Вологодские заговорщики

Чекмай прибыл с обозом из Нижнего, привез кису с рублями, мог бы и свой двор купить – за двенадцать рублей, а если хорошо поторговаться, то и за одиннадцать можно было взять в Верхнем или Нижнем посаде справный дворишко – избу со всем нутром, при ней и сенник на подклете, и амбар, и мыльня, и даже огород. Но это означало: нужно нанимать бабу – вести хозяйство, нужно заводить кобеля, чтобы по двору бегал, нужно купить кучу всякого добра, без которого жить никак нельзя. Чекмай к тому же знал, что деньги ему даны для других дел. Он поселился у Глеба, которого знал уже немало лет, съездил с Ульянушкой на торг, взял припасов – едва мешки и лукошки в сани поместились. И потом постоянно давал Ульянушке то несколько алтын, то и целую полтину. Она же стирала его рубахи и порты. Бывало, что не сама несла их полоскать на реку, а давала две деньги соседке – а та и рада.

Тогда-то, в первую седмицу после приезда, Чекмай познакомился с Митькой, который, балуясь, прозвал его дедом за седую гриву. И так получилось, что трое мужчин стали друзьями, ну а Ульянушка – как положено хорошей жене, мужниных друзей привечала.

– Вставай, Гаврюша! – Ульянушка похлопала спящего по плечу. – Вставай, тебе говорят! А то я тебя знаю – сядешь впопыхах за стол, лба не перекрестив!

Ульянушка не была избыточно богомольна, но, когда муж вычитывает утреннее правило, – нужно присоединиться. Глеб же это правило вычитывал когда как: было время – так полностью, а звала душа скорее взяться за работу, так сокращал до разумных пределов.

– Встаю, встаю… – пробормотал Гаврюшка.

Наконец все пятеро, помолясь, сели за стол – а тут на двор заявился гость и бухнул кулаком в дверь. Кулак у него, невзирая на юные годы, был уже пудовый. Митька пошел отворять и впустил Теренка.

– Хлеб-соль! – воскликнул парень и перекрестился на образа.

– Хлеба кушать, – чинно ответила хозяйка. Слава богу, было теперь в избе чем угостить даже семнадцатилетнего обжору.

– Я что разведал! – первым делом объявил Теренко. – Батюшка отец Памфил лошадь с санями у извозчика Еремея взял, хорошо заплатил! Сам – вожжи в руки, и укатил!

Конечно же, не Теренко это разведал, а то ли Архиповна, то ли кума Наталья. Его лишь прислали с известием. Но как не похвалиться?..

– Куда укатил?

– Не сказался!

Тем не менее Чекмай сразу сообразил, кто ему может помочь в розыске. Извозчики! Их в Вологде не так много, как на Москве, и они не только друг дружку знают – они и всех лошадей, занятых в этом промысле, знают. По крайней мере, должны знать.

Просить о помощи Теренка он не мог – парень молод, примется за дело яростно и перепугает извозчиков. А вот Митенька бы справился.

Но Митенька совершенно не желал выходить из Глебовой избы на мороз. Поев и пристроившись так, чтобы свет из слюдяного окошка, падавший на край стола, помогал ему, Митька взялся резать из липовых чурбачков кубики для игры в зернь. Хотя ее, игру, и запрещают, но кто собирается в путь – плевал на такие запреты, ему бы в дороге время привалов скоротать. Так что Митька замышлял наготовить кубиков, выкрашенных в черный и в белый цвет, на продажу. Мужики, уходившие на север с обозами, вскоре охотно бы их раскупили.

Еще он замыслил изготовить на продажу тавлеи – игру более разумную, чем зернь, хоть и не такую тонкую и мудреную, как шахматы. Тут можно было хорошо заработать – если сперва вложить деньги в покупку рыбьего зуба, необходимого для «князя» и «дружины». Доску с клетками рыбьим зубом украшать необязательно, а вот фигурки должны быть знатные. У Митьки имелось два набора, и один он решил взять в качестве образца.

Но рыбий зуб дорог… разве что уговориться с кем-то, уходящим к Архангельскому острогу, чтобы выменять его у поморов… а на что?..

В голове у Митьки сложился обмен: в остроге богомазов нет, а образа нужны, значит, можно взять образа у Глеба; но Глеб захочет за них плату, платить нечем, можно отработать; руки у Митьки ловкие и нужным концом вставлены, отчего бы наконец не изготовить доски и рамы для Глебовых образов? А дерево можно взять у судовых плотников, которые в Вологде сидят вдоль всей реки, потому что городу нужны струги и насады, большие плоскодонные суда, с осадкой менее двух аршин, построенные без единого железного гвоздя. Они хороши для доставки вологодских товаров к морю, обратно же купцы везут соль-морянку из варниц, стоящих на морском берегу, и то, что выменяно у самоедов; придут английские суда – стало быть, и тот товар, что на них прибудет.

Человеку, который полон таких великих помыслов, вовсе не хочется запихивать ноги в сапоги, облачаться в тулуп, нахлобучивать на буйную гриву войлочный колпак и плестись на поиски пьяных извозчиков – ибо вряд ли в Светлую седмицу найдешь хоть одного трезвого. Но с Чекмаем и с Глебом особо не поспоришь, да еще Ульянушка, всегда бывшая заступницей, подлила масла в огонь: Митенька, вишь, по всей избе стружки раскидал.

Но Митька ухитрился прихватить с собой игральные кости – глядишь, и найдется человек, который позовет к себе, чтобы вдоволь наиграться.

Пропадал он до темноты, поскольку такой человек нашелся, да еще родственника позвал. И, понимая, что придется держать ответ перед Глебом и перед Чекмаем, Митька наудалую спросил про извозчиков: где в такое время можно отыскать хоть одного.

– Так я ж и есть извозчик! – сказал родственник любителя костей. – Лошадь с санями у меня взяли на время и денег дали, вот я в Светлую седмицу и живу по-человечески, никуда не бегу, отдыхаю, как от Бога велено!

– Так ты и есть тот самый Еремей? – удивился Митька. – Ишь ты!

За такое совпадение не грех было и выпить. А потом новоявленные приятели поплелись к Еремею в гости. Один толковал про конские стати, другой – про хитрые шахматные ходы, при этом оба друг дружку прекрасно понимали и были очень довольны.

Встретила их Еремеева жена и, невзирая на светлый праздник, изругала мужа на чем свет стоит: он-де доверил лошадь незнамо кому, и истинно Божье чудо, что она, кормилица, незнамо откуда сама домой пришла и сани притащила; а кабы встретился ей вор, прощелыга, шпынь ненадобный?

Митька, хоть и был в подпитии, понял: дело такое, что лучше бы сбегать за Чекмаем.

Чекмай расспросил извозчика Еремея и убедился: лошадь с санями точно наняли подьячий Деревнин и отец Памфил. Еремей знал старого батюшку, потому и доверил лошадь, а насчет подьячего – запомнил, что звали Иваном Андреичем.

– Стало быть, лошадка пришла, и шла она, поди, шагом… – задумчиво сказал Чекмай. – Туда, неведомо куда, бежала, там попа с подьячим потеряла и возвращалась шагом. Вот и гадай теперь, далеко ли они от Вологды забежали… И, главное, в какую сторону… И кой бес их туда понес?.. Пошли, Митя. Наигрался, будет. А ты, брат Еремей, коли вдруг что узнаешь – я стою у Глеба-богомаза в Заречье, там всякий избу укажет. Стой, куда! Вот тебе деньга, с утра первым делом поезжай к Варлаамовскому храму, сыщи попа Амвросия, передай – чтобы никому не сказывал, что парнишка остался жив.

– Какой парнишка? – удивился Еремей.

– Он знает – какой. Передай – я сам к нему приду потолковать.

– Да кто – «я сам»?

– Мое прозванье – Чекмай.

– Не православное оно какое-то…

– Сам знаю.

Потом Чекмай ушел в Насон-город – узнавать новости.

И они были – еще один человек из Ярославля явился.

Мужчины всех сословий окружили воеводскую избу, требовали, чтобы воевода поделился вестями – каковы бы они ни были. Наконец на крыльцо вышел дьяк Роман Воронов и велел всем угомониться. Послушались не сразу. Дьяк махнул рукой и ушел в избу. Когда вышел вдругорядь, да еще с ним – гонец, толпа притихла.

Чекмай, которого силушкой Бог не обделил, сумел пробиться поближе к крыльцу.

– Плохи в Москве дела, люди вологодские! – сообщил дьяк. – Вести пришли такие – доподлинно Москва горела. И много домов и улиц выгорело. Ратники, что пришли с нашими воеводами стать за веру и за Московское государство, честно бились. Московские жители, видя, что к ним идут на подмогу, взбунтовались против ненавистных поляков. Да, сдается, раньше времени взбунтовались…