Единственные

– Не могу, в номер, в номер!

Это были волшебные слова. Юра примчался с пленкой, которую еще нужно было проявлять, печатать снимки, сушить их, сдавать в цех на клише, убедиться, что клише сделаны правильно, а не в зеркальном отражении. Тот, кто работал в номер, был лицом неприкосновенным, потому что завтрашняя газета – превыше всего.

Из кабинета вышел Бекасов – высокий, сутулый, вечно озабоченный, с сегодняшним номером в руке. Он прошел в корректорскую, и это Илоне сильно не понравилось – значит, проскочила ошибка.

На сей раз ошибка была не самая страшная – Жанна при ревизионной читке проворонила бяку на переносе, и вместо «трудящиеся» получилось «трущиеся». На выговор такая оплошность еще не тянула, потому что – в проходном материале о соцсоревновании. Вот если бы в докладе Брежнева – тогда ох…

Варвара Павловна поговорила с Лидой наедине, и Регина тихонько сказала Илоне:

– Ты к ней теперь не суйся. Она переваривает.

И так было ясно, что переваривает. И потому Илона, не приставая к подруге со всякими благоглупостями, вечером помчалась на репетицию.

– Ты где пропадаешь? – напустился на нее Буревой. – Мы в прошлый раз сцену с крысой прогоняли. Такая сцена – а ты где-то шастаешь!

Объяснять Буревому, что произошло, Илона не могла – это же все равно, как если бы объяснять птице методику плавания, как объяснять рыбе правила вертикального взлета. Мир Илоны был четко поделен на две половины – приземленную и возвышенную. Буревой бы просто не понял, как можно пренебречь репетицией ради поездки в Савеловку.

– Вот, – Буревой дал ей листок. – Чтобы к следующей репетиции от зубов отлетало.

Илона прочитала вполголоса:

– «Я лесная елочка, зеленая иголочка…»

Первая мысль была – что еще за маразм? Потом она сообразила – обязаловка! «Аншлаг» должен участвовать в заводских «елках» и, кстати, в большом новогоднем отчетном концерте. Там все кружки и студии показывали свои достижения, и особенно страшными они были у вокалистов: в их кружке собрались любители оперного жанра и исполняли исключительно классику, в меру своих скромных возможностей. Оркестр народных инструментов с балалайками, дуделками и ложками – и тот лучше звучал.

Для концерта Буревой готовил Веронику, Володю, Бориску. Он выбрал подходящий кусочек из пьесы Алешина «Дипломат», в котором все имелось – и конфликт, и юмор, и правильное понимание политики. А тех, кто пока талантами не блистал, – на «елки», пусть детишек веселят.

– Что? – спросил Буревой. Его лицо сделалось хищным – с таким лицом хорошо д’Артаньяна играть. Вот бы ему когда-нибудь…

– Выучу.

– На сцену! Вероника позвонила, что не придет, будем с тобой гонять эпизод «Подвал». Дима, Гоша – на сцену!

Это был праздник немыслимый!

Праздник затянулся допоздна. А ведь еще предстоял домашний скандал.

Идя через двор, Илона посмотрела вверх и увидела свет в тети-Таниных окнах. Набравшись мужества, она позвонила в соседкину дверь.

– Теть-Тань, мы с мамой поругались… – начала было она.

– Тут твоя мама, – перебила соседка. И точно – мать сидела в кресле, совсем несчастная. Пахло валерьянкой.

Галочка показала Илоне рукой – идем на кухню!

– Она с дядей Валерой поругалась, – прошептала Галочка. – Он хлопнул дверью и ушел.

Чтобы мать поругалась с отцом – это было так же невероятно, как прибытие марсиан.

– И что, его дома нет? – спросила потрясенная Илона.

– Нет… Тетя Шура даже не представляет, куда он мог пойти.

– Но… но из-за чего?..

Родители могли повздорить разве что из-за денег. И то – не до такой степени, чтобы дверью хлопать. Так – в меру, почти не повышая голоса.

– По-моему, они из-за тебя поругались…

– Из-за меня?..

– Я была в спальне, слышала через стенку. Он кричал «нельзя так над ребенком издеваться!»

– А она?

– Я не разобрала. Илонка, что случилось?

– Ничего не случилось, то есть…

Илоне страшно хотелось назвать мать дурой. Но какой-то внутренний жандарм (Варвара Павловна его называла внутренним цензором) не позволял.

Значит, отец узнал про гинеколога и вступился за дочку. Вот это новость! Раньше он в отношения между матерью и дочерью не вмешивался, воспитание девочки – женская забота. Да и вообще он всегда был тихим. Был?

Если отец кричал на мать – значит, что-то непоправимо нарушилось.

Илона вошла в залу и встала перед матерью.

– Идем домой, – сказала она. – Тете Тане спать пора. Идем.

Мать встала.

– Тань, извини, – пробормотала она. – Мы пойдем…

– А то – тут оставайтесь ночевать, – предложила тетя Таня. – Мы как раз тахту для Галочки с Толиком купили. Так мы с Галкой – на моей, а вы – на новой.

– Нет, спасибо. Мама! – прикрикнула Илона. – Поздно уже.

– Вот, возьми, – тетя Таня дала Илоне упаковку валидола. – Мало ли что. Если Валера придет – ничего ему не говори, ничего не спрашивай, пусть сами разберутся.

Потом Илона и мать еще полчаса сидели перед телевизором, пока дикторша не пожелала спокойной ночи. Что смотрели – Илона не поняла; шевелилось что-то на экране, отвлекало глаза и слух.

Мать не желала ничего рассказывать, и ей даже в голову не приходило попросить прощения. Так, молча, они и разошлись по постелям. Только утром, когда она завтракала, а заспанная Илона вышла в туалет, было сказано:

– Все из-за тебя!

Илона не ответила. Если матери от этого легче – пусть так думает.

Отец не приходил и не приходил. Появился он через неделю, утром, когда матери уже не было дома, а Илона – еще была.