Скрипка некроманта

Скрипка некроманта
Далия Мееровна Трускиновская

Иван Андреевич Крылов #2
На Рождество в Ригу приглашают артистов-гастролеров, которые дают концерты в доме Черноголовых. Среди артистов присутствует юный итальянский скрипач-вундеркинд Никколо Манчини – странный, болезненный мальчик, которого нещадно эксплуатирует родной отец.

Во время приема пропадает очень дорогая скрипка работы мастера Гварнери, которую вундеркинду дал на время гастролей, но отнюдь не подарил, богатый меценат. Поисками инструмента занимается Иван Андреевич Крылов. Ему, как всегда, помогают воспитанница княгини Маша Сумарокова, химик Давид Иероним Гриндель и физик Георг Фридрих Паррот. Естественно, вором оказывается самый неожиданный персонаж, а удается это установить при помощи… аптекаря. Но скрипка к музыканту не возвращается – ее отправляют хозяину дипломатической почтой.

Читайте долгожданное продолжение блистательного романа «Ученица Калиостро»!

Трускиновская Далия Мееровна

Скрипка некроманта

Глава 1

Рождественские заботы

Казалось, вот так и должен выглядеть истинный конец света – с каждым днем все темнее и темнее, солнце почти не появляется в узких улицах, которые становятся все более похожи на трещины в скалах, где от сырости зарождается смутная и когтистая нечисть. Город превращается в царство слякоти и мрака, и фонари лишь усугубляют это ощущение обреченности и безнадежности, ибо бессильны – им дай Бог сохранить хотя бы шарик света, аршин в поперечнике, и не погаснуть до полуночи от скупой хозяйской руки. Все короче серенькие дни, все сильнее мрак, все опаснее холодный и влажный ветер, все быстрее проскальзывают жмущиеся к стенкам тени, почти безликие, все отчетливее душа понимает, что вместе с городом погружается на дно океанское, и чем она дышит – уже непонятно.

И вдруг рвется где-то в вышине черная пелена, отделяющая тьму от небесной белизны, и начинается преображение мира! Летит, летит с небес счастье! Конец света, похоже, отменяется, нечисть бежит без оглядки – она не выносит белого цвета; обжигает он ее, что ли? Полчаса – и город делается пушистым, праздничным, каждый фонарь в нахлобученной белой шапке воображает себя родственником звезд небесных, а на улицах появляются лица. Всюду проникает отраженный свет, всякий подоконник излучает сияние, и надежда, уже прилегшая было на смертный одр, приподнимается, делает глубокий вдох и говорит сама себе: ну, матушка, пожить еще, что ли?

– Иван Андреич, сходи-ка ты завтра в Дом Черноголовых, узнай про итальянцев. Когда и впрямь так хороши, как про них врут, пригласи к нам на вечер, – сказала княгиня Варвара Васильевна. – Думала ли я, что это Рождество и Святки встречать буду в такой тоске?

Вид у княгини и впрямь был невеселый – она, презрев новую моду, надела с утра зеленый широкий молдаван, изобретение покойной государыни, чтобы скрыть полноту. В Рижском замке не до мод, а сквозняком не прохватило бы. Зеленый бархат был ей, рыжеволосой, к лицу, да лицо-то куксилось и кривилось, скажешь слово поперек – жди грозы.

– Развлечения будут, ваше сиятельство, – ответил Маликульмульк. – На гуляния с детками поедете, актеров позовем…

– Немецких? Благодарю покорно! Нет, все не то! Пиеску-то ты так и не написал!

Маликульмульк сделал постную физиономию – действительно, пока переезжал и устраивал новоселье, совсем забыл про одноактную комедию, которая в голове почти сложилась. Название ей было – «Пирог».

Он отлично понимал княгиню – год назад, когда князь Голицын был в опале и жил с семейством то в Зубриловке, то в Казацком, на Рождество и иные праздники съезжались обычно гости, и в прекрасных усадьбах всем места хватало. Это в Санкт-Петербурге уж не знали, какой новой блажи ожидать от государя императора, чем еще ему вздумается испортить общую радость, а вдали от столицы веселились от души. Даже домашние спектакли были – на зависть столичным театралам: и «Превращенную Дидону» Марина поставила, и Маликульмулькову «Подщипу». И одевались как душе угодно: старшие сыновья князя, угодившие в опалу вместе с отцом, носили фраки – а поди в Санкт-Петербурге надень запрещенный фрак. Младшие носились кудлатые, в той одежонке, которая соответствовала погоде и занятию – не в кружевах же играть в свайку. А столичные детки обязаны были во всем подражать старшим, и шестилетнее дитя являлось в треуголке, в башмаках с пряжками, причесанное в три букли с косицей и напудренное.

Теперь же князь Сергей Федорович – рижский генерал-губернатор, мало того – первый рижский генерал-губернатор, потому что лишь решением государя Александра I Лифляндская, Эстляндская и Курляндская губернии сведены в единое генерал-губернаторство с центром в Риге. Должность почтенная, да только княгине в Рижском замке тоскливо – и гостей сюда не назвать, и не развернуться, как сердцу мило. Разве это – гостиная для княгини Голицыной? С Зубриловкой, куда хоть сотню человек назови, и все просторно будет, не сравнить. А пиеску где она собиралась ставить – на том пятачке возле печки? Однако спорить с Варварой Васильевной нелепо, тем более что она сейчас права – она чувствует себя лишенной мирских радостей Рождества и Святок. В храм-то Божий пойдет всей семьей, и не только по зову души, а для соблюдения порядка – все высшие гарнизонные чины явятся в Петропавловский собор, как на парад. А кроме? В Дворянское собрание? Невместно – она должна у себя прием устроить. Так ей хочется. Хочется, чтобы вся здешняя знать явилась на поклон к князю, а не сам он бегал петушком по чьим-то разукрашенным гостиным. Это все понятно, а как устроить праздник – покамест непонятно.

Во всяком случае, за наведение порядка княгиня взялась основательно – всю дворню к делу приставила. Горничные обметали паутину из углов, мыли двери, начищали бронзовые ручки и подсвечники, в Северном дворе здоровые парни выбивали пыль из ковров и чистили их свежим снегом, со стороны поглядеть – пляска, а на самом деле ковер уложен на снег ворсом вниз и парни с хохотом по нему топчутся, подпрыгивая. Поднимут – на месте ковра серый прямоугольник. К Сочельнику все должно сверкать.

Маликульмульк поглядел в окно – шел снег, исчезал в темных водах еще не замерзшей Двины. Ничего страшного – до заката еще часа три, можно прогуляться.

– Так я, ваше сиятельство, и не буду откладывать дело в долгий ящик, прямо сейчас и пойду, – сказал Маликульмульк.

– Куда так скоро? А обедать?

Варвара Васильевна обижалась, что он, перебравшись жить в предместье, отчего-то стал меньше бывать не только в ее гостиной, но и за обеденным столом.

– Я в «Лондоне» съем чего-нибудь… – брякнул Маликульмульк и понял, что попался.

– Какой тебе «Лондон»?! Сбесился ты, не иначе – нетто в «Лондоне» постное подают? Не мудри, оставайся – у нас сегодня грибные щи, гречневая каша, как ты любишь, оладьи, гороховый кисель.

Маликульмульк сдержал вздох – кабы хоть каши дали вдоволь! Он уже знал княгинин обычай – присматривать, чтобы в пост не было среди домочадцев чревоугодия. Но решил остаться – в конце концов, говорят, на Ратушной площади уже начинаются гулянья, а где гулянья – там и торговцы съестным.

После обеда княгиня самолично проводила Маликульмулька до дверей – и правильно сделала, потому что он опять изгваздал где-то шубу, так что пришлось звать Матрешу со щеткой.

– Ты, Иван Андреич, вызнай, когда итальянцы репетируют, тогда и загляни. И верно ли, что виртуозу и четырнадцати нет. Да постарайся с самим старым Манчини увидеться. Ты ведь и по-итальянски говоришь, как-нибудь уж с ним сговоришься.

– Я, ваше сиятельство, не столь говорю, сколь читаю и понимаю.

– Ничего, управишься!

Маликульмульк заглянул в канцелярию, предупредил исполнительного Сергеева, что вернется примерно через час, вышел через Северные ворота и невольно улыбнулся – такой белизной сверкала замковая площадь. Он повернул налево и по Большой Замковой пошел в сторону Ратушной площади. Аптека Слона была по дороге – ну, почти по дороге, а там всегда угостят прекрасным кофеем. Варвара Васильевна в пост кофей варить не приказывала, но ведь это пойло и не скоромное – отвар молотых бобов с добавлением сахара, который тоже растительного происхождения. Ну а жирные рижские сливки, которые хоть ножом режь, подождут. И коричное печенье подождет – оно же, поди, на яйцах. А вот маленькие, кругленькие, ароматные куммелькухены – кажись, постные.

На Большой Замковой было уже настоящее гулянье – к площади катили красивые санки, полные детей и молодых женщин. Запряжка была скромная – в одну лошадку. А вот получила княгиня письмо из Москвы, и расстройства у нее прибавилось: вся Москва, презрев строгости покойного императора Павла Петровича, возвращается к прежнему обычаю ездить в каретах шестериком, с двумя форейторами, с кучерами в русских армяках. Но им-то хорошо в таких экипажах по Тверской носиться, да чтобы мальчишки-форейторы кричали: «Пади-и-и!» с пронзительным визгом – сколько хватит дыханья, а в Рижской крепости запряжка шестериком выйдет в длину не менее пяти сажен, и как же ей поворачивать на улочках, иная из которых хорошо коли в полторы сажени шириной будет?

Маликульмульк шел, наслаждаясь скрипом свеженького, чистенького снежка, и разом думал о княгинином экипаже и о пиеске «Пирог». Сложность была не только в том, что домашний театр в замке трудно устроить; кого прикажете нанимать в артисты? В Зубриловке приедет знакомое семейство в гости на месячишко-другой, так дамы и девицы сражаются за роли. Сколько же человек потребуется?

Сам он, положим, мог бы исполнить роль помещика Вспышкина или даже Ужимы, супруги его. Нет молодой актрисы, чтобы сыграла их дочку Прелесту, нет щеголя, чтобы достойно изобразил ее избранника Милона. Разве что Брискорн? Актер он, видать, неплохой, но вот беда – по-русски говорит не совсем гладко. Для инженерного полковника в гарнизоне его речь отменно прекрасна, а как прозвучит на подмостках? На роль жениха, Фатюева, нужен подлинный артист-комик – нешто самому взяться? Или предложить Брискорну – роль пресмешная, и немецкий выговор только добавит хохоту. Опять же – Брискорну за тридцать, не юный любовник… Зато Дашу, горничную Прелесты, отменно сыграет Тараторка. Ваньки нет! На этом Ваньке вся интрига строится. А крестьянина Потапа, который явится под занавес, кто угодно из дворни изобразит. Дворня… Фросю, что ли, завербовать в Прелесты? Горничная хороша собой (это Маликульмульк разглядел наконец после того, как пошел слух о его амурных шалостях с Фросей), ловка, шустра, хорошим манерам обучена. Нужно посовещаться с княгиней…

Маликульмульк время от времени пытался посмотреть правде в глаза – не той неземной и прекрасной правде, которая воцарится когда-нибудь среди благодарного человечества, а своей личной, иногда весьма неприглядной правде, выставлявшей перед ним зеркало – а из зеркала сонно таращился Косолапый Жанно с опухшей от долгого пребывания в постели рожей и весь усыпанный всякой мелкой дрянью. На сей раз правда изрекла следующее: просто тебе не хочется, голубчик, сесть и переносить на бумагу уже созревшую в голове комедию, вот и ищешь оправдания. Не хочется – а прочее от лукавого.

Занятый этими рассуждениями, Маликульмульк отвлекся от подсчета шагов и довольно быстро доставил себя в аптеку Слона. Он отворил дверь, на которой висел трогательный рождественский веночек из еловых лапок, бантиков и бумажных цветов, изготовленный фрау Струве или кем-то из аптекарских дочек. Тепло и ароматы объяли его, разнообразные ароматы трав, микстур, кофея, ванили, корицы, шоколада. Герр Струве сидел за прилавком и перекладывал пилюли из фаянсовой миски в стеклянный пузырек. Рядом с миской лежал можжевеловый венок, в который были вставлены четыре свечки. Их следовало зажечь в последнее воскресенье перед Рождеством.

– Рад видеть вас, герр Крылов, – сказал старый аптекарь. – Что, и вы готовитесь к Рождеству? Как это у русских полагается?

– Разумеется! Полагается перед праздником держать сорокадневный пост, – тут Маликульмульк покосился на большую чашку кофея со сливками, которой герр Струве скрашивал свои труды. – В последний день ничего не едят до звезды…

– То есть как?

– Пока на небе первая звезда не появится. Но и тогда пища самая простая… – не зная, как перевести на немецкий «сочиво», Маликульмульк заместо него употребил «сладкую кашу», а потом кратко рассказал о ночной службе в церкви. Герр Струве кивал, явно делая из этих сведений какие-то свои выводы. Может, даже соображал, каких микстур нужно запасти побольше к Святкам, когда отвыкшие от мясной пищи животы злоупотребят праздничной снедью.

– А какие приняты увеселения?

– Ее сиятельство устроит у себя большой прием. Я как раз иду в Дом Черноголовых искать итальянских музыкантов. Она хочет пригласить мальчика, дивное дитя, Никколо Манчини. Сказывали, истинный виртуоз.

Аптекарь нахмурился.

– Не смею давать советы ее сиятельству, герр Крылов, а будь моя воля – я бы первым делом позвал к мальчику хорошего врача. А врач бы прописал ему недели две отдыха в постели, вы уж мне поверьте.

– Вы его видели? – удивленно спросил Маликульмульк.

– Мне вовсе не обязательно его видеть – из Дома Черноголовых прислали человека за лекарствами для мальчика. У него был рецепт. Достаточно посмотреть на такой рецепт – и ясно, что у ребенка больное сердечко. Скажите об этом ее сиятельству госпоже княгине. Мальчик перенес долгую дорогу и слишком слаб, чтобы давать концерты. Я такие лекарства готовлю для пожилых людей, которые не уверены, что доживут до завтрашнего дня. Взять хотя бы мочегонное – видано ли где, чтобы ребенок принимал так много мочегонного? Это значит, что сердце отказывается разгонять кровь и на ногах образуются отеки. Вот вернейший признак больного сердца, герр Крылов! Увидите мальчика – прошу вас, посмотрите на его ноги. Кто-то должен вмешаться…

– Разумеется, я все скажу ее сиятельству. У вас ли герр Гриндель? – спросил наконец Маликульмульк.

Герр Струве тихонько рассмеялся.

– Ступайте к нему, ступайте! Он вас развеселит! Такого мое заведение еще не знавало! Я уж стал сомневаться, точно ли этот господин вздумал покупать мою аптеку. А супруга моя утверждает, что Давид Иероним влюблен в замужнюю даму и, желая проникнуть к ней в дом, решил наняться туда кухаркой… Моя супруга редко ошибается, герр Крылов!..

Маликульмульк, встревожившись, вошел во внутренние помещения аптеки. Карл Готлиб, младший из учеников, указал ему, где занимается опытами Гриндель, и тоже не мог удержаться от улыбки.