Крылья огня

– Черт побери, да я вовсе не угрожаю вам! Я стараюсь оградить от неприятностей моих родных, на что, согласитесь, имею право! Сейчас я поведаю вам страшную, неудобную, неприятную, но правду. Поскольку убийца уже умер и нет смысла наказывать живых, верно?

– О чем вы? – спросил Ратлидж. Хэмиш у него в голове буркнул: «Берегись!»

Кормак Фицхью глубоко вздохнул. Он успел оценить противника, понял, что от Ратлиджа так просто не отделаешься, и решил поскорее покончить с делом.

– Оливия Марлоу… то есть О. А. Мэннинг… была замечательным поэтом и незаурядной женщиной. Жизнь для нее была вещью, игрушкой, которой она стремилась обладать. Она хотела, чтобы ее обожествляли, чтобы ею восхищались. Но, помимо всего прочего, она была хладнокровной убийцей.

Глава 4

Ратлидж посмотрел в лицо своему собеседнику; оно выражало убежденность и боль. Слова Кормака Фицхью глубоко ранили Ратлиджа. Хотя лично он не был знаком с Оливией Марлоу, но читал ее стихи. Как могла женщина, сочинившая «Крылья огня», быть способной на хладнокровное убийство?

«Очень просто! – закричал в ответ Хэмиш. – Она не только воспаряла к небесам, но и опускалась в бездны… Жуть какая! Знать ее не желаю!»

Фицхью внимательно наблюдал за ним, следил за его реакцией. Глаза его при таком освещении казались очень светлыми, серо-голубыми, ясными, благожелательными.

– Теперь вы понимаете, почему я готов пойти на все, лишь бы защитить честь семьи?

– Да, понимаю. Вы выдвинули обвинение, но меня вы не убедили, – неожиданно для себя ответил Ратлидж.

Фицхью подошел к лакированному шкафчику у стены, достал оттуда два стакана и хрустальный графин с виски.

– Не знаю, как вам, а мне не повредит. – Он поднял второй стакан и вопросительно посмотрел на Ратлиджа.

Инспектор кивнул. Наливая виски и содовую, Фицхью продолжал:

– Я знаю, что Николаса убила Оливия. Он не покончил с собой – просто не мог. Николас не искал в жизни легких путей. Наверное, Оливия каким-то образом обманула его. Хотя, откровенно говоря, после отравления ипритом он постоянно кашлял; у него были больные легкие. Может быть, он в первый раз осознал, какую боль пришлось выносить Оливии много лет… Не знаю, трудно судить. Хочется верить, что они покончили с собой, но, когда я остаюсь один, невольно думаю, что его смерть – ее рук дело. Что бы он сам в конце концов ни решил, Оливия вознамерилась забрать его с собой – и забрала. Она никогда не бывала одна. Возможно, она не сумела вынести мысли о том, что умрет в одиночестве. Кто знает, что творилось у нее в голове?

Кормак подал Ратлиджу стакан и, взяв свой, сел напротив и сразу же сделал большой глоток, как будто хотел притупить боль. Ратлидж отпил совсем чуть-чуть. В ожидании, когда его собеседник продолжит, он внимательно оглядывал комнату. Заметил китайский шелк на стенах, изумительный по пропорциям камин, фасонные медальоны на потолке. Полированные деревянные полы потемнели и потускнели… Оливия тоже потускнела. Ничто из происходящего сейчас уже не трогает ее. Правда, остается еще ее доброе имя…

– Мне известно доподлинно – доподлинно, учтите, хотя никаких доказательств у меня нет, – что Оливия убила Анну, свою сестру-близнеца. Анна умерла в восемь лет, упала с яблони в саду, где мы все играли. Тогда я еще не был членом семьи. Мой отец привозил Розамунде лошадей. Розамунда тогда вышла замуж за Чейни… он стал ее вторым мужем. Первый муж, капитан Марлоу, скончался в Индии от холеры, когда ненадолго поехал туда, чтобы закончить там свои дела. Розамунда вышла за его близкого друга, Джеймса Чейни. В общем, в то время, о котором я сейчас рассказываю, Николас был совсем маленький, а Ричард, его младший брат, только учился ходить. Мы пошли играть в сад; я залез на дерево и стал рвать яблоки. Они были не очень крупные и кислые, но в детстве это не имеет значения. Оливия сказала, что тоже залезет на дерево, и выбрала себе подходящую яблоню.

Кормак поболтал виски в своем стакане, глядя в него, как будто там содержалось больше ответов, чем знал он сам.

– Я еще сидел на другом дереве, когда следом за Оливией полезла Анна. Николас стоял под деревом, держался за ствол и смотрел вверх, на сестер, – наверное, хотел последовать их примеру, но он был еще маленький, не мог допрыгнуть даже до нижней ветки. Анна была… довольно своенравной. Наверное, немного избалованной. Она добралась до той ветки, на которой сидела Оливия, и сказала: «Теперь это мои яблоки, а ты поищи себе другую яблоню».

Покосившись на Ратлиджа, Кормак Фицхью продолжал:

– Оливия отказалась слезать. Она терпеть не могла уступать, если кто-то пытался ее притеснять. «Так нечестно!» – говорила она и стояла на своем, невзирая на последствия. За это я ею восхищался…

– Что произошло? – спросил Ратлидж, когда его собеседник снова замолчал. – Выкладывайте, старина!

– Они поссорились. Анна тоже не желала уступать. И тогда Оливия столкнула ее с дерева. Падая, Анна ударилась о нижнюю ветку, что и спасло Николаса. Но она сильно ударилась головой, а потом еще напоролась на толстый корень, который торчал из травы… – Кормака передернуло. – Господи! Когда я увидел, как Стивен лежит у подножия лестницы, я подумал, что с ним случилось то же самое, что с Анной! – Он отпил еще виски и продолжал: – Я кубарем скатился со своей яблони и только потом заметил, что ободрал колени. И сразу бросился к Анне. Сразу было видно, что она умерла. Я поднял голову и посмотрел на Оливию, а она, не слезая с дерева, посмотрела на меня сверху вниз. Ее лицо показалось мне непроницаемым. Правда, кем я был для нее? Почти прислугой; сыном лошадника. Я играл с детьми Розамунды, иногда ел с ними за одним столом, но не был одним из них! Я побежал к взрослым, стал звать на помощь, но о том, что видел, умолчал. Сказал только, что Анна упала, когда мы лазали по деревьям.

– И вы даже отцу не сказали, что произошло?

– Отец тогда уже всерьез увлекся Розамундой Чейни. Он бы мне не поверил! Не поверил, что одна из ее драгоценных дочек могла убить другую! Он бы назвал меня вруном и надрал мне уши. Хорошо еще, что Анна не упала на Николаса. В тот день могли умереть двое. Анна и Оливия забрались довольно высоко. Если бы Анна упала на Николаса…

– Насколько я понимаю, Оливия была инвалидом. Как же она сумела так высоко забраться?

– Да, она была калекой. Парализованная нога ей здорово затрудняла движение, но руки у нее были цепкие. Ей гораздо труднее было спускаться, чем подниматься. Но Оливия была не из тех, кто… отказывал себе в нормальной жизни. Мы повсюду возили за собой ее инвалидное кресло – и к морю, и в сад, и на утесы. А иногда и в деревню.

– То, что вы рассказали, очень любопытно. Но вы сами признаете, что никаких доказательств у вас нет.

– Да. И все же мой рассказ способен наделать немало бед. И потом, остается еще Ричард.

– Тот малыш, который во время смерти Анны только учился ходить?

– Да, верно. Он пропал на болотах, когда ему было пять лет. Семья отправилась на пикник, и Ричард с Оливией ушли гулять. Оливия вернулась одна, без брата, и хотя мы искали до темноты и потом всю ночь, с фонарями, взятыми в соседних домах, мы так его и не нашли. Ни его самого, ни его тела. Ричард просто исчез.

– И вы считаете, что его убила Оливия и каким-то образом спрятала тело?

– Кто знает? Предполагали всякое. Одни говорили, что Ричарда украли цыгане. Он был красивый мальчик, светловолосый, больше похожий на Розамунду, чем на Николаса – тот был смуглый. Другие считали, что он свалился в заброшенную шахту. Главное, что Оливия ушла вместе с ним, а вернулась без него. Возможно, он нечаянно провалился в бездонное болото… А может, его туда столкнули. Болото рядом с местом пикника осушили, но так ничего и не нашли. Я бы ни за что не поверил, что Ричарда убила Оливия, если бы Анна не погибла у меня на глазах. Итак, их осталось только двое – Оливия Марлоу и Николас Чейни. Вскоре после того, как пропал Ричард, умер Джеймс Чейни. Нечаянно застрелился, когда чистил револьвер. Такой вердикт вынес коронер. Я часто гадал, не горе ли из-за Ричарда сделало его беспечным. Он ни за что не хотел прекращать поиски; пришлось привязать его к лошади, чтобы утащить от болота. Розамунда… Розамунда всегда была сильной. Никогда не забуду, как она брела в темноте, с фонарем в руке, решительная, молчаливая. В глазах у нее стояли слезы, но она молчала. Не говорила ни слова. Я пошел с ней. Подумал, если кто-то и найдет мальчика, то только она. Она обладала… не знаю, как лучше сказать… чутьем, что ли? В тот раз Розамунда вообще не хотела ехать на пикник, но к ним приехали знакомые из Уэльса, и Джеймс решил, что пикник их развлечет. До конца дней он не мог себе этого простить.

– Но доказательств все-таки нет, – заметил Ратлидж, хотя Хэмиш очень оживился, услышав о чутье Розамунды. Ратлидж сам едва не потерял чутье после войны, стараясь как-то обрести равновесие. Теперь он яростно спорил с голосом у себя в голове, напоминая Хэмишу, что было, когда он в последний раз доверился своему чутью – в Уорикшире. Ему бы не хотелось лишний раз вспоминать то дело. Вслух же он сказал, обращаясь к Фицхью: – То, что вы говорите, очень интересно, но, может быть, вы лжете? А может, их убил кто-то другой. Или они погибли в результате несчастного случая…

Фицхью осушил свой стакан и поставил его на каминную полку.

– Как скажете. Но, ради всего святого, старина, запомните то, что сейчас услышали. И не пытайтесь изображать героя, не вытаскивайте ни Оливию Марлоу, ни О. А. Мэннинг на суд публики. Если я прав и Николас действительно умер от рук Оливии, пусть уж лучше все считают, что он покончил с собой. Вы можете оказать нам, их родным, такую услугу?

– А что же Стивен Фицхью, ваш сводный брат?

– На войне он лишился стопы. Ему трудно было ходить. Он упал с лестницы… Но, если хотите знать правду, во всем виноват я. Когда он высунулся в окно и крикнул, что задержится всего на пять минут, я проявил нетерпение, так как хотел успеть на поезд, и велел ему поторопиться, иначе мы уедем без него. Он и поторопился… И умер. Иногда по ночам я до сих пор просыпаюсь в холодном поту, и мне хочется откусить себе язык.

– Насколько я помню, Стивен, единственный из всех родственников, был против продажи дома. Теперь Тревельян-Холл можно продать без помех.

– И скорее всего, куплю его я, – сказал Кормак Фицхью, забирая пустой стакан у Ратлиджа и ставя его рядом со своим на каминную полку. – Поэтому я сегодня сюда и приехал. Я давно вынашивал мысль купить Тревельян-Холл. Я подыскивал загородный дом, правда, рассчитывал поселиться ближе к Лондону. Теперь и из-за дома я тоже чувствую себя виноватым. Плохо, если он уйдет из семьи. И все же я не стану слушать Стивена и не превращу Тревельян-Холл в дом-музей О. А. Мэннинг… Представляю, как оживились бы литературоведы, если бы я поведал им то, что сейчас говорю вам! Оливия стала бы не просто знаменитостью. Ее окружала бы дурная слава.

Ратлидж встал.

– Из какого окна высунулся ваш брат перед тем, как упал?

Фицхью озадаченно нахмурился:

– Из какого окна? Сейчас… Он был в бывшей комнате отца. Справа от лестницы. Хотите взглянуть?

– Нет, в этом нет необходимости… во всяком случае, сегодня. Я и так отнял у вас много времени. У меня есть дела в деревне. Вы поселитесь здесь, в доме?

– Если удастся уговорить миссис Трепол прибрать в моей комнате, – ухмыльнулся Кормак Фицхью. – Сам я в смысле уборки совершенно никудышный. Неплохо разбираюсь в лошадях, в контрактах, умею призвать к порядку акционеров на собрании. Но простыни и полотенца – это выше моего разумения.

– Чем вы занимаетесь?

– У меня фирма в Сити. «Фицхью энтерпрайзиз». Нажил состояние на чугуне и стали, теперь расширяю дело… Военно-морскому флоту нужна нефть, много нефти! – Кормак улыбнулся, излучая чисто ирландское обаяние. – Завистники поговаривают, что я нажился на войне. Мол, разбогател на убийствах. Но те, кто был на фронте, когда первые танки прорвали колючую проволоку, не волновались насчет их цены; их волновало одно: что эти танки сделают с немцами. Если уж на то пошло, я спас немало жизней!

– Вы сами воевали или только наживались на войне?

Улыбка на лице Кормака увяла.

– Да, инспектор, представьте себе, воевал. Почему-то многие удивляются, узнав об этом. Я был дешифровальщиком. У меня способности к математике, о чем прекрасно помнил кое-кто в Кембридже. Не думаю, что меня отправили бы на передовую – я был полезнее там, где находился. Скучная работа. Никогда не знаешь, был ли шифр, который ты разгадал, важной тайной или обычным пустяком. Я просто делал все что мог… Как и все остальные.