов и других насекомых, а вместе с ними и несколько ящериц испуганно бежали по открытому и ровному месту. Позади их каждая ветка и каждый листок были так усеяны муравьями, что казались совершенно черными. Рой прошел по ровному месту, потом разделился на колонны и спустился по старому валу. Этим маневром они оцепили множество насекомых, и надо было видеть, какие усилия употребляли эти маленькие создания, чтобы спастись от смерти. Подойдя к дороге, муравьи переменили свой путь и узкими колоннами снова взобрались на вал. Я поставил маленький камень, чтобы преградить дорогу одной из колонн; весь корпус бросился тогда на это препятствие и немедленно отступил. Несколько времени спустя пришла другая армия, и после новой не удавшейся попытки прежний маршрут был оставлен. Стоило первой колонне взять на один дюйм в сторону, и камень был бы обойден; конечно, они так бы и сделали, если бы это препятствие было и прежде тут; но, видя с моей стороны нападение, эти маленькие воинственные герои не допускали и мысли об уступке.

В окрестностях Рио часто встречаются насекомые вроде ос, которые строят для своих личинок глиняные гнезда; эти гнезда они доверху набивают полуживыми пауками и гусеницами, которых жалят таким удивительным образом, что те не двигаются, но остаются живыми до тех пор, пока личинки не вылупятся из яиц. Личинки питаются этим возмутительным запасом беспомощных, полуживых жертв, а некоторые восторженные натуралисты находят это зрелище любопытным и даже увлекательным.

Меня очень занимала однажды смертельная схватка между такой осой и большим пауком. Оса бросилась на паука, нанесла ему удар и улетела; паук был, очевидно, ранен, потому что, стараясь убежать, покатился вниз по маленькому склону, но все-таки сохранил еще довольно силы, чтобы доползти до густого кустика травы. Вскоре оса вернулась и очень удивилась, не найдя своей жертвы. Тогда она приступила к поискам, точно собака, которая охотится за лисицей; оса стала описывать небольшие полукруги и всё время быстро двигала крыльями и щупальцами. Паук, хотя и хорошо спрятавшийся, был скоро открыт, и оса, всё еще, очевидно, опасаясь челюстей своего противника, после многих маневров ужалила его в двух местах на нижней стороне груди. Наконец, тщательно ощупав на этот раз уже неподвижного паука, она потащила труп. Но тут я захватил убийцу и овладел ею вместе с ее добычей.

Пауков, по сравнению с насекомыми, здесь несравненно больше, чем в Англии; их, может быть, здесь даже больше, чем всех других разновидностей членистоногих животных. Разнообразие видов прыгающих пауков, можно сказать, бесконечно. Многие виды имеют твердые колючие покровы, другие большие колючие голени. Тропинки в лесу то и дело перегорожены крепкими желтыми тенетами паука, о котором рассказывают, что тенета его до того крепки, что он может ловить даже птиц.

Почти в каждой такой паутине живет на чужой счет маленький красивый паучок с очень длинными передними ногами. Вероятно, этот паучок слишком ничтожен, чтобы обратить на себя внимание большого хозяина, и потому ему разрешено питаться теми мелкими насекомыми, которые запутываются в тенетах и всё равно пропадали бы даром. Если пугнуть этого маленького паучка, он или притворяется мертвым, вытянув свои передние ноги, или стремглав падает с паутины.

Здесь очень распространен, особенно в сухих местах, большой крестовик, который раскидывает свою паутину между большими листьями агавы и укрепляет ее около центра двумя или даже четырьмя нитями; нити эти расположены зигзагом между каждыми двумя лучами паутины. Если в тенета попадает какое-нибудь большое насекомое, например, кузнечик или оса, то паук ловким движением начинает повертывать его и в то же время выпускает из себя нити, из которых сплетает кокон вокруг своей добычи. После этого паук осматривает беспомощную жертву и наносит ей смертельный укус в нижнюю часть груди. Затем он уходит и терпеливо ждет действия яда. О силе этого яда можно судить по тому, что когда я через полминуты открыл кокон, то нашел огромную осу уже мертвою.

Этот паук сидит всегда около центра своей паутины головой вниз. Если его потревожить, то он поступает различно, смотря по обстоятельствам: если под паутиной есть трава или кусты, то он быстро падает вниз; при этом я ясно видел, что, прежде чем упасть, он выпускает из себя длинную нить. В случае если место под тенетами открытое, паук редко бросается вниз, а быстро перебегает по центральному ходу с одной стороны паутины на другую. Если продолжать преследовать его, то он прибегает к хитрости: оставаясь в середине паутины, паук начинает сильно подергивать нити, прикрепленные к очень гибким ветвям, и мало-помалу приводит их в столь быстрое колебание, что всё смешивается и даже очертания тела самого паука становятся неясными.

Известно, что почти все английские пауки, поймав в свои тенета слишком большое насекомое, стараются оборвать нити и освободить добычу, чтобы спасти от разрушения свою паутину. Однако мне случилось видеть в одной теплице в Шропшире, что в неправильные тенета маленького паука попала большая оса. Паук, вместо того чтобы оборвать захватившие ее нити, еще крепче принялся опутывать ими тело и крылья своей жертвы. Сначала оса пыталась достать своего маленького противника жалом и уколоть его. Я смотрел целый час, как она барахталась; наконец, сжалившись, убил ее и снова посадил в тенета. Паук вскоре возвратился, и через час я с удивлением увидел, что он уже запустил свои челюсти в отверстие, через которое оса высовывает свое жало. Два или три раза я отгонял паука, но в течение всех следующих суток постоянно находил его сосущим свою жертву всё в том же месте. Паук сильно раздулся, насосавшись соков осы, которая была во много раз больше его.

Здесь уместно упомянуть, что в окрестностях Санта Фе Бахада я нашел много больших черных пауков с красными пятнами на спине, живущих обществами. Тенета расположены у них отвесно, как у всего рода крестовиков. Каждая паутина отстоит от другой фута на два, но все они прикрепляются к общим нитям, которые очень длинны и протянуты во все стороны, чтобы обслуживать всех членов общества. Таким образом верхушки некоторых больших кустов были со всех сторон окружены этими соединенными паутинами. Однако я не помню, чтобы мне когда-нибудь случалось видеть центральное гнездо, величиною в шапку, в которое, по словам одного путешественника, пауки откладывают свои яйца осенью перед смертью. Так как все пауки, которых я видел, были одинаковой величины, то можно думать, что все они были приблизительно одного возраста. Жизнь обществами донельзя удивительна для пауков, которые любят уединение и так кровожадны, что даже оба пола постоянно воюют между собой.

Неподалеку от Мендевы, в высокой долине Кордильер, я нашел другого паука, тенета которого отличались очень своеобразной формой. Из центра паутины, где сидит паук, шли лучами крепкие нити, но только две из них были связаны друг с другом симметричным переплетом, так что паутина была не круглой, как это обычно бывает, а клинообразной. Так были построены все тенета.

Глава третья

Мальдонадо

Монтевидео. – Мальдонадо. – Путешествие к реке Поланко. – Лассо и бола. – Куропатки. – Отсутствие деревьев. – Олень – Водосвинка. – Туку-туку. – Молотрус и его сходство с кукушкой. – Бентеви. – Хищные птицы. – Трубки, образованные молнией. – Разрушенный дом.

5 июля 1832 года. – Утром мы отправились в путь и вышли из великолепной гавани Рио де Жанейро. До Ла Платы мы не видели ничего особенного, только раз нам попалось большое стадо дельфинов. Сотни этих животных разрезали волны и подпрыгивали так высоко, что всё тело их высовывалось наружу. Когда корабль делал до девяти узлов в час, они совершенно свободно сновали взад и вперед перед самым его носом и потом быстро исчезали. В одну из темных ночей нас окружила стая тюленей и пингвинов; они производили такие странные звуки, что вахтенный офицер отрапортовал начальству, будто с берега уже слышно мычание коров.

Следующей ночью мы были свидетелями великолепного естественного фейерверка: верхушка мачты и концы рей засветились огнями святого Эльма, а очертания флюгера сияли, как будто натертые фосфором. Море светилось так ярко, что следы пингвинов обозначались огненными полосами, а в темных небесах по временам мелькала ослепительная молния.

Когда мы вошли в устье реки, я с любопытством наблюдал, как медленно смешивалась морская вода с речной. Мутная речная вода, которая была легче морской, текла сверху; это было особенно заметно в борозде, оставляемой кораблем, – в ней ясно было видно, как чистая голубая струя маленькими водоворотами смешивается с мутной.

26 июля. – Мы бросили якорь в Монтевидео. Следующие два года «Бигль» был занят съемкой восточных и южных берегов Америки к югу от Ла Платы. Чтобы избежать бесполезных повторений, я выпишу из моего дневника всё, что относится к этим местам, не соблюдая порядка, в котором мы их посещали.

Мальдонадо лежит на северном плоском берегу Ла Платы, недалеко от устья. Это маленький, тихий, заброшенный городок. Улицы его, как улицы всех здешних городов, расположены под прямыми углами друг к другу, а в центре города помещается огромная площадь или сквер, размеры которого подчеркивают малочисленность населения. Торговли здесь почти нет; предметы вывоза ограничиваются кожами и живым скотом. Почти все жители земледельцы, есть только несколько лавочников и ремесленников – кузнецов и плотников. Они обслуживают население на пятьдесят миль в окружности. Город отделен от реки рядом песчаных холмов, которые тянутся почти на милю в ширину. С других сторон его окружает открытая, слегка волнистая равнина, одетая однообразным зеленым ковром, на котором пасутся бесчисленные стада рогатого скота, овец и лошадей.

Обработанной земли очень мало даже в ближайших окрестностях города. Изгороди из кактусов и агав отмечают те немногие места, где посеяна пшеница или маис. Общий характер страны по всему протяжению северного плоского берега Ла Платы один и тот же. Вся разница в том, что возле Мальдонадо гранитные скалы несколько крупнее. Местность, вообще, непривлекательна. Только изредка оживляется она видом дома, ограды или дерева. Однако, пробыв долгим пленником на корабле, бродить по бесконечным луговым равнинам удивительно приятно, а если сосредоточить внимание на небольшом пространстве земли, то всегда можно найти много хорошего. Здесь многие мелкие птицы окрашены очень ярко, свежая зеленая мурава, коротко общипанная пасущимся скотом, украшена мелкими цветами; как старого друга встретил я среди них цветок, похожий на маргаритку. А что бы сказал любитель цветов при виде огромных пространств, так густо усеянных вербенами, что даже издали они горят алым цветом?

Я оставался в Мальдонадо десять недель и за это время успел составить почти полную коллекцию местных зверей, птиц и пресмыкающихся. Прежде, однако, чем говорить о них, я расскажу о своем путешествии к реке Поланко, которая протекает миль за семьдесят к северу от Мальдонадо. Кстати, вот образчик здешней дешевизны: двум проводникам с целой дюжиной верховых лошадей я платил в день всего два доллара. Мои спутники были хорошо вооружены пистолетами и саблями. Эта предосторожность показалась мне сначала излишнею; но первое, что мы услышали в пути, был рассказ о том, как накануне на дороге из Монтевидео был найден путешественник с перерезанным горлом. Убийство случилось около креста, поставленного в память такого же события.

Первую ночь мы провели в уединенном сельском домике, и тут оказалось, что некоторые из моих вещей вызывают у местных жителей величайшее удивление. Особенное внимание возбуждал мой карманный компас. В каждом доме меня просили показать его и объяснить, как при помощи этого инструмента и карты определяется направление. Туземцев несказанно поражало, что я, приезжий, так хорошо знаю дорогу: в этой открытой стране направление и дорога – одно и то же. Даже одна больная, – молодая женщина, лежавшая в постели, – специально прислала просить меня, чтобы я зашел к ней и показал ей компас.

Если местные жители удивлялись мне, то я, со своей стороны, удивлялся невежеству людей, которые владеют тысячами голов скота и обширными поместьями. Это невежество можно объяснить разве тем, что в эту глухую страну редко приезжают иностранцы. Меня спрашивали: земля ли ходит вокруг солнца или наоборот? теплее или холоднее к северу? где лежит Испания? и множество других подобных вещей. Жители большею частью полагают, что Англия, Лондон и Северная Америка – различные названия одного и того же места: однако находились люди и более сведущие, – они знали, что Лондон и Северная Америка – отдельные, но соседние между собою страны, а Англия – это большой город в Лондоне.

У меня были спички, которые я зажигал о зубы. Со всех концов сбегались люди посмотреть на это чудо. Кто-то даже предложил мне целый доллар за одну спичку. В селении Лас Минас много толковали о том, что я каждое утро умываюсь. Один богатый купец подвергнул меня подробному допросу по поводу такой странной привычки. Он расспрашивал меня также и о том, почему мы на корабле не бреем бороды, и, вообще, смотрел на меня очень подозрительно. Может быть, он слыхал об омовениях магометан и, зная, что я не католик, а стало быть, еретик, решил, что все еретики – турки.

В этих местах существует обыкновение просить ночлега в первом встречном доме. Удивление, которое возбуждали мой компас и другие «фокусы», вместе с бесконечными рассказами моих проводников о том, как я раскалываю камни, отличаю ядовитых змей от безвредных, собираю насекомых и тому подобное, было мне очень на руку – оно давало мне возможность отблагодарить за оказанное мне гостеприимство. Я пишу об этих людях так, как если бы я рассказывал об обитателях Центральной Африки. Боюсь, что жители Банда Ориенталь остались бы недовольны таким сравнением, но когда я разговаривал с ними, мне действительно приходила на ум Центральная Африка.

Назавтра мы отправились в селение Лас Минас. Природа оставалась такой же, разве что ландшафт был несколько более холмистым. Впрочем, житель пампасов, без сомнения, назвал бы эти холмы Альпами. Народу живет здесь так мало, что за целый день едва встретишь одного человека. Лас Минас еще меньше Мальдонадо. Селение лежит в маленькой равнине, окруженной низкими скалистыми горами. По обыкновению, оно построено симметрично: в центре стоит выбеленная церковь, и общий вид довольно красив. Крайние дома одиноко возвышаются на равнине; возле них нет ни садов, ни дворов. В тех местах сады вообще бывают редко, и потому дома имеют неприветливый вид.

На ночь мы остановились в пульперии, т. е. в кабаке. Вечером туда пришли гаучосы пить вино и курить сигары. Их внешность заслуживает внимания – они очень стройны и красивы, но кажутся чрезвычайно надменными; многие из них носят усы и длинные волосы, вьющиеся по спине. Яркая цветная одежда, звенящие шпоры, ножи, заткнутые за пояс как кинжалы, в качестве кинжалов их нередко и употребляют, – всё это придает гаучосам характер, далеко не соответствующий названию гаучо, что значит поселянин. Вежливы они чрезвычайно: ни один не выпьет своего вина, не предложив вам отведать его; но даже тогда, когда гаучо отвешивает вам свой изящнейший поклон, видно, что он не прочь перерезать ваше горло, как только ему представится случай.

На третий день мы продолжали наш путь, но часто отклонялись в стороны, потому что я был занят осмотром залежей мрамора. На зеленой мураве равнин мы видели много страусов. В некоторых стадах их было до двадцати и до тридцати штук. Страус, стоящий на возвышении, четко вырисовывается на светлом фоне неба. Нигде еще в этой стране я не встречал таких смирных страусов: они подпускали всадника очень близко к себе, потом распускали крылья и стремительно пускались по ветру, оставляя лошадь далеко за собой.

К ночи мы приехали в дом дона Хуана Фаунтес, богатого землевладельца, с которым, впрочем, никто из нас не был лично знаком. Здесь, когда приближаешься к чужому дому, полагается выполнить следующие требования этикета: медленно подъехать к двери и, не слезая с лошади, сказать: «Ave Maria». (Слезть с лошади до того, как кто-нибудь к вам выйдет и попросит войти, считается неприличным.) Ответная фраза хозяина: «Sin pecado concebida» (зачатая без греха). После того как вас ввели в дом, вы в течение нескольких минут ведете разговор на какую-нибудь общую тему и только после этого предлагаете вопрос о том, можно ли здесь переночевать. На эту просьбу всегда отвечают согласием, и с этой минуты гость уже принимает участие во всех семейных трапезах, ему отводят комнату, где он устраивает себе постель из чепрака своего рекадо, т. е. седла.

Любопытно видеть, как одни и те же условия вырабатывают сходные обычаи и нравы. На мысе Доброй Надежды повсеместно существует совершенно такого же рода гостеприимство и соблюдается почти тот же самый этикет. Но разница между испанцем и голландцем заключается в том, что испанец никогда не задаст гостю вопроса, выходящего за пределы самой тончайшей вежливости, тогда как добряк-голландец спросит вас, и где вы были, и куда поедете, и чем занимаетесь, и, наконец, осведомится даже о том, сколько у вас братьев, сестер и детей.

Вскоре после нашего приезда к дому дона Хуана пригнали большое стадо рогатого скота, и трех быков отобрали на убой. Полудикие животные были очень проворны и хорошо знакомы с роковым лассо, поэтому они порядком измучили лошадей, заставляя их гоняться за собой.

Зная, каким огромным количеством скота, лошадей и слуг владеет наш хозяин, странно было видеть его жалкое жилье. Пол в доме был земляной, окна без стекол, в гостиной стояло только несколько стульев и скамеек самой грубой работы да еще два стола. Ужин, несмотря на присутствие нескольких посторонних лиц, состоял из двух огромных кусков говядины – жареной и вареной – и из нескольких тыкв; кроме тыквы никаких других овощей не было; не оказалось также ни одного куска хлеба. Пили только воду, – на столе стоял огромный глиняный кувшин один на всё общество. А между тем наш хозяин был владельцем многих квадратных миль земли, где почти каждый акр при небольшом труде мог бы производить не только хлеб, но и самые разнообразные овощи.