Русско-японская война 1904–1905 гг. Секретные операции на суше и на море

Теперь попробуем реконструировать действительный ход трагических событий в Северном море в октябре 1904 г. Мы уже знаем, что, стремясь запутать противника, эскадра Рожественского покинула мыс Скаген на сутки раньше запланированного срока —7 (20) октября. Этот маневр удался, и японские миноносцы, не найдя здесь русские военные корабли, бросились вдогонку. Вечером следующего дня, 8 (21) октября, они обнаружили в открытом море плавучую мастерскую «Камчатка», которая находилась примерно в 17 милях позади последнего, броненосного, отряда эскадры Рожественского. Покружив вокруг нее и убедившись, что это русский военно-транспортный корабль («Камчатка», которая шла под Андреевским флагом, открыла по ним, как мы знаем, орудийный огонь), они начали было его атаковать, но, встретив сопротивление, отступили – пытаться топить это судно было слишком рискованно, да и не имело смысла. Зато они вмешались в радиопереговоры «Камчатки» с Рожественским, которые сначала шли в открытом эфире, чтобы выяснить место нахождения основных сил эскадры. Среди текстов радиограмм, которые лейтенант Вальронд предъявил в Париже – а он представил все отправленные им в тот вечер с «Камчатки» на «Суворов», не было запросов координат русского флагмана, – таким образом, как и предполагали в штабе Рожественского, это было делом рук противника.

Точные координаты русских броненосцев японцы в итоге не узнали, зато по курсу, заданному «Камчатке», уловили общее направление, в котором их следует искать, и пустились в погоню. В течение следующего часа или немногим более миноносцы на полных парах преодолели около 30 миль («Камчатка», как указывалось, отставала от броненосцев на 17 миль, а те, в свою очередь, шли со скоростью 9—10 узлов), очутились, таким образом, несколько впереди броненосцев и, разбившись на пары, стали рыскать по морю, не ведая, где искать русские корабли. Еще через полчаса, в 00:55, одна из этих пар неожиданно для самой себя наскочила на «Князя Суворова», шедшего впереди колонны броненосцев, была замечена и обстреляна. Адмирал Рожественский, конечно, не мог знать истинных намерений противника и потому был не только вправе, но прямо обязан открывать огонь. Даже англичане в своей позднейшей (в ходе парижского разбирательства) внутренней переписке признавали, что «действия русских проистекали из честного убеждения, что их собираются атаковать, и что официальные заявления адмирала в объяснение инцидента в основном правдивы, с его точки зрения»[393 - F.O. R.C. 65/1734. P. 127.]. То, что броненосцы в этот момент находились в окружении нескольких десятков рыбачьих баркасов, – трагическая случайность, но ответственность за последующее все равно ложится не на русские корабли.

Через мгновение после начала стрельбы вокруг броненосцев все смешалось. Уклоняясь от возможных мин или ожидавшейся торпедной атаки, русская колонна изменила курс. Английские рыбаки, ошеломленные внезапным появлением громадных военных кораблей, каждый из которых в десятки раз превосходил их собственные по водоизмещению и размерам, ослепленные их прожекторами и оглушенные шквальным орудийным огнем, начали срочно обрезать заброшенные сети и заметались – некоторые бросились наперерез эскадре, другие стали срочно подавать световые сигналы и уходить в сторону, третьи, напротив, затаились в надежде, что их не заметят. Не исключено, что поведение некоторых английских судов было вызвано простым опасением рыбаков лишиться своих снастей; маловероятно, чтобы при этом у кого-нибудь из них был злой умысел[394 - Нельзя, однако, полностью исключать и того, что настойчивое стремление некоторых английских баркасов «прорезать» кильватерный строй русских броненосцев, на которое обращают внимание все без исключения очевидцы «гулльского инцидента» с русской стороны (включая находившихся на эскадре иностранных инженеров), было вызвано корыстными соображениями рыбаков. По этому поводу парижская газета «Correspondence Politique» в ноябре 1904 г. замечала: «Известно, как мало сами англичане повинуются сигналам и насколько распространено в английском торговом флоте обыкновение становиться на пути иностранных военных судов, чтобы получить повреждения и заставить затем заплатить за старые, негодные суда». Цит. по: Русский вестник. 1905. Янв. (№ 1). С. 438.]. Все это было так неожиданно, события развивались столь стремительно (напомню, что весь инцидент длился 9—12 минут), что большинство рыбаков вообще не успело понять, что происходит, и не пыталось что-либо разглядеть в темноте. Многие в ужасе попрятались в трюмы, другие попадали на палубу, закрыв головы руками.

Плохая видимость, начавшаяся суматоха и сильная бортовая качка (которой, заметим в скобках, вероятно, и объясняются огромные – до «Авроры» – перелеты нескольких выпущенных броненосцами снарядов) довершили дело – хотя на русских кораблях ясно отличали парусно-паровые баркасы рыбаков от миноносцев и в них не стреляли (припомним, что парижские «комиссары» единодушно признали, что адмирал Рожественский «сделал все возможное», чтобы рыбачьи суда «не являлись целью стрельбы эскадры»), пароход “Crane” все-таки был пущен ко дну, а пять других получили повреждения. Заметим, что в случае беспорядочной стрельбы, а тем более прицельного огня броненосцев в упор по рыбацкой флотилии от ее 50-ти кораблей вообще мало что осталось бы (на что в свое время вполне основательно было указано в российском Exposе). Серьезно пострадал и миноносец, который заходил на колонну броненосцев с ее левого борта – на месте трагедии он, ремонтируясь, простоял до утра следующего дня, после чего, возможно, затонул[395 - «Быть может, – замечает в этой связи В.А. Теплов, – к нему же относится сообщение капитана шхуны “Guyana” Вальгрина, который 9 октября близ Доггербанки заметил паровое судно неизвестной национальности, подававшее сигналы бедствия. По сообщению “Konigsberger Zeitung”, судно это затонуло раньше, чем “Guyana” успела подойти к нему на помощь» (Там же. Февр. (№ 2). С. 866). В сообщении об этом происшествии японской печати (которое, естественно, называлось «Новая жертва Балтийского флота») содержится важная подробность – терпящий бедствие пароход был двухтрубным (The Japan Times. 1904. November 23 (No. 2326). P. 4).]. Другой нападавший, вероятно, был уничтожен на месте. О том, когда и каким путем оставшиеся два японских миноносца направились к родным берегам, мы уже имеем некоторое представление.

Все это, конечно, – только предположение, в целом далеко не новое, но основанное на более широком, чем прежде, круге источников. Насколько наша реконструкция убедительна – пусть судит читатель. Автор этих строк прекрасно сознает, что прямые доказательства нападения японских миноносцев на русскую эскадру в октябре 1904 г. следует искать либо в японских архивах, либо на дне Северного моря. Современные японские исследователи, отмечая огромный интерес Токио к продвижению эскадры Рожественского из Европы на Дальний Восток, пока не находят подтверждения участию в «гулльском инциденте» японских военных судов[396 - См.: Инаба Ч. Японская разведывательная и подрывная деятельность в Европе в годы русско-японской войны (на англ. яз.). Доклад на 25-й конференции American Association for the Advancement of Slavic Studies (AAASS), Гонолулу, 19—22 ноября 1993 г.]. Будем надеяться, что имена и факты, приведенные в этой книге, помогут им в дальнейших архивных разысканиях. В видах установления истины нелишне было бы обследовать и неглубокую Доггер-банку с ее песчаным дном[397 - Это тоже не новая идея. Еще в ноябре 1904 г. некто Уильям Сол (W. Saul) из американского Jersey-city обратился к лорду Лансдоуну с письмом, в котором предложил исследовать в этих целях Доггер-банку с помощью новейшего изобретения – «гидроскопа сеньора Пино», громоздкого сооружения в виде станции на поверхности с идущей от нее шахтой к морскому дну. По понятным причинам, в Лондоне эта инициатива поддержки не получила – американцу не ответили. См.: F.O. R.C. 65/1730. P. 459—461.]. Сегодня технически это вполне осуществимо, а координаты «гулльского инцидента» хорошо известны. Если бы такая экспедиция состоялась и остатки одного или двух миноносцев, затонувших в ночь на 9 (22) октября 1904 г., удалось обнаружить, их состояние, оснастка и вооружение окончательно расставили бы все точки над «i».

* * *

15 (28) октября 1904 г. в Виго Рожественский получил императорское напутствие: «Мысленно душою с вами и моею дорогой эскадрой. Уверен, что недоразумение скоро кончится. Вся Россия с верою и крепкою надеждою взирает на вас». «Эскадра единою душою у престола Вашего императорского величества», – отвечал адмирал[398 - РГА ВМФ. Ф. 531. Оп. 1. Д. 4. Л. 62.]. 18 (31) октября из Петербурга пришло разрешение продолжить поход, и в 7 утра следующего дня армада Рожественского покинула гостеприимный испанский порт с испанским же крейсером «Эстремадура» в эскорте. 23 октября (5 ноября) 1904 г. в алжирском Танжере эскадра разделилась: Рожественский и Энквист повели новые броненосцы и крейсера вокруг Африки, а Фелькерзам двинулся на Крит на соединение с черноморскими транспортами Радлова.

Агентура подполковника В.В. Тржецяка

Если балтийская часть 2-й Тихоокеанской эскадры находилась на «попечении» японских дипломатических представителей в Голландии, Германии, Бельгии и Франции и их секретных сотрудников-европейцев, то организацию наблюдения за ее черноморской частью внешнеполитическое ведомство Японии поручило своему послу в Вене Макино Нобуаки, а также бывшему консулу в Одессе Ижима Каметаро, который с началом военных действий (а именно 8 февраля 1904 г.[399 - F.O. R.C. 65/1689. P. 49 (Депеша посла Скотта Лансдоуну в Лондон (с изложением сообщения британского консула в Одессе), Петербург, 9 февраля 1904 г.).]) также переехал в австрийскую столицу. О том, что Вена превратилась в один из «центров военно-разведочной организации японцев», Мануйлов проинформировал Департамент полиции уже в конце марта 1904 г., и это сообщение полностью соответствовало действительности. Важную роль в наблюдении за русскими судами сыграла японская резидентура, созданная в Турции еще в конце XIX в.

Задолго до начала формирования 2-й Тихоокеанской эскадры, 13 февраля 1904 г., министр иностранных дел Комура предписал Макино организовать получение достоверной информации о русском Черноморском флоте и собирать сведения об общеполитическом положении на Балканах. Несколько ранее Макино получил указание Токио командировать Ижима в Стамбул для организации наблюдения за ожидавшимся проходом русских кораблей через Босфор и Дарданеллы[400 - Inaba Ch. The Question of the Bosphorus and Dardanelles during the Russo-Japanese War: The Struggle between Japan and Russia over the Passage of the Russian Volunteer Fleet in 1904 // The Rising Sun and the Turkish Crescent: New Perspectives on the History of Japanese Turkish Relations / S. Esenbel, Ch. Inaba (Eds). Istanbul, 2003. P. 127.]. Таким образом, с самого начала инициатором разведывательных операций на юге России, в Малой Азии и на Балканах выступило японское внешнеполитическое ведомство, которое действовало через своих официальных представителей в регионе. Сохранившиеся документы МИД Японии, а также позднейшие материалы русской контрразведки не оставляют сомнений в том, что в отношении судов Добровольного флота, которые базировались на Черном море, Япония «активных» мероприятий не только не пыталась осуществить, но и не планировала. Однако, чтобы убедиться в этом, России пришлось создать в Турции и соседних государствах целую нелегальную агентурную сеть во главе с подполковником Владимиром Валерьяновичем Тржецяком.

Находясь в Стамбуле, Тржецяк, в отличие от Гартинга, не мог рассчитывать не только на помощь и содействие, но даже на сочувствие турецких властей. Как справедливо отметил в одном из своих донесений в Главный морской штаб тамошний российский военно-морской атташе капитан 2-го ранга А.Л. Шванк, в русско-японской войне симпатии султана и его приближенных находились всецело на стороне Японии[401 - РГА ВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 3143. Л. 4—4 об. Этому русскому офицеру конфиденциально передавали, будто султану «все время говорят, что следует опасаться России, что она в случае неудачи в войне с Японией, пойдет на Турцию, дабы поднять свой престиж». «Без сомнения, это вздорное наговаривание, и я [бы] его не повторял, если бы не слышал из весьма достоверного источника», – заключал Шванк свой секретный доклад в Петербург (Там же. Ф. 898 (Военно-морской агент в Турции). Оп. 1. Д. 51. Л. 17—17 об.).]. Несмотря на это, организация даже простого наблюдения за движением русских судов через черноморские проливы не была для Японии легко выполнимой задачей. Дело в том, что в эти годы дипломатических отношений у нее с Турцией не было и потому ее официальные представители находиться в Стамбуле не могли. Не имея дипломатического прикрытия, японские разведчики были вынуждены действовать в Турции нелегально. Посол Макино прекрасно понимал связанные с этим неудобства и предпринял попытку хотя бы явочным порядком «легализовать» японскую агентуру в турецкой столице. Для этого он сначала обратился к послу Турции в Вене, а затем через своего коллегу в Лондоне попытался заручиться поддержкой и внешнеполитического ведомства Великобритании. Ни Турция, ни Англия не решились на подобную демонстративную акцию в условиях русско-японской войны. Это, однако, ничуть не мешало Лондону инспирировать враждебные России демарши турецких властей, которые, в свою очередь, закрывали глаза на деятельность на своей территории японских разведчиков.

Совсем иным было отношение правительства Порты к российской контрразведке. На протяжении всей своей командировки Тржецяк сталкивался с противодействием тайной полиции султана. Возложенное на него поручение он был вынужден осуществлять под угрозой «провала», а иногда и с риском для жизни даже несмотря на то, что согласно международным договорам, русские подданные в Турции в административном и судебном отношениях находились в ведении своего консула и не могли быть арестованы местной полицией без ведома последнего. «Полиция и общественное мнение враждебно к нам, и обстановка, в которой приходится работать, далеко не благоприятна… – сообщал Тржецяк в первые же дни своей стамбульской жизни. – Город переполнен дворцовыми шпионами и нам приходится очень их побаиваться»[402 - ГА РФ. Ф. 102 (ДП ОО). Оп. 316. 1904 (II). Д. 12. Л. 26—26 об.]. «У нас тут на улице по ночам постоянно режут, – жаловался он месяц спустя, – и нанять убийцу возможно по очень сходной цене». Такой убийца действительно был кем-то нанят, и в декабре 1904 г. в Тржецяка на улице стреляли из револьвера, но, к счастью, неудачно. Ко всему прочему осенью 1904 г. в Турции разразилась эпидемия черной оспы, которая унесла жизнь одного из русских наблюдательных агентов.

24 февраля 1904 г. (по новому стилю) с документами на имя Мацумото Таро, корреспондента токийской газеты “Nichi-Nichi”, Ижима покинул Вену и кружным путем, через Сербию, Болгарию и Румынию направился в Стамбул, куда прибыл 29-го числа. Вскоре к нему присоединился его бывший сослуживец по одесскому консульству юный Мацумото Микиносуке, который явился в Турцию под именем японского студента Танака Мики, также корреспондента одной из японских газет. Дотошные западные журналисты тут же зафиксировали их появление. «В Константинополе уже несколько дней пребывают два японца, выдающие себя за представителей самых уважаемых газет Японии, – писало 3 (16) марта 1904 г. “Новое время”, ссылаясь на корреспонденцию германской “Frankfurter Zeitung”. – По их словам, они прибыли для изучения положения дел в Македонии»[403 - Новое время. 1904. 3 (16) марта (№ 10056). С. 2.]. Но отнюдь не Македония в действительности интересовала японцев. Не откладывая, оба лжежурналиста тут же вошли в контакт с Накамура Кендзиро, отставным лейтенантом японского флота. Этот Накамура, близкий родственник японского генерала, тяжело раненного под Порт-Артуром, легально жил в Турции с 1891 г., за эти годы вполне натурализовался, завел в Стамбуле торговое дело и, что самое главное, водил дружбу во дворце Абдул-Хамида II. Его торговля «японскими изделиями» шла в Константинополе из рук вон плохо, однако, по данным русской контрразведки, Накамура имел значительный текущий счет в одном из местных банков. Все это говорило о том, что в Турции он находился не по своей воле, а выполнял секретное задание своего правительства.

Ижима-«Мацумото» попытался использовать придворные связи Накамура, чтобы воздействовать на турецкое правительство в двух направлениях: во-первых, убедить султана в необходимости еще больше ужесточить позицию в отношении России и запретить проход через проливы ее не только военных, но и военно-транспортных судов[404 - Еще в начале февраля 1904 г. российский посол в Стамбуле И.А. Зиновьев писал министру графу Ламздорфу: «Из только что полученных мною секретных бумаг я узнаю, что 25 января /7 февраля маркиз Лансдоун пригласил к себе турецкого посла и, объявив ему о том, что война между Россией и Японией неизбежна, спросил его, как поступит Порта если, как весьма вероятно, русское правительство решится провести суда свои чрез Проливы … В ответ на запрос этот адресована была 27 января / 9 февраля из Илдыза Муссурус-паше нижеследующая телеграмма: “Его величество султан … поручает Вам довести до сведения короля Эдуарда, что всякое ходатайство русского правительства о пропуске его военных судов чрез Проливы будет отклонено … в уклончивой форме”»: АВПРИ. Ф. 133. Оп. 470. Д. 26. Л. 168 об.—169 об.], а, во-вторых, склонить Турцию к скорейшему установлению дипломатических отношений с Японией. Однако правительство Порты не хотело портить отношений с Россией, и негласные переговоры, которые Накамура вел до середины октября 1904 г., кончились ничем. Таким образом, общеполитическая часть миссии Ижима в Османской империи провалилась, и в течение всей своей командировки в Стамбул он и его агентура также были вынуждены действовать нелегально.

Зато свою первую и главную, чисто разведывательную, задачу Ижима в значительной степени выполнить удалось. Английский поверенный в делах в Стамбуле информировал бывшего японского консула об условиях, на которых Турция согласилась пропустить через свою территорию российские суда, а также об оговоренном времени их прохода. Сведения о самих этих кораблях Ижима получил от своих агентов в Одессе, а наблюдение за их прохождением через Босфор и Дарданеллы организовал с помощью все того же Накамура, а также другого отуреченного японского «торговца», отставного офицера Ямада Торадзиро. Осенью 1904 г. возникла опасность, что Ижима-«Мацумото» будет раскрыт русской контрразведкой, и в октябре Макино отозвал его в Вену. Однако созданная им агентура продолжала функционировать, и Токио, хотя и с некоторым опозданием и не вполне точно, но все-таки был информирован о проходе через проливы российских военных судов.

Параллельно с Макино и Ижима о движении кораблей российского Добровольного флота японское правительство извещал военно-морской атташе в Лондоне Кабураги Макото, которого соответствующей информацией снабжало британское Адмиралтейство. Интересно, что в секретный бюллетень о состоянии российских военно-морских сил, который периодически рассылался командованию японского ВМФ, в основном попадали сведения Кабураги – очевидно, компетентности собственных дипломатов разведывательный отдел японского Морского штаба доверял меньше, чем английским союзникам[405 - Inaba Ch. The Question of the Bosphorus and Dardanelles during the Russo-Japanese War. Р. 136—137.].

Российской контрразведке удалось установить плотный контроль за деятельностью японской агентуры в Константинополе. Залогом успеха явилась серьезная подготовительная работа, которая предшествовала командировке Тржецяка. Она была изложена в специальной записке Департамента полиции и предусматривала:

«1). Сделать сношение с Морским министерством об оказании этому штаб-офицеру содействия в случае нужды находящимся в Константинополе станционером и о предоставлении, в случае нужды, парового катера и людей; об оказании содействия всеми находящимися на Черном море военными судами и судами Добровольного флота; 2). Сделать сношение с тем же Министерством о предоставлении подполковнику Тржецяку свидетельства или вида на жительство на имя Александра Константиновича Цитовского… 3). Сделать сношение с Министерством иностранных дел об оказании содействия подполковнику Тржецяку посланниками в Бухаресте, Софии и Константинополе, а также консулами и вице-консулами в Констанце (Кюстенджи), Сулине, Варне, Бургасе и Салониках; 4). Сделать сношение с Главным штабом об оказании этому штаб-офицеру содействия военными агентами в Бухаресте, Софии и Константинополе… <…> 6). Сообщить русским жандармским властям по побережью Черного моря, главным образом, в Николаеве, Севастополе и Одессе, о цели командирования Александра Константиновича Цитовского и об оказании ему содействия при выполнении возложенного на него поручения»[406 - ГА РФ. Ф. 102 (ДП ОО). Оп. 316. 1904 (II). Д. 12. Л. 6—6 об.]. Все перечисленное было исполнено. 16 июня Департамент полиции предписал жандармским властям губерний черноморского побережья «озаботиться учреждением самого тщательного наблюдения за всеми прибывающими из-за границы на пароходах лицами, обращая особо тщательное внимание за приезжающими японцами». Тржецяку же им надлежало «оказывать полное содействие, а равно исполнять его требования, предъявленные в телеграммах за подписью “Цитовский”»[407 - Сов. секретное письмо директора Департамента полиции начальнику Одесского Охранного отделения и начальникам ГЖУ, 18 июня 1904 г. // Японский шпионаж в царской России. М., 1944. С. 182.].

25 июня, снабженный на первое время тремя тысячами рублей, шифрами и заграничным паспортом на имя А.К. Цитовского (а также чистыми бланками пятью других – на всякий случай) из Одессы Тржецяк отправился в Стамбул, где его уже ждали его сотрудники. В основном это были филеры, ранее работавшие под его руководством в Бухаресте, украинцы, греки и черногорцы по национальности, причем как мужчины, так и женщины.

С помощью работников российской дипломатической миссии в Стамбуле и в первую очередь военно-морского атташе Шванка «агентура» Тржецяка быстро установила наблюдение как за всеми проживавшими здесь японцами, так и за подозрительными судами, которые следовали из Средиземного моря в Черное. В качестве одного из сценариев вероятного развития событий предполагалось, что Тржецяку придется следить за передвижениями японцев не только в черноморских проливах, но и в портовых городах соседних государств. Поэтому в портах Румынии и Болгарии на него в качестве наблюдательных агентов работали сотрудники российских консульств, а также специально нанятые местные лодочники и рыбаки, которым в случае необходимости было предписано обращаться за содействием к российским жандармским властям в Николаеве, Одессе или Севастополе. Вдобавок в августе 1904 г. по совету Тржецяка директор Департамента полиции обратился к болгарскому министру-президенту Рачо Петрову с просьбой «об учреждении наблюдения со стороны болгарской полиции за японцами, находящимися на болгарской территории»[408 - ГА РФ. Ф. 102 (ДП ОО). Оп. 316. 1904 (II). Д. 12. Л. 104 об.]. По указанию управляющего Морским министерством Ф.К. Авелана, в помощь жандармскому подполковнику в Сулин в устье Дуная под предлогом охраны российских рыболовных промыслов были направлены миноносец (№ 270) и транспорт «Буг», а одному из двух судов, состоявшего в распоряжении русского посольства в Турции (так называемых стационеров), было предписано находиться в Константинополе безотлучно[409 - РГА ВМФ. Ф. 417. Оп. 1. Д. 3111 (О посылке миноносца № 270 и транспорта «Буг» в Сулин для наблюдения за деятельностью японцев в нейтральных странах и предотвращения проникновения японских агентов в русские черноморские порты); АВПРИ. Ф. 150. Оп. 493. Д. 272. Л. 2—5 (Весьма секретное письмо Авелана Ламздорфу, 18 июня 1904 г. № 2922).].

Наблюдательная служба Тржецяка в самих черноморских проливах была организована следующим образом. «Ежедневно вечером, – рассказывал он, – я получаю список всех приходящих пароходов (приходящих пароходов бывает ежедневно до 20-ти) и выбрав из них подходящие пароходы, я сообщаю их названия нашим людям, работающим на Босфоре. Наблюдение ведется главным образом в таможнях в Пера и Стамбуле и лишь в особо важных случаях люди выезжают в Босфор на яликах (выезды эти воспрещены местною таможнею и приходится действовать подкупом…). … Независимо нашего наблюдения на Босфоре Шванк имеет и свое, но таковое нам не может передать по конспиративным соображениям. Я лично против этого ничего не имею, так как лучше, если мы будем взаимно поверять друг друга»[410 - ГА РФ. Ф. 102 (ДП ОО). Оп. 316. 1904 (II). Д. 12. Л. 29 об.—30.].

Для Тржецяка не стали секретом ни связи Накамура во дворце султана, ни явное покровительство английских дипломатов «турецким» японцам, ни контакты последних с Веной, где, как писал он, «проживает бывший японский одесский консул – главный распорядитель военно-разведочного дела японцев в Европе»[411 - Там же. Л. 34 об.—35.]. Японским резидентом в Турции Тржецяк считал Накамура, а Ямада – его помощником, или «начальником штаба». О том, что под именем Мацумото скрывается сам Ижима, он, не зная его в лицо, не ведал. Смутные подозрения о его истинной роли у русских контрразведчиков появились только тогда, когда они выяснили, что ежемесячно этот «журналист» получал 2 тыс. франков (750 рублей), а в Оттоманском банке хранил 10 тыс. турецких лир, или 86,5 тыс. рублей. Ямада вместе с Накамурой, сообщал Тржецяк уже через несколько дней после приезда в Стамбул, «законтрактовывает для японского правительства суда, сообщает в Токио об общественном мнении турок, о текущих местных событиях, доставляет сведения о планах русского правительства и его намерениях, приобретает уголь, провиант и высылает таковой в Японию. Ямада тщательно конспирирует себя и сравнительно редко показывается в городе»[412 - Японский шпионаж в царской России. С. 185.].

Скоро Тржецяк убедился, что наиболее деятельные члены местной японской колонии не имели возможности и, вероятно, намерений нападать на русские военно-транспортные суда и в лучшем случае планировали лишь наблюдать за их проходом через проливы. Об этом свидетельствовали их частные разговоры, подслушанные агентами Тржецяка, а также их корреспонденция, полученная через подкупленных почтовых чиновников либо выкраденная его сотрудниками у самих получателей. Так была добыта почтовая открытка из Токио на японском языке на имя Ямада, которую он получил 18 июля. В ней некто Такасака, в частности, писал: «Мнения общества и правительства в Вашем месте прошу нам сообщать … Мы были бы рады иметь постоянные сведения о планах, происходящих событиях и разных особенностях нашего врага … Будьте на страже относительно движений наших врагов в ваших водах и предупреждайте нас о новых опасностях, дабы нас не застали врасплох. Будьте осторожны в Ваших действиях. Не забывайте, что Вы представляете правительство»[413 - ГА РФ. Ф. 102 (ДП ОО). Оп. 316. 1904 (II). Д. 12. Л. 43 об.].

Вскоре российскому контрразведчику представилась возможность ознакомиться с содержимым личных вещей «Мацумото» (т.е. Ижима), который перебрался на берег Босфора и поселился в гостинице в Терапии. Агент Тржецяка Г. Мелас, «взяв смежный номер с Матцумото, подставил ему нашу женщину, назначившую Матцумото свидание в саду, а сам, без соблюдения правил Устава уголовного судопроизводства, произвел в вещах Матцумото формальный обыск»[414 - Там же. Л. 103.]. На основании всех полученных данных в августе Тржецяк окончательно пришел к выводу, что диверсии против русских судов в черноморских проливах маловероятны. Несмотря на это, деятельность его группы не была свернута, напротив – сначала Департамент полиции, а затем и Главный морской штаб санкционировали ее расширение на Пирей и Смирну, которые в будущем могли для японцев сыграть роль перевалочных баз на пути из Порт-Саида в Стамбул. В Пирее был завербован местный житель, грек Сократ Арханиотаки, а в Смирне в нужном для контрразведки направлении начал действовать тамошний российский вице-консул Г.Д. Фотиади.