Граница нормальности

– Потому что это невозможно, – сказал Никита наконец.

– Никита, – сказал Николай Львович лекторским тоном. – Понятия «долг» и «невозможно» не имеют ничего общего.

– Вы что, собираетесь убивать всех? – шепотом сказал Никита.

И снова наступила тишина. Лишь на столе слабо мерцал контур шлюпки.

***

Катя стояла у окна. Как-то странно все получалось. Совсем не так как она себе представляла.

Совсем не так.

***

– Хорошо, – сказал Никита. – А если со мной что-то случится? Если я сейчас выпрыгну из окна?

– Это невозможно, – сказал Николай Львович.

– Вы уверены? – язвительно спросил Никита.

Николай Львович внимательно посмотрел на Никиту. Затем негромко скомандовал:

– Гулливер!

Никита почувствовал, как что-то укололо его в шею. Слабость в ногах заставила его сесть на пол. На столе возле шлюпки маленький боец опустил что-то вроде базуки и довольно улыбнулся – попал.

– Ах вот вы как, – сказал Никита. Говорить было тяжело, язык еле ворочался и сильно хотелось спать.

– Никита, – жалким голосом сказал из сушилки Эммануил Петькович. – Ты пойми, мы же как лучше хотим. Мы же не с бухты-барахты. Вон ГИА изучает. И деньги, если надо. Ты ж для нас смысл жизни. Мы же тоже люди. Мы же тоже хотим, чтобы у нас был высокий смысл. То есть ты, конечно, высокий, ну ты понимаешь. А ты… извини, конечно, но ты какой-то глупый смысл жизни получаешься.

– Да пошли вы, – сказал Никита. Хотел сказать громко, не получилось.

– Ну чего ты ругаешься, – жалобно сказал Эммануил Петькович.

Из-под холодильника высунулся Антон Петрович, открыл было рот, махнул рукой и скрылся обратно.

– Вы же не сможете держать меня так вечно.

Николай Львович подумал, подумал и неторопливо сказал:

– Сможем.

– Тогда я не буду есть, – сказал Никита.

Под холодильником недружно ахнул педколлектив школы имени Никиты.

– Как это ты не будешь есть? – спросил Эммануил Петькович.

Николай Львович же был само спокойствие:

– Даже ваша медицина может поддерживать в человеке жизнь независимо от его желания.

– Ко мне приходят друзья, – сказал Никита, с трудом ворочая языком. – А тут я, не шевелюсь.

Тонкая струйка слюны потекла из правого уголка рта.

Николай Львович негромко скомандовал; один из бойцов тут же, накинув на плечи, подобно полотенцу, носовой платок, спустился со стола по веревке.

– Мы в состоянии избавиться от всех нежелательных гостей, – сказал Николай Львович, наблюдая за действиями бойца. Тот вытер слюну с подбородка Никиты, и сноровисто полез обратно на стол.

– Сюда придёт милиция, – сказал Никита. Он очень старался говорить четко. Получалось плохо, но Николай Львович его понимал.

– Значит, мобилизуем всю колонию.

– Катя! – закричал Никита. – Катя! Уходи! Уходи-и!

Он кричал так, как никогда в жизни не кричал. Разрывая легкие и чувствуя, как становится обжигающе горячим браслет на левой руке.

Странное, наверное, это было зрелище: отчаянно разевающий рот мальчик, лежащий на кухонном полу и толпа маленьких человечков, сосредоточенно вслушивающихся в его тихий, почти неслышный хрип.

– Никита, успокойся! – встревоженно сказал Николай Львович. – Это пиковые значения, Никита, перестань!

– Да как вы не понимаете! Только у вас что ли может быть смысл жизни?! А я?! А мой смысл?

И тут силы кончились. Не было больше сил говорить. Никита лежал на боку, лицом к холодильнику, и видел, как не мигая смотрят на него учителя и бойцы.

***

Никита сидел на подоконнике и смотрел в окно. За окном было лето. Как раз такой день, когда можно славно прогуляться по городу с женой и сыном, так чтобы держать его за ладошки с двух сторон. В парке аттракционы, там можно залезть в кабинку чертова колеса и с легким сердечным замиранием смотреть, как постепенно крошечными становятся фигурки людей, как деревья превращаются в кустики, как отодвигается горизонт до которого никогда не дотянуться. Если проявить предусмотрительность и взять с собой тетрадку, то можно пускать бумажные самолетики и наблюдать, как белые силуэты скользят над городом.

Никита попытался вспомнить, когда он в последний раз катался на чертовом колесе. По всему выходило что давно, очень давно. Лет десять уже прошло.

А еще можно было бы пойти на городской пляж. В жаркий день вообще лучше всего отдыхать у воды. Учить сына плавать, бережно поддерживая его за животик. Потом отдать его Кате и всласть наплаваться самому. Окунаться в прохладную воду, отчаянно работая руками и ногами, вздымать, балуясь, кучу брызг. Ещё можно идти по мелководью, набирать воду в пригоршни, кидать её вверх прямо над головой, и смотреть как капли, большие и маленькие, сверкая на солнце, долетают до наивысшей точки, замирают там, а потом срываются вниз.

Можно просто погулять в центре. Идти по улице, катить коляску с дочей, а потом посидеть у фонтана, поесть мороженого. Катя ведь очень любит мороженое.

Никита сидел и думал, как же так вышло, что всего этого он теперь лишён. Который уже раз мысли его текли по привычному кругу. Как ни старайся, а сделать так, чтобы остались целыми и те, и эти, очень сложно. Как уберечь людей, если они даже не знают, что даже намёк на нападение чреват для них опасностью для жизни? И как уберечь человечков, для которых умирать сотнями, спасая Никиту и его семью – как дышать.

Тимка уже привык к человечкам, он генерал самой маленькой армии в мире. Надо, будет, кстати, спросить у Канта Эммануиловича, как бойцы воспринимают эти игры. Кто знает, может для них это что-то вроде учений. У Полины, когда подрастет, тоже будут живые куклы. Никита вдруг подумал, что Тимка даже и не знает, что солдатики могут быть неживыми.

На экране монитора мелькали кадры «Битвы за океан». Чену Джеккиевичу, как и его прапрадеду, нравились фильмы с батальными сценами.

– Слушаю. Да, понял, – сказал Чен. – Никита, Полина проснулась. Ты подойдешь к ней сам или доверишь нашей службе?

Никита посмотрел на маленького гварда. На всю жизнь, подумал он. На всю жизнь.

– Нет, – сказал Никита. – То есть да. Я подойду сам.