Человек, который видел все

– Моя мать была родом из Гейдельберга.

– Значит, ты наполовину немец?

– Ее увезли в Британию в восьмилетнем возрасте.

– А дома она говорила по-немецки?

– Никогда.

В этот раз он не сказал «спасибо за информацию».

Я все продолжал припадать на одну ногу, и, наконец, Вальтер прямо спросил, не хромой ли я.

– Я не инвалид! Просто ушиб бедро!

Я произнес это громко и с чувством. Ужасно не хотелось показаться Вальтеру Мюллеру жалким. Что угодно, только не это. Но, к моему ужасу, у меня неожиданно разболелся желудок. Ощущение было такое, будто мне вспороли живот и теперь выпускают наружу внутренности. Вальтер предложил взять у меня сумку. Я отказался, но он все же забрал ее, повесил на плечо и зашагал по мощенной брусчаткой Мариенштрассе. По пути он показал мне больницу, в которой работала его сестра.

– Врачи там очень хорошие, – сказал он. – Но на ночь лучше не оставаться. Если хочешь, Луна запишет тебя на рентген.

– Не хочу! – Я так треснул его по плечу, что он расхохотался.

– Ты крепче, чем кажешься.

По-моему, на самом деле он так не считал, потому что оттолкнул меня, когда я попытался отобрать у него сумку. Где-то в отдалении прозвенел трамвай.

– Присядь, Сол. – Вальтер указал на каменное крыльцо у входа в один из домов.

Я опустился на ступеньку, как было велено. Он сел рядом, поставив мою сумку между коленей. Все вокруг казалось тихим и безмятежным. Вальтер достал газету и, надев очки, уткнулся в нее. Небо затянуло тучами. Вальтер левой рукой приобнял меня за плечи. И я неожиданно почувствовал себя счастливым, необъяснимо счастливым. Прямо как в тот раз, когда сидел на диване миссис Стеклер, держа на коленях пуделя-нелегала. Мы просидели так довольно долго.

Затем Вальтер отложил газету и потрепал меня по плечу.

– Расскажи мне об аварии.

Я начал говорить. И вдруг понял, что озвучиваю мысли, в которых даже не отдавал себе отчета. Я рассказал Вальтеру, что тогда, на Эбби-роуд, жутко испугался, потому что, когда мне было двенадцать, моя мать погибла в автокатастрофе. И мне отчего-то почудилось, что Вольфганг – я пояснил, что так звали водителя, – был тем самым человеком, который ее убил.

– Вполне понятный страх, – заметил Вальтер.

Затем я рассказал, как позже вернулся на место аварии. Как сидел на стене с женщиной, попросившей у меня зажигалку, и как у меня начали дрожать руки.

– А все из-за того, – объяснил я, – что я вспомнил, как впервые услышал о смерти мамы, и понял, что она уже никогда не придет домой. А парой секунд позже осознал, что теперь мне придется жить с отцом и братом и мать уже не будет закрывать меня от них своим телом, будто живой стеной.

– А тебе требовалась защита от отца и брата?

– Да. Они были крупными мужчинами. Ты бы им понравился.

Он покачал головой и рассмеялся.

– Я так не думаю.

– Вальтер, – сказал я, – я до сих пор не видел стену. Где она?

– Везде.

Затем я рассказал, что в голове у меня все смешалось: катастрофа, в которой погибла моя мать, и моя собственная авария, в которой никто не пострадал. И что я до сих пор страстно ненавижу водителя, который ее переехал, считаю его хладнокровным убийцей. И что, несмотря на прошедшие годы, эта трагедия так и не поблекла в моей памяти. Но все равно я не слишком берегу свою жизнь и бываю невнимательным, переходя дорогу.

– О да. – Вальтер сложил газету – пополам и еще раз пополам. Аккуратно разгладил уголки, и пальцы его выпачкались в серой типографской краске, словно в пепле. На них даже отпечатались обрывки случайных слов. В голове у меня внезапно застрекотала пишущая машинка. Я отчетливо слышал, как стучат клавиши, оставляя буквы на листке бумаги. Словно бы я сам мысленно писал на себя донос. Герр Адлер – беспечный человек. Вальтер же в тот момент говорил мне совершенно другое.

– Может быть, тебе необходимо было его повторить или что-то в этом роде?

– Что повторить?

– Прошлое.

Он наклонился вперед и спросил, можно ли ему завязать шнурок на моем левом ботинке. Он развязался, пока мы шли. Унижению моему конца не было. Вальтер был добр ко мне и выслушал мою исповедь без осуждения. С незнакомцами так часто бывает, может быть, потому, что между вами не стоит никаких историй из прошлого. Я поднялся на ноги и, не дожидаясь Вальтера, зашагал вперед. Понятия не имел, куда направляюсь, просто мне не хотелось, чтобы он увидел мои слезы. Не успел я приехать, и вот он уже таскает мои вещи и завязывает мне шнурки. А теперь я еще и разрыдался. Вальтер догнал меня, успев на ходу снять очки. На его переносице там, где дужка раньше впивалась в кожу, осталась неглубокая бороздка.

– Эй, Сол, подожди меня.

Он подошел к какой-то женщине, которая несла в руках деревянный ящик. Внутри оказалась цветная капуста. Вальтер перекинулся с женщиной парой фраз на диалекте, которого я не понимал. Наверное, хотел дать мне время незаметно вытереть слезы. Но проблема была в том, что мои глаза высыхать не желали. Я все тер их и тер, а слезы продолжали катиться градом. И мне было до смерти стыдно, что я приволок свои горести за собой в ГДР. Будто бы это могло мне помочь. Вот бы поблизости оказался мой друг Джек, обожавший подчищать за всеми тарелки. Я бы с радостью угостил его своими печалями. Вальтер, не менее красивый и интеллигентный человек, чем скупердяй Джек, в плане широты души был полной его противоположностью. Правда, он, конечно же, не был таким стильным и напористым. Постепенно я начал понимать, что он говорил женщине с ящиком. Кажется, речь шла о вишнях. Вальтер рассказывал, что на участке возле их семейной «dacha» росло вишневое дерево. Еще он сказал, что пытался в этом году вырастить цветную капусту, но у него ничего не вышло. Все всходы погибли. Женщина смотрела куда-то поверх моей головы, но я отчего-то знал, что на самом деле она наблюдает за мной. Я махнул ей рукой. Но она не ответила, и выражение лица ее не изменилось. Мне вдруг пришло в голову, что для нее заводить знакомство с приезжим с Запада могло быть опасно. Вдруг кто-то донесет, что она мне помахала? За время прогулки мне ни разу не встретились на улицах Берлина нищие, торчки, сутенеры, воры или бездомные. Но взгляд этой женщины и изгиб ее алых губ меня поразили. Я задумался, что ценнее: не бояться за свой бумажник или иметь возможность без страха помахать незнакомцу на улице? Видимо, Вальтер хорошо знал эту женщину, потому что на прощание он поцеловал ее в щеку, а она дала ему кочан капусты. Вальтер достал из кармана пальто красную авоську, бросил в нее капусту и повесил сумку на плечо.

– Неплохо выгляжу? – прокричал он мне.

Мы пошли дальше. Боль в желудке слегка притупилась, и мне стало легче. Я начал расспрашивать Вальтера о его даче. Он рассказал, что подумывает завести пчел, а потом предложил мне съездить туда вместе на выходные, чтобы я смог увидеть все собственными глазами.

– Спасибо, с большим удовольствием. – Идти нам, видимо, было еще далеко. И я спросил, почему его сестру зовут Луна.

– Луна – источник света. А Луна – источник света для моей матери. Ее старшая дочь умерла во младенчестве.

На этих словах что-то больно кольнуло у меня внутри. И боль эта всколыхнула все иные горести. Словно бы где-то, в самом центре моего существа, находился пруд моих несчастий. И луна отражалась в его черной воде. Замечательно: всю дорогу я либо хромал, либо плакал. Отлично началась поездка!

– Тут неподалеку есть бар, – сказал Вальтер. – Но сначала мне нужно занести капусту. – Он завел меня во внутренний двор старинного каменного здания и попросил подождать у лестницы.

И вновь я сидел на ступеньках. Ну, на этот раз хотя бы сам себе завязал шнурок. На каменных стенах дома виднелись следы от пуль, оставшиеся там со времен войны. Мой отец, штукатур по профессии, в два счета нашел бы работу в ГДР. В голове у меня отчего-то снова всплыл рассказ Вальтера о кривой вишне, что росла возле дома у него на даче. Я находился в Восточном Берлине, сидел на каменных ступенях лестницы во внутреннем дворике, но перед глазами моими мелькали образы из какой-то другой жизни, другого времени. Все они были черно-белые, как фотографии Дженнифер. Деревянный домик на Кейп-Коде, в Америке. Сколоченный из сосновых и кедровых досок. Огромный камин внутри. Ставни на окнах. И где-то там, в этом доме, Дженнифер с непривычно белыми волосами. В ушах у меня смешивались крики чаек, носившихся над заливом Кейп-Код и круживших над Шпрее в Восточном Берлине. На лестнице появился Вальтер. В руках у него был маленький игрушечный поезд, вырезанный из дерева.

– Нужно починить, – сказал он, убирая игрушку в карман пальто. – У матери в квартире есть клей.

Потом он начал объяснять мне по-немецки что-то очень сложное. Кажется, как так получилось, что он не живет с матерью и сестрой. Я ничего не понял и предложил ему все же процентов на семьдесят пять говорить по-английски, пока я здесь не освоюсь. Затем я положил ладонь ему на грудь, прислонился головой к его плечу и попытался восстановить дыхание, сбившееся, когда я увидел в его руках деревянный поезд. Из кармана его пальто виднелось красное колесико. Мне была знакома эта игрушка, я уже видел ее раньше, может быть, во сне. Кажется, однажды я даже похоронил ее. И вот она снова была здесь. Вернулась призраком, чтобы мучить меня.

– Ты в порядке, Сол?

– Более или менее, – ответил я.

Остаток пути до бара Вальтер предложил проехать на трамвае.

7

Квартира матери Вальтера и его сестры Луны, в которой отныне должен был поселиться и я, оказалась на удивление просторной. Стены в гостиной были оклеены оранжевыми обоями с узором в виде абстрактных разводов. Вальтер рассказал, что зимой эту комнату отапливают бурым углем, и показал мне небольшую печку, выложенную изразцами. От нее шел едкий горьковатый запах, ничуть не похожий на привычный запах каменного угля. Может, все дело было в том, что бурый уголь после добычи спрессовывали в брикеты? На территории ГДР было не так уж много полезных ископаемых, и потому разработка бурого угля велась очень активно. Некоторые регионы буквально выворачивали наизнанку в поисках новых залежей. По утрам, объяснил мне Вальтер, к ним во двор заходит угольщик и оставляет внизу мешки с брикетами. Чистить печку от золы поручается Луне. И, хотя дело это несложное, она вечно ноет и жалуется, избалованная, как какая-то царица. Сейчас она, наверное, уже вышла с работы и стоит где-нибудь в очереди за бананами. Их трудно бывает достать, а Луна безумно любит фрукты. Все, кроме яблок.

– Меня, однако, бананы совершенно не волнуют. – Голос у Вальтера тем не менее был слегка взволнованный. – Даже когда они есть в наличии, я их не употребляю. Зато люблю апельсины, которые привозят к нам с Кубы.