Человек, по спирали скрученный. Роман

Я где-то узнал, что из-за шумной жизни больших городов, из-за людей и машин птицы перестали слышать друг друга днем, поэтому им приходилось искать пару ночью, вот они и горланили.

Вид из окна открывался не самый красивый, но в нем была приятная завершенность. Я долго стоял, держа руки в карманах, стоял и не вписывался. Не помню, думал ли я о чем-нибудь еще до того, как вышел на балкон в тапочках на босу ногу и закурил. Но когда я стал содрогаться от утреннего холода и из-за этого уже не смог услышать потрескивающий конец сигареты, все мои мысли свелись к одной тебе.

Я спрашивал себя, о чем мы будем говорить при встрече, как долго мы будем говорить. Ведь внутри меня осело столько жизни, что я сомневался ею делиться. В последние годы она напоминала пиратскую видеозапись из кинотеатра: заваленный горизонт, темные фигуры людей, закрывающие обзор, когда те проходят мимо – и сперва я даже пробовал писать в таких условиях, но вскоре калька, приложенная к жизни, начала съезжать вбок, и мой текст потерял всякие ориентиры и контуры.

Я выкурил еще одну, вернулся в кровать, замерзший от головы до пят и какой-то уставший. Спать оставалось два часа, так что я решил не упускать своего шанса выглядеть хорошо, хотя, конечно, никого, кроме себя, корчить перед тобой не собирался.

Когда настало время завтрака, я что-то торопливо поел, убрал за собой и поднялся к себе в номер. Прежде всего, набрал раковину[5 - В Англии в большинстве домов и старых гостиниц сохраняют историческую подачу воды без смесителя. У раковины два крана, из одного идет ледяная, из второго – кипяток.], ополоснул лицо и побрился – показалось, что излишне тщательно. Из одежды выбрал пуловер и джинсы, на ноги вместо вчерашних туфель надел кроссовки, потому что хотел чувствовать себя предельно расслабленно. Погода была прекрасной – идеальной для мягких, согревающих тканей.

Я взял зонт, прозрачный, купленный в аэропорту, заметил сломанную спицу, вышел из отеля и уже как пару минут стоял на крыльце кафе, у которого мы договорились увидеться снова, когда ты вырулила из-за угла. Все вещи на тебе, кардиган крупной вязки да штаны с большими карманами, были простыми, но сидели очень ладно. Карманы на штанах не закрывались до конца – из одного торчал покетбук, а второй звенел при ходьбе.

– Доброе утро, – я улыбнулся в ответ.

Ты первая протянула руку, мы их пожали и быстро выбрали место, где можно было сесть поближе друг к другу. Скамейка на пристани была со спинкой, удобная такая, и, откинувшись на нее, мы смотрели на воду. Она мялась, и волны бежали, словно кто-то рукой разглаживал постельное белье.

– Ночью со мной творилось что-то безобразное. Не спалось. А утром было послевкусие. В ушах шумело, как в больших ракушках с морем. Шшш. Плескалось.

– Тебя что-то мучило? Почему не спалось? – я задал вопросы не сразу и почувствовал, как в ожидании ответа тяжелеет в горле, будто в него медленно ввинчивают холодный штопор. Меньше всего на свете мне хотелось узнать, что ты переживала из-за чего-то такого, на что я никак не мог повлиять.

Казалось, я робко обшаркивал коврик на пороге двери, ведущей в мир, который принадлежал тебе одной.

– Стоило прижаться к подушке, тут же слышалось, как где-то глубоко в ней что-то шуршит. Со мной изредка, но случаются такие слуховые галлюцинации.

Я решил вспомнить, когда в последний раз слышал шорох в подушке, и понял, что это было во время учебы в университете. Тогда подобное копошение часто происходило прямо в голове – становилось неприятно, щекотно и грустно. Порой оно спускалось ниже, в живот, и я начинал шарить по рюкзаку из-за тревожного чувства, будто я что-то забыл. Только потом я сообразил, что изо дня в день в университете я оставлял часть самого себя и то, о чем мечтал за школьной скамьей, свое время.

– Ты учишься? – собственный голос прозвучал бестелесно.

– Я уже умею, – улыбку смахнули, ты быстро посерьезнела. – Вроде того. Год остался. Знаешь, я не представляю, что делать после. Я так не хотела торопить себя с поступлением, а теперь боюсь момента, когда окажусь в свободном плавании. Тебе, наверное, смешно.

– Вовсе нет. Я ведь оказался в магистратуре по той же причине. Вдобавок нависала армия, – а ведь год, который я боялся упустить, моя полы в казарме, лишенный возможности писать, все равно был упущен. Думать об этом было больно. – Сильнее всего волновало, что расписанная на каждый день жизнь вскоре закончится. Если честно, мне было страшно продолжать без устремлений и целей, которые были у меня прежде.

– Например?

Я засомневался, отвечать ли, мои губы беззвучно шевельнулись. После короткой паузы, я, осмотрев твое лицо, отчего-то вдруг улыбнулся и со вздохом продолжил.

– Да я не помню, в этом все дело.

– Как? – твой рот принял форму идеальной «о».

– Может, – я ужимисто пожал плечами, – хотел стать писателем.

Мелко заморосило, небо оказалось затянутым облаками цвета пепла, и мы укрылись под моим зонтом. Асфальт стал чернеть, и больше не было слышно ни одной птицы. Кроме дождя, не было слышно ничего. Моментами казалось, тишина разрослась до того, что закупорила горло – и я не мог говорить. Казалось, где-то в мозгах, в их укромных уголках, на поворотах, она откладывала свои склизкие яйца.

Ты взялась под мою руку, которой я держал зонт, и тоже какое-то время молчала. Твои пальцы очень естественно расположились на мне. Будто всегда там были. Ты наверняка понимала, что я не забыл, а попросту не верил в то, чего хотел раньше.

– Не нравится мне, как ты говоришь. Я вот хочу изо всех сил сохранить в себе, уберечь и устремления, и цели. Те, что еще остались.

Ты встала, вынырнув из-под зонта, повернулась ко мне, и я тоже убрал его в сторону. Попадало на тебя – так пусть попадает и на меня.

– Удобно?

– Что?

– Смотреть на меня.

– Вполне, – я немного задирал голову.

– Я чуть-чуть позже объясню – я не просто так спросила, – я обратил внимание на твою манеру говорить «чуть-чуть» – она была фантастично милой.

Ты отошла от меня, как будто плохо видела вблизи, наклонила подбородок вперед. Пряди волос выпали из-за ушей. Тех самых, к которым утром оказались прижаты острые ракушки. Глаза так и сверлили. Я даже слышал визг бор-машинки.

– Когда я была маленькой, мы очень много читали с прабабушкой. Драгунского, знаешь, Носова, Астрид Линдгрен. Моими любимыми были «Денискины рассказы» и «Пеппи Длинный чулок». Из-за Пеппи однажды я весь день проходила задом-наперед, ступая одной ногой по тротуару, а второй – по дороге.

Как научилась читать сама, на первых порах меня было не оторвать от фэнтези по типу «Молли Мун» и «Гарри Поттера». Я очень хотела, чтобы и у меня обнаружились невероятные способности в гипнозе и магии. А когда прочитала книгу «Пираты» Селии Рис про двух девушек, ставших частью команды пиратов, начала мечтать более приземленно. Думала, вот бы выйти в море и грабить корабли. Как раз тогда случился настоящий бум вокруг «Пиратов Карибского моря». Я смотрела на Элизабет Свон и была уверена, что смогу так же, – ты мимоходом облизнула нижнюю губу, говоря быстро, в возбуждении, а я бросил взгляд на покетбук в распахнутом кармане – он выглядел потрепанным и в довесок мок под дождем.

– В том возрасте я всегда фантазировала, как вырасту и стану тем, кем захочу, буду бороздить океаны, исследовать столетних черепах, писать книги, которые бы читали люди всех возрастов. Однажды с родителями я отдыхала на юге России, и пальмы там были такими высокими, что голову на них задирать был один труд, а не удовольствие. Есть и писатели, глашатаи, что высятся над обычными жителями и вызывают усталость. Мне же всегда хотелось быть таким деревцем, чем бы я ни занималась, – ты подняла руки, растопырив по пятерне, и развела их в стороны, – таким, чтоб было приятно.

Я представил такое, на несколько секунд закрыв глаза. Ты производила впечатление деревца, у которого внутри ствола было целое множество колец. Я отчетливо видел, как это деревце стоит в поле, которому не видно ни конца, ни края, стоит во все стороны раскинув свои тонкие ветви, а под ним – мягкая трава и прохладная тень. Были ли в листве этого деревца птицы, я придумать не успел, потому что ты продолжила.

– Если тебе интересно, я считаю, важно писать о том, что всерьез тебя трогает, твою душу. Если так делать, ты позволишь говорить многим и многим людям, умея складывать буквы в слова таким образом, чтобы казалось – получилось выразить то, что выразить было просто невозможно. Для них – невозможно.

Дождь перестал так же быстро, как начался, и мир вокруг снова наполнился другими звуками. Пахло свежестью, будто улицу привели в порядок и прихлопнули по щекам лосьоном после бритья. На ней стали появляться велосипедисты. Я встряхнул зонт от капель, полной грудью вдыхая.

– Я с тобой согласен.

– Правда?

– Да. Важно говорить не о том, что важно для других, а о том, что важно для тебя. Именно так возможно найти те слова, которые бы трогали сердца всех остальных, – я вытащил мятую пачку сигарет из заднего кармана джинс. – Будешь?

– Вот и я так думаю, – ты энергично закивала, поджимая губы и морща подбородок. – Буду.

Пока у тебя дрожали ресницы из-за дыма, я подал голос, сбив пепел.

– А что там у тебя? В кармане. Что за чтиво?

– «Девять рассказов» Сэлинджера.

Я усмехнулся и большим пальцем потер переносицу, подбирая слова. Исподлобья я видел, как неподалеку седой джентльмен преклонного возраста, вылитый Де Ниро наших дней, крупно крошил белый хлеб, а птицы, поднявшие гомон, слетались, так и норовя ухватить кусок побольше. На ограждение у самой воды села какая-то, какой я никогда не видел прежде. Коричневая, она передвигалась только прыжками, с любопытством рассматривая угощение, но так к нему и не притронулась. Наверное, ты проследила за моим взглядом, потому что наклонила голову, прикрыла глаза и тихо, с улыбкой сказала.

– Надеюсь, с Холденом приключилась такая старость, – сказала так, будто рядом с тобой никого не было, даже меня. Я все равно кивнул.

– Когда-то я едва не поставил крест на Сэлинджере как на писателе.

– Как? Почему? – когда ты выпускала дым, то забавно оттопыривала нижнюю губу и кривила рот в сторону.

– Я читал «Над пропастью во ржи» еще школьником. Мне лет пятнадцать было. Не хочется признаваться тебе в этом, – я понизил голос и хотел склониться к твоему уху поближе, но почувствовал, что именно сегодня мое дыхание было бы все равно что острые ракушки, и вовремя выпрямился, – но я терпеть главного героя не мог: меня будто показывали со стороны, я себя отталкивал.

– Какого же мужества тебе стоило набраться, чтобы это увидеть.