Приключения Оливера Твиста

– Нанси спрашивает, привести ли его в другое место?

– Да, – ответил еврей, – как только она поймает его. Найти его, найти во что бы то ни стало, вот и все! Я знаю, что сделаю потом, бояться нечего.

Мальчик ответил, что понял, и пустился с лестницы догонять своих товарищей.

– Значит, он пока не проболтался, – сказал еврей, продолжая прятать вещи. – Если только он проболтается своим новым друзьям, мы сумеем заткнуть ему глотку.

Глава 14. Дальнейшие подробности пребывания Оливера у мистера Броунлоу. Замечательное предсказание мистера Гримвига относительно того, чем кончится поручение, данное Оливеру

Оливер скоро пришел в себя после обморока, случившегося с ним после неожиданного восклицания мистера Броунлоу. Старый джентльмен и миссис Бэдуин решили между собой тщательно избегать в разговоре малейших намеков на портрет, не говорить также ни о жизни Оливера, ни о его будущем, а только о том, что может развлечь, но отнюдь не взволновать. Он был слишком слаб, чтобы встать к завтраку, но когда на следующий день сошел вниз в комнату экономки, то прежде всего взглянул на стену в надежде снова увидеть лицо прекрасной леди. Надежда его не исполнилась: портрет куда-то убрали.

– Ага! – сказала экономка, заметив взгляд Оливера. – Его унесли, как видишь.

– Я это вижу, ма'ам, – ответил Оливер. – Зачем же его унесли?

– Его повесили внизу, дитя мое. Мистер Броунлоу сказал, что портрет почему-то очень волнует тебя, а это может помешать твоему выздоровлению.

– О нет, нисколько! Он совсем не волнует меня, ма'ам, – сказал Оливер. – Мне нравилось смотреть на него. Я так полюбил его.

– Хорошо, хорошо! – сказала старая леди, стараясь успокоить мальчика. – Поправляйся скорей, мой голубчик, и тогда его опять повесят здесь. Да! Обещаю тебе это! А теперь поговорим о чем-нибудь другом.

Вот и все, что мог узнать Оливер относительно портрета. Старая леди была так добра к нему во время болезни, что он решил не расспрашивать ее больше; он очень внимательно выслушал все, что она ему рассказывала о своей милой и красивой дочери, которая вышла замуж за милого и красивого человека и живет теперь в деревне, а также о сыне, который служит клерком у одного купца в Вест-Индии, о том, какой он добрый молодой человек и четыре раза в год обязательно посылает ей письма, и глаза ее наполнялись слезами, когда она говорила о нем. Пока старая леди распространялась о превосходных качествах своих детей и о заслугах своего доброго покойного мужа, который умер – бедная, чудная душа! – лет двадцать шесть тому назад, наступила уже пора пить чай. После чая она принялась учить Оливера какой-то карточной игре, которой он выучился очень скоро; она ему очень понравилась, и он долго с большим интересом играл, пока не наступил час, когда он должен выпить теплого вина с водой и ломтиком поджаренного хлеба и затем ложиться спать.

Счастливые это были дни, когда Оливер поправлялся после своей болезни. Все так спокойно, уютно, чисто, все так добры и ласковы, что после шума и бесчинств, среди которых он жил до сих пор, ему казалось, что он попал в рай. Как только он поправился настолько, что мог уже одеться, мистер Броунлоу заказал для него новый костюм, шапку и пару башмаков. Когда Оливеру сказали, что он может распорядиться своим старым платьем как хочет, он сейчас же отдал его прислуге, которая всегда была добра к нему, и попросил ее продать его старьевщику, а деньги оставить себе. Она исполнила все, что он ей сказал. Оливер смотрел в это время в окно и, когда увидел, что еврей ушел, сунув его одежду в мешок, то пришел в неописуемый восторг при мысли о том, что ее больше нет, и что он избежал таким образом опасности снова надеть ее когда-нибудь. Сказать по правде, это были сплошные лохмотья, потому что у Оливера до сих пор ни разу не было новой одежды.

В один прекрасный вечер, спустя неделю после истории с портретом, когда Оливер разговаривал с миссис Бэдуин, явилась служанка от мистера Броунлоу и передала, что он желает, если Оливер Твист чувствует себя хорошо, чтобы он пришел к нему в кабинет, так как ему нужно с ним кое о чем поговорить.

– Спаси нас, Господи, и помилуй! Вымой скорей ручки, дитя мое, и дай я тебе причешу головку, – сказала миссис Бэдуин. – Знай мы, что он позовет тебя, мы надели бы чистый воротник и стали бы такими красивенькими, как новенький шестипенсовик.

Оливер исполнил все, что сказала ему старая леди, которая страшно горевала о том, что теперь ей уже не успеть выгладить маленькую оборочку на воротничке его рубашки. Несмотря, однако, на все это, мальчик выглядел таким нежным и хорошеньким, что она не выдержала и, оглядев его внимательно с головы до ног, сказала, что никак не думала, чтобы он за такое короткое время мог так измениться к лучшему.

Успокоенный этим отзывом, Оливер направился к кабинету и постучал в дверь. После приглашения мистера Броунлоу войти он очутился в небольшой комнате, наполненной книгами, с окном, выходившим в красивый садик. У окна стоял стол, а за ним сидел мистер Броунлоу и читал. Увидев Оливера, он отодвинул от себя книгу и сказал ему, чтоб он подошел ближе и сел. Оливер присел, удивляясь про себя, неужели люди могут прочитать столько книг, которые, конечно, написаны для того, чтобы люди сделались более умными.

– Здесь много хороших книг, не правда ли, мой мальчик? – спросил мистер Броунлоу, заметив взгляд Оливера, брошенный на полки, которые шли от пола и до самого потолка.

– Очень много, – ответил Оливер, – я никогда еще не видел столько.

– Ты прочтешь их все, если будешь хорошо учиться, – ласково сказал старый джентльмен. – Это тебе больше понравится, потому что корешки и переплет в книгах далеко не лучшая их часть.

– Я думаю, сэр, они очень тяжелые, – сказал Оливер, указывая на несколько больших томов с золотыми переплетами.

– Не всегда, – ответил старый джентльмен, гладя мальчика по голове и улыбаясь ему. – Бывают меньше этих и гораздо тяжелее. Желал бы ты вырасти, сделаться ученым и писать книги?

– Я думаю, сэр, что мне интереснее было бы читать их, – ответил Оливер.

– Как! Ты не желал бы быть писателем? – воскликнул старый джентльмен.

Оливер задумался на минуту, а затем сказал, что, по его мнению, лучше всего быть продавцом книг. Старый джентльмен засмеялся от всего сердца и объявил ему, что он сказал очень хорошую вещь. Оливер обрадовался, хотя никак не мог решить, почему это хорошо.

– Ну ладно! – сказал старый джентльмен, перестав смеяться. – Не пугайся! Мы не сделаем из тебя писателя, ты и без этого можешь научиться какому-нибудь почтенному ремеслу, хотя бы, например, кирпичному.

– Благодарю вас, сэр, – ответил Оливер.

У мальчика при этом был до того серьезный вид, что старый джентльмен невольно рассмеялся и сказал что-то насчет явлений инстинкта, но Оливер не понял и потому не обратил на это внимания.

– Ну-с, – сказал мистер Броунлоу, говоря ласково и в то же время очень серьезно, чего Оливер никогда не замечал раньше. – Прошу тебя, мой мальчик, как можно внимательнее выслушать то, что я тебе скажу. Я буду говорить с тобой прямо. Уверен, что ты так же хорошо поймешь меня, как и многие другие, которые гораздо старше тебя.

– О, не говорите мне, сэр, что вы хотите, чтобы я ушел от вас! – воскликнул Оливер, встревоженный серьезным тоном старого джентльмена. – Не выталкивайте меня за дверь, чтобы я опять шлялся без пристанища по улицам! Позвольте мне остаться здесь и быть вашим слугой. Не отсылайте меня в то ужасное место, где я был. Сжальтесь над несчастным мальчиком, сэр!

– Милое дитя мое, – сказал старый джентльмен, тронутый таким горячим порывом Оливера, – не бойся, я не отправлю тебя до тех пор, пока мы сам не подашь мне к этому повода.

– Никогда этого не будет, сэр, никогда!

– Надеюсь, что нет, – сказал старый джентльмен. – Не думаю, чтобы ты когда-либо подал мне этот повод. Мне столько раз приходилось разочаровываться в тех, кому я хотел сделать добро. Тем не менее я расположен верить тебе и не могу понять, почему все, касающееся тебя, так глубоко интересует меня. Люди, которых я так сильно любил, давно уже лежат в могиле, с ними я похоронил все счастье и все радости своей жизни, но из этого не следует, чтобы я похоронил также и свое сердце, и закрыл к нему доступ лучшим чувствам. Глубокое горе только укрепило его и сделало более чутким.

Старый джентльмен говорил тихо, как бы обращаясь к самому себе, а не к своему собеседнику. Когда после этого он смолк на несколько минут, Оливер, в свою очередь, тоже сидел и молчал.

– Довольно, однако, – сказал старый джентльмен более веселым тоном. – Я говорил все это только потому, что у тебя юное сердце. Теперь ты знаешь, сколько горя и страданий я вынес в своей жизни, и, следовательно, будешь стараться не огорчать меня больше. Ты говоришь, что ты сирота, что у тебя нет друзей в мире. Я наводил справки, и все они подтверждают твои слова. Расскажи мне все, что знаешь о себе – откуда ты пришел сюда, кто тебя воспитал, каким образом ты очутился в той компании, в обществе которой я нашел тебя. Говори всю правду, и пока я жив, ты никогда не будешь одиноким.

Рыдания душили Оливера, и он в течение нескольких минут не мог выговорить ни единого слова. Не успел он затем приступить к рассказу о том, как его отдали на ферму и мистер Бембль взял его оттуда и отвел в дом призрения, как у парадной двери кто-то нетерпеливо дернул звонок два раза, и вслед за этим в комнату вошла служанка, доложив о приходе мистера Гримвига.

– Он идет сюда? – спросил мистер Броунлоу.

– Да, сэр, – ответила служанка. – Он спросил, есть ли мягкие булочки в доме, и когда узнал от меня, что есть, то сказал, что идет пить чай.

Мистер Броунлоу улыбнулся и, обернувшись к Оливеру, сказал ему, что мистер Гримвиг его старый приятель, что у него несколько резкая, грубая манера речи, но что это один из самых достойных людей, каких он когда-либо знавал.

– Мне идти вниз, сэр? – спросил Оливер.

– Нет, – ответил мистер Броунлоу, – напротив, я желаю, чтобы ты остался здесь.

В ту же минуту в комнату вошел, опираясь на толстую палку, старый джентльмен, хромавший на одну ногу. На нем был синий сюртук, полосатый жилет, нанковые[5 - Нанка – сорт грубой хлопчатобумажной ткани из толстой пряжи.] брюки и штиблеты, белая шляпа с широкими полями. Из-под жилета высовывалась узенькая оборка от рубахи, а под ней болталась довольно длинная стальная цепочка от часов, на конце которой ничего не висело, кроме ключа. Концы его белого шейного платка были связаны узлом величиной с апельсин; все лицо его то и дело передергивалось самыми разнообразными гримасами, для изображения которых не хватало бы ни слов, ни красок. Во время разговора он всегда склонял голову на один бок и смотрел в то же время как-то искоса, напоминая попугая. Так же точно держался он в ту минуту, когда входил в комнату. Вытянув далеко вперед руку, в которой он держал небольшой кусок апельсиновой корки, он воскликнул ворчливым недовольным тоном:

– Смотрите! Видите ли вы это? Не странно ли и не удивительно ли, что во всяком доме, куда я только вздумаю войти, я непременно нахожу на лестнице кусок этого любимого хирургами вещества? Апельсиновая корка виновата в том, что я хромаю, и причиной моей смерти тоже будет апельсиновая корка. Да, сэр! Я умру от апельсиновой корки… Готов съесть собственную свою голову, сэр, если это неправда.

Это было любимое выражение мистера Гримвига, которое он обычно употреблял, желая придать больше силы своим словам и выражениям. Самое удивительное здесь то, что даже в том случае, если бы научные опыты доказали возможность того факта, что джентльмену ничего не стоит съесть свою собственную голову, мистер Гримвиг не смог бы этого сделать, ибо голова его была так велика, не говоря уже о толстом слое пудры на ней, что ни единый человек не смог бы прикончить ее в один присест.

– Да, съел бы свою голову, сэр, – повторил мистер Гримвиг, стуча палкой по полу. – Э-э!.. Это что такое! – продолжал он, увидев Оливера и отступая на шаг или два.

– Это молодой Оливер Твист, о котором мы говорили, – сказал мистер Броунлоу.

Оливер поклонился.

– Не вздумаете ли вы утверждать, что это тот самый мальчик, у которого была горячка? – сказал мистер Гримвиг, отступая с некоторым испугом назад. – Погодите минутку! Не говорите! Да… – продолжал мистер Гримвиг, сделавший вдруг такое открытие, при котором страх горячки сразу отошел на задний план. – Это тот самый мальчик, у которого был апельсин? Если это не тот мальчик, сэр, у которого был апельсин и который бросил эту корку на лестницу, то я готов съесть свою голову, вот что!

– Нет-нет, у него не было апельсина, – сказал мистер Броунлоу, смеясь от души. – Полно вам! Снимите вашу шляпу и поговорите с моим юным другом.

– Я слишком строг на этот счет, сэр, – сказал раздражительный старый джентльмен, снимая свои перчатки. – На мостовой нашей улицы всегда бывают в большем или меньшем количестве апельсиновые корки, и я знаю наверняка, что их бросает мальчик хирурга. Одна молодая женщина поскользнулась вчера, наступив на апельсиновую корку, и упала прямо на мою садовую решетку; я видел, как она, встав на ноги, подняла руку по направлению проклятого красного фонаря с весьма выразительной пантомимой. «Не идите к нему, – крикнул я ей из окна. – Он убийца! Он волчья яма!» Вот что он. Если нет…