День похищения

– И долго еще ты собираешься так жить?

Вот так они со своей бывшей женой Хеын и встретились после долгой разлуки – спустя три года после того, как она бросила их с Хиэ. С ее уходом в жизни Мёнчжуна многое поменялось. Деньги, которые он клал на счет со своей зарплаты, дом, который тоже считал своим, – все растаяло, оказавшись иллюзией, миражом. На счете было не то что пусто – баланс ушел в минус. Дом к этому моменту уже тоже оказался заложен. Вместе с женой исчезло все: и радостное время, когда у него была своя крыша над головой, и деньги, которые он так кропотливо копил на обучение дочери. Стоило жене уйти, как к нему день за днем стали вламываться коллекторы из кредитных контор. И дом был снесен. Хотя даже если б и не снесли, то, возможно, он сам рассыпался бы в труху и без них. Не надо было ему так упрямиться – может, тогда бы к нему на фирму не пришли. Хотя отжималы-коллекторы не были официальными приставами и действовали не вполне законно, но начальство в детали вникать не стало, и в его положение входить тоже не собиралось – его попросту уволили. А выходное пособие прямо из банка ушло кредиторам.

Жизнь, где нет ни кола ни двора… Где, казалось, только рассвело – глядь, а солнце уже село за скалы… Так жить ему не хотелось. И если б не дочь, он, наверное, не побоялся бы сделать окончательный выбор и шагнуть за край. Но после того дня, когда ей поставили диагноз, Мёнчжун начал цепляться за жизнь. Он нашел в горах заброшенный дом и перебрался туда. Теперь в мире для него больше не существовало никого, остались только он и Хиэ. И так было до тех пор, пока ей не исполнилось девять. До тех пор, пока не появилась его бывшая жена – так же резко и неожиданно, как и исчезла. До тех пор, пока не предложила похитить ребенка: «Заберем девчонку – и родители заплатят сколько нужно».

Как только такси остановилось у клиники университета Йонин, Мёнчжун тут же выскочил из машины и на всех парах помчался ко входу. Он мотался по площадке лифта туда-сюда, все время с раздражением поглядывая на табло индикатора, где не спешили меняться этажи. Постоянное движение выдавало его нервозность снаружи, пересохшее горло – внутри. Казалось, что он вот-вот расплачется. Сердце разрывалось на части, как только Мёнчжун вспоминал, что его Хиэ лежит сейчас совсем одна, а к ее горлу подсоединены шланги толщиной с руку. Да, возможно, он жил неправильно, но почему за его грехи приходится расплачиваться дочери? Ведь даже в суде дети за преступления родителей уже давно не отвечают… Так почему же бог так жесток?

Мёнчжун зашел в лифт, нажал на восьмой этаж. Глубоко вдохнул-выдохнул, грудь его поднялась-опустилась, и в этот момент с его лица исчезло выражение заботливого папашки, трясущегося над своей ненаглядной дочуркой. Взгляд стал безразличным, ничего не выражающим. Мёнчжун достал заткнутую за пояс кепку, натянул поглубже. А через несколько секунд вышел из лифта и вел себя так спокойно, что никому и в голову не пришло бы, что это тот самый человек, который только что сломя голову забежал в клинику. Выйдя из кабины, он прижался к стене и осторожно вытянул шею. Сестринский пост находился не прямо напротив лифта, а чуть в стороне. Сейчас там дежурила старшая медсестра – она как раз говорила по телефону. У сестры была выдающаяся квадратная челюсть, которую она во время разговора сильно задирала вверх – градусов на 30. Ну почему сегодня именно ее смена? Стоило только представить, как она дико орет и яростно щурит глаза, – и у него по коже пробегал мороз.

– Прошу прощения…

Мёнчжун повернулся на оклик, раздавшийся у него за спиной, – женщина лет пятидесяти в медицинской маске катила перед собой тележку с огромным ворохом больничных пижам. Глаза Мёнчжуна заблестели.

– Нет, пока не можем дозвониться… Да… Уфф, хорошо, я схожу.

Положив трубку, старшая сестра недовольно поджала рот. Она никак не могла связаться с опекуном малолетней Ким Хиэ, который уже несколько месяцев не оплачивал больничные счета, и теперь сумма задолженности достигла двадцати миллионов вон. Выдворить девочку из больницы они не могут – их бы за это с грязью смешали, мол, «а как же гуманность? а как же права человека?». Так что, можно сказать, в этом плане ему повезло. Но был еще один момент: им надо было сообщить отцу ребенка очень важную информацию, а с ним никакой связи… «Ну что за человек! Ему бы в такой ситуации самому за нами бегать, извиняться, просить подождать и обещать все выплатить, а этот даже трубку брать не изволит!» Сестра поцокала языком и автоматически проверила, кто там идет по коридору: то была женщина из частной прачечной, везущая пижамы.

– Добрый день!

– Да-да. – Кивнув прачке, медсестра вернулась на пост, взяла табель со стола и тяжко вздохнула: начальство поручило ей самой сходить в палату и проверить, вдруг опекун девочки сейчас там…

Пристроившись за тележкой с пижамами, Мёнчжун ухитрился не попасться на глаза медсестре. Конечно, женщина из прачечной смотрела на него с изумлением, ну и пусть – он отвернулся от нее и прошел в нужное крыло. Вот она, палата № 803: двухместная, с аппаратом ИВЛ. Понятно, что обычная палата на шестерых стоила бы гораздо дешевле, тут и сравнивать глупо, – но Хиэ самостоятельно дышать не могла и без ИВЛ ей было не обойтись. Мёнчжун каждый день вставал ни свет ни заря, шел на биржу поденщиков, всю неделю работал как проклятый, и все, что зарабатывал, уходило на то, чтобы посуточно оплачивать пребывание дочки в больнице. Но отрицательный баланс на его счете все рос и рос.

Он осторожно приоткрыл дверь. В одной палате с Хиэ лежала 70-летняя бабка, но сейчас ее что-то не было видно. Видимо, повезли на обследование – там, где раньше стояла кровать, сейчас было пусто. Бабка эта практически не приходила в сознание, и тут всякому было понятно, что ее смерть уже маячит где-то неподалеку. Обычно в соседи Хиэ доставались именно такие: повезет – протягивали месяц, нет – уходили через пару дней, так что текучка была высокой. А его дочь все держалась и держалась. «Она выберется, она выберется», – как мантру, повторял Мёнчжун.

Увидев Хиэ, рядом с которой никого нет, он чуть не разрыдался, но все-таки взял себя в руки, вспомнив ее слова: «Мужчины не плачут, нужно терпеть», – ей частенько приходилось это повторять, ведь он, по сути, был очень слабовольный человек.

Примечания