Василий Гроссман в зеркале литературных интриг

В России же только конфессиональные браки регистрировались. И если бы родители игнорировали условности, то сын бы незаконнорожденным считался. Что подразумевало дополнительные ограничения в правах. У Гроссмана такого рода препятствий не было.

Значит, вернувшись в Российскую империю, родители получили – через синагогу и никак иначе – официальные документы, подтверждавшие заключение брака. Основанием могло стать и выданное за границей документальное свидетельство. Аналогично о рождении сына была внесена запись в метрическую книгу. Таковы правила.

Кстати, в интервью дочь писателя не выражала сомнений относительно заключения официального брака. Иное дело – еврейский ритуал: «Поколение моих дедушек и бабушек придерживалось атеистических взглядов, как многие интеллигенты той поры. Получив европейское образование, молодые люди отходили от старых обычаев, общаясь друг с другом, разговаривали уже не на идише, принимали вторые русские имена».

С учетом реалий эпохи, понятно, что «вторые русские имена» использовались на обиходном уровне. В официальных документах могли быть только еврейские – у «лиц иудейского вероисповедания».

Принято считать, что еще с досоветской поры отец Гроссмана именовался по документам Соломоном Иосифовичем, а в обиходе его называли Семеном Осиповичем. Но это лишь этапы приближения к русской традиции. В российской метрической книге должен был значиться как Шлойме, сын Йосефа.

Сыну, по традиции, дал имя своего умершего отца. Возможно, оно сразу было несколько русифицировано – такое к началу XX века уже случалось. В результате Йосеф стал Иосифом. К сожалению, проверить это нельзя: соответствующие материалы бердичевского архива не сохранились.

Мать Гроссмана – Екатерина Савельевна. Но это по советским документам. Еврейское имя указала дочь писателя в интервью журналу «Лехаим» – Малка. Отец же ее, скорее всего, в метрической книге значился как Зайвель[48 - См. также: Anissimov M. Vasili Grossman. Un ecrivain de combat. Paris: Editions du Seuil. P. 35.].

Трудно судить, почему Малка назвала себя Екатериной. Созвучие тут не прослеживается. Разве что подразумевалось значение еврейского имени: «царица». Согласно интервью в журнале «Лехаим», ее сестры тоже носили имена российских императриц – Анна, Елизавета, Мария.

Если верить семейным преданиям, домашнее имя будущего писателя – Вася. Уменьшительное от Василий. Так, по одной из версий, называла его сестра матери. Возможно, что по созвучию с уменьшительным от Иосифа – Ося.

Зато в любом случае понятна хотя бы одна из причин, обусловившая выбор литературного псевдонима. Есть и документальное подтверждение. Как отмечено Гаррардами, сестра матери, которую в семье Гроссмана называли «тетя Анюта», подарила еще до Первой мировой войны племяннику фотографию, на которой были изображены они вдвоем. Дарственную надпись, сделанную на оборотной стороне, адресовала «бесенку Васеньке»[49 - Garrard J., Garrard C. Op. Cit. P. 56.].

Кстати, модифицирование имен – сообразно господствующей культурной традиции – явление достаточно распространенное. Так поступали не только евреи, да и не только в Российской империи.

Ну а в Российской империи отторжению еврейских традиций способствовали и бытовой антисемитизм, и государственный, что многими интеллектуалами рефлектировалось. Например, в романе Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго» приведены размышления одного из героев – подростка: «С тех пор как он себя помнил, он не переставал удивляться, как что при одинаковости рук и ног и общности языка и привычек можно быть не тем, что все, и притом чем-то таким, что нравится немногим и чего не любят? Он не мог понять положения, при котором, если ты хуже других, ты не можешь приложить усилий, чтобы исправиться и стать лучше. Что значит быть евреем? Для чего это существует? Чем вознаграждается или оправдывается этот безоружный вызов, ничего не приносящий, кроме горя?»[50 - См.: Пастернак Б.Л. Доктор Живаго. М.: Советский писатель, 1989. С. 29.].

Пастернак описал, в частности, ситуацию, определявшую – вне дома – быт носителя традиционного еврейского имени. «Безоружный вызов». Русификация – вариант своего рода социальной мимикрии. Однако стоит подчеркнуть, что родители Гроссмана не отреклись от «веры предков». Не отрекался и он.

Семья же фактически распалась вскоре после рождения Гроссмана. В интервью дочь писателя отметила: «Ни у бабушки, ни у деда больше не было детей. Не знаю, как долго Семен Осипович оставался в семье, кажется, он довольно быстро уехал, а бабушка с небольшими отлучками всю жизнь провела в Бердичеве. Трудно сказать, сколько длился их брак, потому что после разрыва у них сохранились дружеские, очень доверительные отношения. Шла непрерывная переписка, по тону ее трудно определить, писалось это мужу или бывшему мужу».

Сказано также о причинах, обусловивших распад семьи. По мнению дочери писателя, Гроссман-старший «вел кочевую жизнь: как горный инженер работал в Донбассе, как революционер организовывал и вел марксистские кружки, кроме того, был влюбчив. А бабушка с молодости сильно болела, часто ездила в Одессу, где лечилась в водолечебнице. Сопровождать деда она не могла, в тихом Бердичеве у родителей ей было лучше, чем в Донбассе среди угольной пыли… Но они всю жизнь, вплоть до гибели Екатерины Савельевны в 1941 году, переписывались, и нет даты, фиксирующей их разрыв».

Летом 1941 года Бердичев был захвачен войсками нацистской Германии, все еврейское население загнано в гетто и к осени уничтожено. Отец Гроссмана умер семнадцать лет спустя. Погибшей матери посвящен роман «Жизнь и судьба».

Еще пятилетним Гроссман, согласно Гаррардам, был увезен матерью за границу, там и учился. Бочаров о том не упомянул, хотя вряд ли не получил сведения от дочери писателя. Причины в данном случае угадываются. Биографическому канону такие подробности опять противоречили: не по доходам обычному инженеру длительный вояж сына и жены.

Уместно предположить, что вояж понадобился не только для лечения. Отъезд избавил Гроссмана от хедера. Такое в Бердичеве практически исключалось: пренебрежение религиозной традицией было бы воспринято как прямой вызов местной еврейской общине. В любом же европейском городе – вопрос личного выбора, не более.

Дочь писателя о вояже рассказала и в интервью журналу «Лехаим». Отвечая на вопрос о длительности бердичевского этапа отцовской биографии, отметила, что в родном городе «жил недолго. В пятилетнем возрасте Екатерина Савельевна повезла его за границу, какое-то время пробыли во Франции, а потом два года он учился в швейцарском лицее. В самом начале первой мировой войны отец поступил в приготовительный класс Киевского реального училища».

Перевод в нейтральную Швейцарию финансовых средств из воюющих стран был все же затруднен, почему и пришлось вернуться домой. Однако лицей в жизни Гроссмана сыграл важную роль. Не только благодаря педагогическому дарованию матери он «читал французских авторов в подлиннике» и «декламировал наизусть». А еще – получил начальные знания в области латыни и древнегреческого. И немецкий за границей же начал осваивать: в Швейцарии это один из государственных языков.

Правда, для поступления в реальное училище требовалось выдержать экзамен по русскому языку – диктант. Здесь недавний лицеист от российских сверстников-конкурентов отставал. Соответственно, был выбран именно приготовительный класс. Далее подразумевался общий шестилетний курс. Гроссман освоить его не успел – в силу причин, указанных выше.

Похоже, что три с половиной года мать Гроссмана снимала для сына и себя квартиру в Киеве. Вместе они, по словам дочери, в родной город вернулись. А там будущий писатель в гимназии учился.

Как минимум, поступил сразу в третий класс. Для этого требовались некоторые познания в области древних языков, но их бывший лицеист получил раньше. В Бердичеве же не только учился, еще и, по словам дочери, «время настало голодное – подрабатывал пильщиком дров».

Профессия тогда распространенная. Уголь и на Украине использовался редко, отопление дровяное. В каждом жилом доме – печь, а то и несколько, на заводах их множество, так что дрова нужны всюду и всегда. Заготовкой, транспортировкой и торговлей занимались артели, сформированные крестьянами либо горожанами. Разделение труда стабильное: одни, так называемые рубщики, валили окрестные леса и подводами в города доставляли бревна, там их другие, соответственно, пильщики, вручную – попарно – распиливали на поленья, которые затем продавали. Труд весьма тяжелый, зато востребованный. О репетиторских же доходах Гроссмана в Бердичеве, упомянутых Бочаровым, дочь не сообщила.

Но как бы ни зарабатывал Гроссман в голодное время, понятно, что бердичевскую гимназию он закончить не успел. И ЕТШ – вряд ли.

А потому несколько вопросов правомерны. Был ли, во-первых, у Гроссмана официальный документ, подтверждавший завершение курса ЕТШ? Во-вторых, как, вопреки ограничениям для «классово чуждых», сын «инженера-химика», купца по сословию, ухитрился стать «вузовцем»? А в-третьих, благодаря чему сумел это сделать в неполные шестнадцать лет? Такое случалось отнюдь не часто. В-четвертых, почему он «перевелся» из Киевского высшего института народного образования на физмат 1-го МГУ? Наконец, из-за чего общий срок обучения намного превысил официально предусмотренный?

Искусство обиняков и недомолвок

В принципе, ЕТШ закончить Гроссман сумел бы экстерном. Знаний у бывшего «реалиста» и гимназиста хватало, усидчивости тоже. Но преодолеть законодательно установленные ограничения для «классово чуждых» – задача гораздо более сложная.

Алгоритм ее решения можно установить по архивным материалам. Гроссман состоял в Союзе советских писателей, соответственно, его так называемое личное дело формировалось сотрудниками этой организации[51 - См.: РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 39. Ед. хр. 1658.].

Весьма интересна, к примеру, автобиография, датированная 9 мая 1952 года. Документ этот не раз публиковался исследователями, но критически осмыслен не был[52 - Здесь и далее цит. по: Там же. Л. 9-об.-10-об.].

Как водится, Гроссман сначала указал место и дату рождения. Далее, разуж автобиография с досоветской эпохой соотнесена, полагалось бы привести точные сведения о «социальном происхождении». Но они весьма невнятны: «Отец мой, Семен Осипович Гроссман, по профессии инженер-химик, – в настоящее время живет в Москве, пенсионер. Мать моя, Екатерина Савельевна Гроссман, преподавательница французского языка. Она погибла во время войны, в сентябре 1941 г.».

Тут можно лишь догадываться о «социальном происхождении». Ситуация уже знакомая – по работам Бочарова. От прямого ответа Гроссман уклонился, и весьма умело. Если бы проверили, к примеру, в Министерстве государственной безопасности, выяснилось бы, что отец действительно «инженер-химик». И мать «преподавала иностранные языки», по крайней мере, в советскую эпоху. Только про сословную принадлежность сын умолчал. Не сообщил, что «из купцов».

Конечно, риск. Зато без проверки можно так понять сказанное в автобиографии, что родители – «из мещан». Как большинство еврейского населения Бердичева.

Сведения подобного рода Гроссман и приводил в официальных документах. Это подтверждается, в частности, материалами личного дела СП. Например, таким документом, как «Личная карточка члена Союза Советских Писателей СССР»[53 - Здесь и далее цит. по: Там же. Л. 7–8-об.].

Кстати, название организации, где состоял Гроссман, вовсе не тавтологично: ССП СССР подчинялись такие же объединения в каждой республике.

Пресловутая «личная карточка» – форма анкеты. Цитируемая тоже заполнена 9 мая 1952 года, и в графе «социальное происхождение» Гроссманом указано – «из мещан».

Да, в 1952 году уже не сыграли бы сколько-нибудь важной роли сведения о «классово чуждом» происхождении известного писателя. Не этого он и боялся. Тут возможна лишь одна причина: если ранее Гроссман в официальных документах неверно описывал сословную принадлежность родителей, так очередная автобиография не должна была от предшествующих отличаться. Значит, всегда скрывал, что тоже материалами личного дела подтверждается.

Далее в автобиографии – про образование. Гроссман указал: «Когда мне было 5 лет, я вместе с матерью поехал в Женеву (Швейцарию), прожил там до семилетнего возраста, учился в начальной школе».

Зачем Гроссман «поехал с матерью в Женеву» – не сообщается. И можно так истолковать, что для лечения, как многие другие российские подданные. В досоветскую эпоху на это вполне хватало жалованья «инженера-химика».

Пребывание за границей считалось, как известно, нежелательным – для советских граждан. Если в 1952 году известный писатель счел нужным сообщить о вояже, значит, ранее тоже умолчать не мог. Действительно, скрыть было бы трудно: Бердичев – небольшой город, семья инженера, да еще и богатого купеческого сына, у многих на виду.

Не случайно упомянута и «начальная школа». Там платить не нужно было – в Швейцарии. А вот лицейское образование стоило недешево. Если и жену содержать, так инженерского жалованья могло бы не хватить. Гроссман явно избегал дополнительных вопросов о семейных доходах. Потому и умолчал, что за границей жил не два года, а пять лет.

Однако проверить это не было тогда возможности. Да и в случае проверки сказанное про «начальную школу» трудно было бы истолковать как сознательную ложь. Гроссман и правда лишь в начальных лицейских классах учился. Уместно было бы лишь неточными считать предоставленные им сведения.

Далее же он сообщил о поступлении в Киевское реальное училище. Именно в приготовительный класс. Сведения точны. После чего – опять недомолвки. Согласно автобиографии, «в годы гражданской войны уехал с матерью в г. Бердичев, где учился и работал пильщиком дров».

Когда именно уехал из Киева – не сказано. По автобиографии нельзя установить, сколько классов реального училища окончил. Это можно считать и неумышленным умолчанием. А вот про бердичевскую гимназию, похоже, сознательно не сообщил. Конечно, в 1952 году подобного рода сведения уже не имели значения. Зато тремя десятилетиями ранее сотрудники Государственного Политического Управления, заменившего тогда печально знаменитую Всероссийскую Чрезвычайную Комиссию, могли бы поинтересоваться, где и каким образом бывший «реалист» сумел получить необходимые гимназисту третьего класса знания латыни и древнегреческого. На самом деле – в лицее. Только сообщать об этом не стоило.

Наиболее важно здесь упоминание об источнике доходов Гроссмана в Бердичеве. Оно, разумеется, в автобиографию перешло из других аналогичных документов. Из тех, что заполнял еще в начале 1920-х годов. А зачем он сообщал тогда о рабочем прошлом – ясно из далее сказанного: «В 1921 году я поступил на подготовительный курс Киевского высшего института народного образования, где и проучился до 1923 г.».

Отсюда вроде бы следует, что на «подготовительном курсе» учился два года, а не один. И не объяснено почему. Но современники, знакомые с реальным контекстом, угадывали причину.

Учреждение, именуемое «подготовительным курсом», известно к началу 1920-х годов еще и как «Рабочий факультет». Сокращенно – рабфак.

К поступлению на первый курс вуза там готовили. Функции этого учреждения определены принятым 9 сентября 1919 года постановлением Народного комиссариата просвещения РСФСР «Об организации рабочих факультетов при университетах»[54 - См.: Постановление Народного комиссариата просвещения «Об организации рабочих факультетов при университетах» // Известия Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Советов. 1919. 11 сент.].

Речь шла о пресловутом «классовом подходе» к образованию. Документ гласил: «В целях предоставления рабочим и крестьянам возможности фактически и широко использовать свое право поступления в высшие учебные заведения и принимая во внимание, что препятствием к такому использованию служит недостаточная подготовленность пролетарских масс к занятиям в стенах высшей школы, особенно по предметам точного знания (математике, физике, химии и др.), коллегия отдела высшей школы постановляет открыть при университетах Республики подготовительные курсы как автономные учебно-вспомогательные учреждения, имеющие целью подготовку в кратчайший срок рабочих и крестьян в высшую школу, присвоив им название “Рабочих факультетов”».

Учреждения подобного рода существовали и ранее, например при 1-м Московском государственном университете. Наркомпрос лишь заново регламентировал их деятельность, а заодно постановил создать аналогичные при каждом вузе. Документ гласил: «На курсы принимаются рабочие и крестьяне, представившие от фабричного комитета или коммунистической ячейки удостоверение в том, что принадлежат к классу рабочих или крестьян, не эксплуатируют чужого труда и что стоят на платформе Советской власти».